Номер 37 (1282), 2.10.2015
Петербургская весна 1821 г. была необычно дождливой, холодной и ветреной. Погода явно соответствовала мрачному настроению поэта.
Пушкин ждал своей участи. Император не скрывал раздражения. Его возмущали не только оскорбительные вирши и эпиграммы, но и двусмысленные шутки, быстро распространявшиеся по стране.
Последнее высказывание Пушкина особенно задело себялюбивого Александра I. В тот день император, как обычно, прогуливался в парке Царского Села, предпочитая находиться в компании лишь любимой собачки. А тут такая оказия: медведь коменданта сорвался с цепи и убежал в парк. И если бы не четвероногий друг, почуявший хищного зверя, то кто знает... Александр I успел вовремя спрятаться. Когда до Пушкина дошло сие императорское приключение, он не без ехидства заметил: "Нашелся один человек, да и тот медведь!"
"Нет, хватит терпеть его дерзости", - решил Александр в момент, когда ему доложили о Жуковском. Царь вздохнул: "Опять просить будет за Пушкина". С императором уже говорили об этом Н. М. Карамзин, А. И. Тургенев и другие не менее почитаемые персоны.
Все они отмечали, что у молодого поэта необычайные способности, своеобразный характер и непростое детство.
Василий Андреевич, зная, насколько Александр I болезненно самолюбив, в своих беседах с ним подчеркивал: "Его Императорское Величество всегда поощрял юные дарования и был при этом снисходительным к их шалостям".
Царь слушал известного поэта со вниманием. Он хотел, чтобы все подданные знали о его доброте и широкой душе. Ему претила мысль, что в цивилизованной Европе могут говорить о русском самодержце как о гонителе сочинителей, художников, философов.
А вот Аракчеев имел другое мнение. Он советовал царю не церемониться с Пушкиным и сослать его в Сибирь; пусть там остудит свой неуемный темперамент да придержит свой язык, а то: "В столице он - капрал, в Чугуеве - Нерон: Кинжала Зандова везде достоин он"; или еще: "Всей России притеснитель..." - и это все о нем, Аракчееве, только и пекущемся о благе Отечества...
Император, вспоминая, как кипел негодованием его друг - "без лести преданный" - Александр Андреевич, когда говорил о Пушкине, лишь укоризненно качал головой.
Александр I, при желании, мог мастерски скрывать свои мысли и чувства, бывать в высшей степени лицемерным и двуличным.
Бывший наставник лицеиста Энгельгард тоже защищал Пушкина. Порицая его необдуманные поступки, старый немец просил царя о снисхождении. В приватном разговоре, состоявшемся во время прогулки Александра I в Царском Селе, опытный царедворец намекнул своему могущественному собеседнику: кто, дескать, в молодости не грешит, и при этом с улыбкой посмотрел на красивое и холеное лицо императора.
От этих слов пухлые щеки царя порозовели, а губы тронула игривая усмешка. Ох уж эти воспоминания юности!..
Александра Ивановича Тургенева знал и любил весь светский Петербург. Умен, талантлив, красив, знаток истории и литературы; появление его в любом великосветском салоне - радостное событие. Наконец, Тургенев занимал важные государственные посты. Еще в 1810 г. он был "высочайше определен" директором Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий; считался активным членом комиссии по устройству евреев и даже секретарем Библейского общества. Все это дало основание Пушкину написать:
Тургенев, верный покровитель
Попов, евреев и скопцов,
Но слишком счастливый гонитель
И езуитов, и глупцов...
Александр I нередко внимал красноречию своего ответственного чиновника, ценил его способности и глубокие знания.
Так вот, Александр Иванович Тургенев тоже приложил немало усилий, дабы смягчить гнев августейшего патрона. Пришло время, и он напишет князю П. А. Вяземскому: "Участь Пушкина решена. Он отправляется к Инзову. Стал тише и даже скромнее и, чтобы не компрометировать себя, даже меня в публике избегает".
Все же, что ни говорите, а Пушкину повезло. Его начальником становится генерал Иван Никитич Инзов - весьма примечательная личность, который незадолго до прибытия Александра Сергеевича в Кишинев, с конца июля 1820 г., занимал должность полномочного наместника Бессарабской области (до конца августа 1823 г.).
Великосветское общество не только танцевало, влюблялось, интриговало и стрелялось, но и злословило. Причем чем пикантнее сплетня, тем в нее сильнее верили и широко распространяли.
А, впрочем, чем еще заниматься "светлостям", "сиятельствам" и "высокоблагородиям", предпочитавшим пробуждаться во второй половине дня, еще часок-второй решать: чем себя занять оставшееся время или усердно припоминать, кто что сказал... В то время, как вышколенная прислуга томилась в ожидании: с какой ноги изволит встать это "сиятельство" и сколько можно схлопотать оплеух...
В салонах знати (в обеих столицах) о генерале Инзове не переставали говорить. Повод был - император частенько выказывал Ивану Никитичу свое монаршее благоволение.
"Значит, это правда, будто Инзов - внебрачный сын Петра III?" "Что вы, - уверяли другие, как будто видели все своими глазами, - генерал - внебрачный сын покойного Павла I".
"Не может быть!" - возмущались постоянные скептики. И убеленные сединами головы стали подсчитывать: Павел Петрович родился в 1754 году, а Инзов... Напряжение в зале усиливалось. Поскольку толком никто не знал, в каком году он появился на свет Божий...
Однако о хозяине Бессарабии известно: Иван Никитович вырос приемышем в доме князей Трубецких, в молодости грешил масонством и участвовал практически во всех войнах, которые вела Российская империя с конца XVIII века.
Знавшие генерала люди утверждали, что он отличался простотой в общении, скромностью и добротой.
Итак, Александра Пушкина вместо суровой Сибири отправляют в теплую и гостеприимную Бессарабию на службу в канцелярию генерала Инзова. Конечно, он знал о "грехах" молодого поэта, получив на него специальное "досье" с предписанием, однако понимал: фрондирование Пушкина - не только дань молодецкому задору, но и гениальному виденью действительности. Ведь поэт на Руси - не просто поэт.
Кишинев того времени все же считался центром обширного района, хотя его население в 1821 г. едва достигало десяти тысяч. Город - грязный, пыльный, шумный, наверное, как большинство южных местечек. Интересная особенность столицы Бессарабии - пестрота населения, второй Вавилон. Число обитателей невелико, зато кого только не встретишь: русские и молдаване, евреи и украинцы, греки и немцы, цыгане и болгары, армяне и турки...
Приезжего поражало не только обилие наречий и ярких лиц, но и специфические наряды снующих по узким улочкам жителей. Центром общественной жизни города, как водится, был главный рынок Кишинева. Если где-то собиралась большая толпа зевак, то знайте, представление дают цыгане - неутомимые плясуны, фокусники, мастера задушевных песен... но при всем том рекомендовалось зорко следить за своим карманом... А вот рядом - борцы. Это болгарские парни потешают публику своей ловкостью и силой. Зрителей у них поменьше, зато настоящие ценители красивого тела. И где народ глазеющий, болтающий, ругающий и пьющий - там торговец-армянин. Не хочешь, но купишь, так ловко он умеет расхвалить свой товар, обругать еврея-конкурента, напустить серьезности при пустяковом деле и, напротив, заставить человека искренне смеяться, незаметно обтяпывая доверчивого покупателя...
Пушкин, прибыв в Кишинев, некоторое время живет в заезжем дворе Ивана Наумова; но, возвратившись из поездки в Каменку, поселяется в доме, который занимал генерал Инзов. Иван Никитич лично Пушкина пригласил и этим шокировал тамошнее общество.
Однако настроение у поэта по-прежнему мрачное. Его оторвали от близких друзей, любимого им круга веселых и остроумных снобов, роскошных обедов и маскарадов, азартных карточных баталий, наконец, дамских утех...
Уже пребывая в Кишиневе, он напишет:
И свет, и жизнь, и дружбу, и любовь
В их наготе я ныне вижу -
Но все прошло! - остыла в сердце кровь,
И мрачный опыт ненавижу...
Но долго хандрить не в характере Пушкина. Обычно день поэта начинался так: сидя неодетым в постели, он стрелял из пистолета в стены восковыми пулями. Пушкин серьезно тренировался в меткости стрельбы. Ему надо было во что бы то ни стало вызвать на дуэль известного всему Петербургу "Американца" - Толстого, своего бывшего друга, ставшего злейшим неприятелем. Их отношения - особая история; сейчас - не до нее.
Потом Александр Сергеевич вставал с кровати, накидывал на себя халат и садился сочинять. И не дай Бог кому-то его потревожить. Поэт вдохновенно писал час, два... Когда творческий порыв ослабевал, он одевался и покидал дом, возвращаясь лишь поздно ночью либо под утро.
Оказалось, и в провинциальном Кишиневе жизнь кипела, и даже такому непоседливому, живому и темпераментному Пушкину здесь вдруг стало интересно.
Начнем с того, что Александр Сергеевич бывал у гражданского губернатора К. А. Катакази, где собиралась изысканная публика и где блистала красотой, грацией и загадочностью незабвенная Полихрони...
В том же 1821 году Пушкин шутливо заметил:
Раззевавшись от обедни,
К Катакази еду в дом,
Что за греческие бредни,
Что за греческий содом!
Подогнув под ж... ноги
За вареньем, средь прохлад,
Как египетские боги,
Дамы преют и молчат...
В Бессарабии нашли убежище тысячи православных греков, болгар, сербов, бежавших от турецкого деспотизма. В Кишиневе к тому же проживало немало участников греческого восстания.
Пушкин часами слушал их рассказы, принимая участие в дискуссиях. Но пройдет совсем немного времени, и русский поэт разочаруется в инсургентах. В "новых Леонидах" он разглядел сброд трусливых, невежественных, бесчестных людей.
В частном письме своему другу, князю Вяземскому, в 1826 г. Пушкин напишет: "Бунт и революция мне никогда не нравились".
...Кто не любит таинственных и загадочных приключений? Наверное, все. Но во времена Пушкина представители высшего общества и в мирное время искали возможность пощекотать себе нервы. Чтобы не было скучно, в захолустный Кишинев пришла мода избранных.
Быть членом какой-либо масонской ложи считалось не просто престижно, но, если хотите, попыткой "жертвовать" собой ради "великой цели".
В первой четверти XIX в. в России "вольных каменщиков" насчитывалось около 4 тысяч, среди которых были известные писатели, не говоря уже о видных государственных мужах, военных...
(Продолжение следует.)
И. Михайлов