Номер 47 (1341), 9.12.2016
Если и такие пьесы можно принимать к постановке и разыгрывать с должной серьезностью, то русский театр, значит, кончился. Впереди остается только мяуканье футуриста или нелепое побоище цирковых клоунов.
По обязанности рецензента приходится досидеть до конца спектакля, но как грустно, как воистину грустно браться на другой день за перо. И хочется сказать больше, чем несколько слов обычного шутливого глумления над плохой пьесой. Ведь гр. Ал. Н. Толстой не таинственный незнакомец, по недоразумению попавший на афишу, а один из тех новых литераторов, чье имя, как писателя-беллетриста, встречается уже довольно часто и давно. Да и пьеса его не так себе написана, чтобы только позабавить публику театральным зрелищем, а претендует на какую-то психологию, на обрисовку быта, на знание женской души.
На протяжении целого вечера страдает перед нами неудовлетворенная жизнью женщина, переходящая от мужа к любовнику, от любовника к какому-то истинному другу сердца, от этого друга к порывам иной довольно непонятной, но очень возвышенной любви ко всем. Все это и неестественно, и скучно, но, если бы гр. Толстой был хоть немножко драматургом, отчего бы не сделать пьесы даже и по такой канве? Главное несчастие именно в том, как эта пьеса написана. Автор совершенно беспомощен, что часто случается с беллетристами в обрисовке характеров действием и диалогами. Ведь в романе достаточно сказать "такая-то", и читатель уже себе что-то представляет, другое дело на сцене. Тут действующие лица себя как бы сами формируют, давая нужные рельефы. Этого в новой пьесе нет.
Зато есть другое, что, очевидно, принимается за необходимые театральные эффекты. Это - полная неожиданность и необоснованность положений. Третье действие пьесы - один сплошной сумбур, где решительно ничего разобрать невозможно. Какие-то нелепые ссоры, крики, выстрелы, побоища и томительно бессмысленные повествования героини, которых никто не понимает ни в публике, ни на сцене. Точно писано оно в каком-то бреду или с намеренным издевательством над зрителем "а ну-ка, раскуси!" Это уже граничит с вызовами футуристов, и неудивительно, что, когда упал занавес, часть публики стала энергично протестовать.
С кого пишет автор своих действующих лиц, поступки которых никогда и ничем объяснены и мотивированы быть не могут? В пьесе нет ни одного реально-жизненного положения, ни одного верного, правдивого штриха. Если можно ставить и серьезно играть такие пьесы, то действительно придется признать да, театр вырождается во что-то совсем новое, актер обратился в так называемого эксцентрика, от которого ничего, кроме нелепости, и не ждешь.
Но я еще верю в здравый смысл широкой публики, протестовавшей на первом представлении "Ракеты", - и вывод надо сделать обратный. Да не пишите вы таких пьес, господа литераторы. И еще не всякий грамотный писатель обязан быть непременно и драматургом. Каждому свое.
А впрочем, беда еще не так велика, что публике так называемых "премьер" пришлось увидеть еще одну, правда, уж очень неудачную пьесу, - гораздо досаднее другое. Досаднее было встретить г-жу Грановскую в роли этой совершенно нелепой героини. И хочется спросить талантливую актрису. Зачем вы это сделали? Кто вас заставил?
Именно своей жизненной правдивостью, непосредственной легкостью и ясностью интонаций очаровывает всегда Грановская, и какое коверканье всей обычной ее игры, какое насилие пришлось видеть здесь - в этом бессмысленном томлении на сцене. Безумное покушение на самоубийство. Ведь еще одна-другая такая роль, и мы потеряем Грановскую, как когда-то потеряли Комиссаржевскую. Потеряем то, ради чего охотно миримся с часто плохим ансамблем сабуровских спектаклей, с нескладно скроенными пьесами. Среди вчерашних неприятных впечатлений это самое неприятное.
- А почему свою пьесу автор назвал "Ракетой?"
- А это, изволите-ли видеть, все в том же третьем действии, еще и фейерверк пускают, - так слово уж очень хорошее, звучное, как будто что то такое значащее, - куда, например, лучше, чем римская свеча или даже шутиха. Не правда ли?
В. ГОРСКИЙ.
1915 г.
Подготовил А. ТИШКОВ.