Номер 46 (1291), 4.12.2015

Новая постановка Театра "На Чайной" (Карантинная, 21/1), моноспектакль "Хороший год", необычайно порадовала даже на фоне истории успешной работы коллектива, уже пять лет тянущего на себе воз работы, не всегда достойно выполняемой официальными театрами.

Одноактная постановка Олега Шевчука, в которой блистает артист Петр Липинский, - чудо режиссерского театра, рождающее необыкновенно глубокое сопереживание герою. Первые отклики на премьеру на театральном форуме проявили спектр зрительских ощущений: "Сегодня наконец-то посмотрела спектакль, очень сильно - глубоко, достаточно депрессивно, ощущение какой-то беспросветности, как зачастую бывает, оглядываясь на свою жизнь, многие осознают, как мало все-таки позитивного и радостного дает нам жизнь, и тем ценнее те мгновения, когда мы бываем счастливы, сами того не осознавая... спасибо Олегу за идею, а Петру за собирательную передачу образа души человека...", "Сегодня побывала на премьере спектакля "Хороший год". Хочу отметить очень хорошую, глубокую и трогающую за душу игру Петра Липинского. Но спектакль действительно достаточно депрессивный, поэтому, если у вас сейчас не особо позитивное внутреннее состояние, идти не рекомендую!!!", "Как раз наоборот, никакой депрессии, даже возникает уверенность, что смерти нет, и дорогие нам люди продолжают заботиться о нас, даже будучи разлученными смертью. После таких спектаклей хочется жить!".

В основу спектакля легла пьеса канадского драматурга, актера и режиссера (интересно, что он родился в семье переселенцев с Украины, делал резонансные постановки по Гоголю и Тургеневу) Мориса Панича под названием "Соглядатай". Название "Хороший год" подсказала прекрасная песня из репертуара Фрэнка Синатры When I Was Seventeen, органично и постоянно звучащая в спектакле. Хотя нельзя сказать, что у героя, когда ему было 17, "был хороший год", скорее хорошим годом стал тот, который он проживает за час с небольшим на глазах зрителей. Переформатированная режиссером пьеса приобрела новые смыслы, возможно, более глубокие, чем у Мориса Панича, которого критики на родине называют автором "черных комедий, балансирующих на грани между надеждой и отчаянием".

На сцене только один герой, банковский служащий Кэмп, скучноватый на первый взгляд парень неопределенного возраста, который кажется в интерьере старушечьей комнатки слишком громоздким. Кажется, что вот сейчас окончатся все заботы об упокоении успевшей вызвать его письмом тетушки Грейс, и он с облегчением покинет скромное жилище.

Однако постепенно мы начинаем понимать, что к старушке тетушке племянник был привязан куда сильнее, чем можно было подумать. Действие движется небольшими сценками, разделенными затемнением, и в такие моменты узнаваемые музыкальные цитаты из фильма "Головокружение" Хичкока, где все закручено вокруг прелестной и загадочной женщины, вот эти волнующие пассажи, повисающие в воздухе недосказанностью, лучшим образом намекают нам, что в молодые годы тетушка была для Кэмпа идеалом на уровне кинозвезд. Собственно, чуть позднее он проговорится об этом: "Ты мне снилась. Как ты приезжаешь к нам на такси. Никто ко мне на такси до сих пор в жизни не приезжал. Выгружаешь свои ножки на тротуар. Ножку за ножкой, так изящно. Вытаскиваешь руку из машины и терпеливо ждешь помощи водителя. И прическа. Когда ступаешь на землю. Твоя прическа. Такие дикие, роскошные черные волосы. Я хочу подбежать к тебе и причесать их. Ты, казалось мне, приехала спасти меня от моего детства, лишенного красоты и изящества. Но я ошибся. Ты смотрела на меня так, словно я был табуреткой. Я, разумеется, не мог и мечтать о том, чтобы ты любила меня...".

Едкий мизантроп, иронизирующий над всем и вся, Кэмп мастерит себе ужин, пробует с тарелочки, и вдруг его словно прошивает молния, начинается клиника человека, недавно потерявшего любимое существо, он предлагает пробу невидимой тете, как если бы она отдыхала на своей тахте: "Попробуй, не капризничай... Больше соли? Пожалуйста, вот... Не любишь меня, так полюби мою кухню...". В какой-то момент режиссер с актером решили попробовать в этой сцене что-то вроде пантомимы, воображаемую тарелку. Получилось хуже, вернулись к реальному предмету, "включающему" механизм тоски по утраченной любви.

Не зря говорят, что год после смерти душа покойного где-то близко. В своеобразном спиритическом сеансе важную роль играет маленький транзистор - откликаясь на реплики парня, вдруг перескакивает на другую волну и передает кантри-песенку Camptown Races - сама по себе бессодержательная песенка об ипподроме длиною в пять миль, но для Кэмпа она знаковая. Именно ее он играл тете на аккордеоне в тот памятный приезд. Такая музыкальная весточка придет еще не раз как привет из страны, откуда нет возврата. Кэмп напевает ее - тягуче, навзрыд. А на Рождество под традиционный репертуар (от "Let It Snow" до "Jingle Bells"), когда захмелевший от виски Кэмп сбросит колпак Санты и попробует повеситься на собственном галстуке, словно невидимая рука развяжет петлю, и старушечий голос из транзистора нежно произнесет: "С Рождеством, мой милый!".

Как ни крути, в унаследованном от тетушки жилище парня удерживало не только необъяснимое притяжение с того света (в устах Кэмпа фраза о привидении, которое, быть может, "посчастливится" встретить этой ночью, обретает непредусмотренный драматургом смысл, герой рад и счастлив увидеть призрак дорогого человека), а ощущение счастья, наполненности лучшего года его жизни. Открытый финал позволяет надеяться на то, что судьба подарит Кэмпу нечто большее, когда тетушкин дух отлетит далеко-далеко, ведь его душа жива, глаза чисты, пережитое искупило все грехи, истинные и мнимые. И снова власть реального предмета: фаянсовая тетушкина кошечка-копилка, которую во время уборки приласкал племянник, заставляет вспомнить о коте своего детства, которого родители ценили куда больше родного сына. Может быть, судьба готовит его к роли доброго отца или хотя бы дядюшки?..

Мария ГУДЫМА.

Фото Снежаны ПАВЛОВОЙ.