Номер 41 (1286), 30.10.2015

(Продолжение. Начало в №№ 37-40.)

В ноябре 1815 г. Байрон вновь посетил цадика. Ицхак Рубинчик был тяжело болен. Он сидел, закутавшись в теплое одеяло, и при нем неотлучно находился один из его учеников.

"Рад видеть Вас, дорогой лорд, - тихим голосом приветствовал хасид вошедшего. - Скоро я предстану пред Всевышним. Но я не умру, поскольку своими знаниями и опытом я щедро делился с другими. И они - мои последователи и ученики - будут, как я надеюсь, неукоснительно соблюдать наши предписания, традиции, заветы. Вас, милорд, я прошу задержаться и выслушать меня..."

Умирающему было трудно говорить, и он замолчал. Байрон ничего не ответил, лишь кивнул головой в знак согласия. Лицо поэта приняло более серьезный и сосредоточенный вид. Он стоял рядом с уходившим в мир иной старцем и чувствовал, как озноб предательски трясет его могучее тело, как пот медленно стекает по его большому и белому челу, как сильные руки, привыкшие на поединках наносить сокрушительные удары, внезапно опустились...

Байрон осознавал: сейчас этот полуживой святой вынесет ему окончательный вердикт. Голос цадика стал еще тише; было слышно, как в соседней комнате кто-то перевернул страницу книги.

Старик тяжело вздохнул и, стараясь внятно произнести каждое слово, начал говорить: "Дорогой поэт, Вас ждут скитания и новые тяжелые испытания, где бы Вы ни находились. Вас будут любить и ненавидеть, благословлять и проклинать, восхищаться и предавать..."

Цадик остановился. Он задыхался от мучительного кашля, разрывающего грудную клетку; из глаз потекли слезы, лицо стало пунцовым. Юный хасид, сидевший подле него, вскочил и, налив в чашку чай, поднес учителю.

Ицхак Рубинчик пил медленно; могло показаться, будто в это время он обдумывает, что сказать. Байрон, все еще стоявший у кресла больного, успокоился настолько, что присел на стул, специально для него принесенный.

Знаменитый посетитель принялся с любопытством рассматривать ученика. Юноша все время что-то читал, при этом его тонкая фигура, облаченная в сюртук, непрестанно раскачивалась. Густые черные волосы выглядывали из-под кипы, а длинные пейсы завивались, придавая красивой голове экстравагантный вид.

Байрон обратил внимание, что ученик цадика одет в короткие штаны, именуемые "галб гойзен", и был обут в туфли без шнурков. Видимо, такова традиция.

Взгляд сэра Джорджа задержался на ногах юноши, удививших его правильной формой и белоснежной кожей. Тусклый свет от небольшой свечи не позволял лучше разглядеть глаза мальчика, однако черты его лица были заметны. Искушенному поэту они больше напоминали облик восточной красавицы, нежели обитателя столицы туманного Альбиона.

Ицхак Рубинчик уловил похотливый взгляд своего гостя. Ему, прожившему долгую праведную жизнь, воспитавшему десять детей и двадцать два внука, было крайне неприятно все это видеть.

Он знал о пристрастиях многих английских аристократов и наслышан немало о личной жизни сэра Джорджа, может быть, поэтому продолжал: "Ваши слабости, дорогой поэт, многим известны. Через несколько лет, хоть мне и прискорбно об этом говорить, случайная встреча и последующая связь в конце концов приведут к Вашей преждевременной смерти. Чтобы успокоилась Ваша душа и суд Его был милостивым, Вам необходимо этого человека, на родине которого Вы окончите свою земную жизнь, познакомить с нашим Учением..."

Проклятая астма вновь не дала говорить. Тяжелый приступ болезни усиливался. Прошло немало времени, прежде чем кашель прекратился.

Видя тяжелое состояние старого хасида и не желая его дальнейших мучений, Байрон встал и, стараясь скрыть волнение, сказал: "Рабби Ицхак Мозес Рубинчик, я - лорд Джордж Гордон Байрон, обещаю исполнить Ваш завет".

Цадик ничего не ответил. Его лицо выражало спокойствие и уверенность, что так и будет...

Италию Байрон любил. Ему там многое нравилось: природа и люди, язык и музыка, памятники давно исчезнувших эпох и самобытная культура... Ненавидел он только поработитетелей родины великого Данте да спесивую знать, готовую усердно служить тюремщикам своего народа.

Вот уже какой месяц великий поэт и пэр Англии не знает покоя, переезжая из одного города в другой.

Равенна, 1820 год. В этом итальянском городке Байрон чувствует себя птицей, у которой подрезали крылья, чтобы не могла улететь. Его мрачное настроение не могли рассеять ни великолепное вино, ни красивые женщины... Вечером поэт отправился в таверну, прослышав о турецком мальчике, который с необычайным успехом выступал перед завсегдатаями этого заведения.

Полуподвальное помещение было забито толпой желавших позабавиться. Густой табачный дым настолько окутал все кругом, что огонь горящих свеч едва освещал столы, за которыми сидели моряки и торговцы, ремесленники и солдаты...

Байрон едва мог протиснуться во внутрь таверны и за отсутствием свободного места стал у стены. Дальний угол зала был огорожен и лучше освещен. Здесь, как видно, проходило представление.

Едва часы пробили полночь, как дородный грек - хозяин таверны, подождав, пока стихнет шум пьяных голосов, на ломаном итальянском языке громко объявил: "Почтенная публика, смотрите и восхищайтесь: чудо-ребенок. Денег не жалейте, на похвалы не скупитесь, языки на время придержите, от искушения воздержитесь!"

В зале вновь зашумели, раздался свист, смех, улюлюканье... Хозяин поднялся со своего места и грозно посмотрел на возмутителей спокойствия. Нрав этого грека - бывшего пирата - знали многие, а потому моментально стало тихо.

Когда на подмостках появились две прелестные девушки с музыкальными инструментами, одетые в длинные юбки и широкие кофты, кто-то крикнул: "К черту тряпки, раздевайтесь, суки!"

Как видно, терпению владельца таверны пришел конец. Его мощная фигура поднялась и направилась к одному из столиков. Хотя Байрон все еще стоял, он едва мог видеть происходившее в зале, поскольку массивное тело грека закрывало приличную часть помещения.

Вскоре послышался истошный крик, и все увидели такую картину: пьяный матрос, словно червяк, извивался в громадной руке грека, а другой - он наносил хулигану сильные удары по задней части туловища.

Завершив экзекуцию, хозяин бросил наказуемого на пол, а сам засеменил к своему месту, сопровождаемый подобострастным восхищением присутствующих. В зале таверны наступила такая тишина, что было отчетливо слышно, как одна из девушек настраивает струны.

После первых аккордов и барабанной дроби все заметили на помосте невысокую мальчуковую фигуру, облаченную в красные шаровары и белую рубашку; длинные волосы были аккуратно прибраны под феску. Представление началось.

Сперва мальчик танцевал, но так, что даже многоопытные любители чего-то необычного восхищенно зацокали языками. Гибкое тело то извивалось, то плавно передвигалось, передавая языком танца содержание восточной легенды о вечной любви.

Юный актер так мастерски вращал бедрами, изображая кокетливую девушку, что Байрон не выдержал и крикнул "браво!" Английский лорд машинально посмотрел на сидящего неподалеку хозяина заведения. Они встретились взглядами, и сэр Джордж заметил, как грек ехидно усмехнулся.

"Черт побери, - подумал поэт, - пожалуй, не всякая девчонка так сумеет вертеть задом, как этот турчонок".

Танец закончился под аплодисменты и крики одобрения зрителей. Когда выражение восторга закончилось, раздалась протяжная и грустная мелодия, и мальчик запел.

Голос его звучал, словно серебряный колокольчик. Язык песни - греческий, но мелодия напоминала напевы и кочевника-араба, и земледельца Анатолии, и жителя Солоник... Да, это была мелодия загадочного Востока, в которой было все: тоска по свободе, любовь к родной земле, беспокойство за близких и главное - надежда, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается.

...Выступление давно закончилось. Большинство посетителей покинуло таверну. Остались лишь те, кто привык коротать длинные ночи за бутылкой дешевого вина.

Байрон, сидя на скамейке у пустого стола, думал о необычном зрелище. Начинало светать. Он уже собрался уходить, но заметил, как к нему спешит грузный хозяин таверны. Он давно следил за странным гостем: внешний облик, одежда и манеры угадывали в нем богатого и образованного человека. А восхищение мастерством танцора только подогревало к этому посетителю особый интерес. Глаз у грека был наметан, к тому же интуиция подсказывала: состоятельный иностранец желает познакомиться...

"Кажется, господину очень приглянулся наш маленький артист?" И при этом хитрый грек многозначительно подмигнул. Бросив на стол "золотой", Байрон приказал: "Приведи мальчика в свободную комнату". "Гм... - замешкался владелец таверны, по-видимому, не зная, как сказать, - все считают танцора мальчиком, но..." И грек замолчал, чтобы подобрать нужное слово.

Байрон сразу понял причину заминки. "Это - девочка, не так ли?" Кабатчик вместо ответа лишь кивнул головой и тотчас же отошел от несостоявшегося клиента. Греку показалось, будто важного гостя разочаровало его признание.

"Послушайте! - окликнул владельца таверны Байрон, - я хотел бы, если возможно, поговорить с юной леди".

Грек на мгновение задумался, подсчитывая возможный барыш, потом направился в комнату, где отдыхала после выступления молодая женщина, в которую будут влюблены великие поэты обеих наций и которую Пушкин впоследствии увековечит в своем гениальном творчестве.

(Продолжение следует.)

И. Михайлов.