Номер 35 (1428), 5.10.2018

В этом году почетным гостем Одесского международного кинофестиваля была выдающаяся украинская актриса Ада РОГОВЦЕВА.

Творческая встреча с нею стала одним из самых примечательных событий кинофорума. Ниже мы приводим фрагменты из выступления актрисы.

"Мне иногда ставят в вину участие в фильме "Салют, Мария!", где я играла роль главной героини. Якобы этот фильм очень прокоммунистический. Я же в ответ только улыбаюсь. Лично для меня эта картина была про одержимую справедливостью меня саму, в том времени, когда все прекрасно, все справедливо, все по Божьим законам, все десять заповедей в Уставе Коммунистической партии. И мои мама, бабушка, дедушка, тетки - они же очень хорошие люди из того времени. Я их обожаю и они - правы. Правы, потому что то было время, в котором люди пытались сохранить и свою честь, и достоинство, и душу свою живую, и в общем-то делали это с успехом".

"В человеке все решают его право, его правда, его любовь. Я таких людей обожаю всем сердцем, я их встречала очень много, и на таких держится земля. Это как Леся Украинка, когда Мержинский заболел в Минске (у него была скоротечная чахотка и от него все родные отказались, потому что это ужасная, грязная болезнь). Леся бросила все и уехала к нему - ухаживать. Можете себе представить, что было с ее родными, с друзьями, что о ней говорили! Но она до последнего была с ним, играла ему на фортепиано, написала лучшие свои лирические произведения, а он диктовал ей письма к своей любимой. Вот представьте себе, а ей всего 18 лет! Что это за сила духа такая!"

"Меня часто спрашивают журналисты, есть ли у меня кумиры. А их не надо выискивать, они приходят сами, прилетают, как ангелы, чтобы душа была струной. И когда бывает совсем тошно, так тошно, что не знаешь, куда деться, думаешь - как они выживали? Как мать выбирала из пятерых детей одного, которого надо сварить, чтобы накормить четверых, чтоб они не померли? Это же было! Это было при моей, по сути, жизни. При жизни моей матери. Я родилась в 1937-м, а 1933 - это был тот самый людоедский год. И когда думаешь об этом, то все твое горе, все твои проблемы можно пережить".

"Когда я потеряла мужа, с которым прожила всю свою жизнь, моя дочка - она интеллект нашей семьи и совесть нашей семьи, моя золотая Катя, я ее так и называю, - сказала мне, чтобы я села и по своим дневникам написала историю нашей любви. У меня дневников много, я всегда их веду. Я год писала и за это время немного освободилась от горя".

"Я написала книжку, она называется "Мой Костя", куда вошли наши старые письма. Это все Катя нашла. Они у нас лежали в селе, в сарае, заплесневелые, страшные, мышами погрызенные. Катя неделю гладила эти письма, чтоб их каким-то образом сохранить.

Я говорила ей: "Чем ты занимаешься? Плесень, запах жуткий..." А она - гладила, спасала эти письма. И действительно, они сейчас - как документ времени. Они наивны, эти письма - и Кости, и мои. Вообще, интим всегда банален и наивен, если он выносится на люди. "Деточка", "заичка", "кошечка" - там обязательно это присутствует. Он меня называл "Ра" и "птаха", а у нас он был Петрович. А люди, которые знали его и по творческой работе, и вообще по быту, его называли Косточка. Он вообще-то был красивый, но у него такое отрицательное обаяние, злобное. А вместо души - мокренькая, тепленькая тряпочка, добрая-добрая".

"Если глубоко копнуть, то я не Роговцева, а Роговець. У моей бабушки, Марии Федоровны, было 10 хлопцев и одна дочка. Пять хлопцев, когда начался Союз, перешли на "Роговцев", потому что надо было русифицироваться, а остальные остались Роговцами. А я попала в число тех, которые Роговцевы. Я, в общем-то, не придумываю ничего, а вот фамилия моя, получается, придуманная.

А у Кости Петровича были в роду и немцы, и чего только не намешано. Он к тому же внук и сын священников. Мы как-то ездили в Хмельницкий, там нашли и церковь ту, и крест, и поясочек его деда, который служил в этой церкви. По тем временам это была совершенно расстрельная статья. А по отцу Петрович - Волощук. Это я узнала только через 25 лет совместной жизни. Настолько запугивали людей тогда, так 37-й год уничтожил психику человеческую на долгие-долгие десятилетия".

"Я совершенно не верю в мистику. И если бы не мои дневники, я бы сама не поверила в то, что я вам сейчас рассказываю. За полтора месяца до Чернобыля у меня в дневнике записано: "Мне снилось, что я бегу по дороге асфальтовой, она раскалена настолько, что мои ноги проваливаются в асфальт по колено. Я все равно бегу, достаю эти ноги, а они без ран". А Чернобыль случился через полтора месяца. Поэтому пишите дневники, много лет пройдет, забудется все, а вот то, что ты сам зафиксировал - будет полезно хотя бы для близкого круга".

"Когда пришел Чернобыль, то ребята чернобыльские, спасатели, составили список, кого они хотели бы видеть у себя. Я была в этом списке и не могла не поехать. Так что я сильно почетный гражданин чернобыльский. Никаких удостоверений не имею. Господь, конечно, наказывает за такую гордыню, но я не смогла бы этим пользоваться, это такое "гробовое". Пока работаешь, пока можешь заработать какую-то копейку - пользоваться такими льготами?! Нет, не надо!

Я эту гордыню передала своему сыну. Он летал в вертолете над реактором. У него была такая тряпочка свинцовая и масочка свинцовая, они съемку вели. Вот из-за этого облучения он и получил ту беду, которая его в 50 лет забрала из жизни. Чернобыль его уничтожил, моего Костика. Могла бы его не пустить, но он был в армии, кто меня спрашивал тогда? Что Костик снимал? Как срочники проводили дезактивацию. Дезактивация проводилась таким образом: брали землю лопатой и переворачивали. Никого из них в живых нет, ни одного из этих мальчиков. Вот это Костик снимал и он тоже...".

"Можно пережить любое горя, но пережить смерть сына мать не может. Я это говорю всегда с сомнением, не зная, можно ли это говорить. Мать, потерявшая сына, - святая мать. Она требует всемирного, всебожеского внимания к себе потому, что ее, по сути, уже среди людей нет. Даже если она такая, как я сейчас с вами говорю, даже если она, как я, работает как проклятая в свои 81 год без выходных, все равно - меня нет...

Вот я здесь и сейчас это говорю, а в эту минуту не становится на земле мамы. Особенно в Украине, здесь и сейчас, сплошь и рядом. Она пополняет мою компанию безутешных и требующих вашего милосердия".

"Есть какое-то волшебство, которое поднимает и несет всю жизнь. Оно, наверное, придает активность, энергии добавляет. Я могла бы сидеть где-то в селе, а я вот тут, с вами. И беру у вас энергию: тот хихикнул, тот улыбнулся, тот качнул головой, задумался. Я уверена: что бы я сейчас не говорила, вы все равно слушаете себя. Но между нами идет обмен мыслями".

"В Одессе я же прожила четыре года, и помню, как бомбили город. Я сидела в тазике на Дерибасовской, мылась, а тут полетели бомбы, и мы пошли в бомбоубежище. Это первое воспоминание моей жизни. Мы сразу уехали к родным мамы в Глухов и уже там были в оккупации.

А первые четыре года моей жизни - это Одесса, мы жили на Дерибасовской, это моя родина. Первое страшное испытание было для моих родителей, когда у меня в девять месяцев был коклюш и воспаление легких. Родителям сказали, что меня надо все время носить на руках. И они меня выносили. Много-много дней носили, делали припарки, мои родные, и выносили. Я не говорю, что вымолили, потому что они были безбожники. Но выносили. И Бог зглянувся".

"Я помню мамины шифоны, я помню мамин крепдешин, и хриплый голос патефона, и скрежет виллисовых шин. И как ныряла, словно рыбка, и плавала - не перегнать. Все в твоей жизни было зыбко, смеялась - ну ни дать ни взять. Не помню сытости твоей, не помню злости, раздраженья. Ты не могла сказать: "не смей", а только: "сделай отдолженье". И мне дано уже понять, как обошла тебя удача. Мне приходилось отнимать руки от глаз, как мамы плачут. И только волю в кулачок, и через войны, через голод - всех накормить за пятачок, и всех согреть в вселенский холод.

Это мои стихи о маме.

Она была человеком, который не мог в присутствии другого, даже детей, огорчиться. Она была ровная, без сантиментов, никогда в жизни никакая тень огорчения на ее лице не мелькала. Но у нее был комбинированный порок сердца, с ней нельзя было находиться в одной комнате, ее сердце стучало громче, чем часы. В 49 лет ее парализовало. Это страшная судьба какого-то великого страдальца-ангела".

"Я, по сути, родилась тоже ангелом. Но профессия актерская сделала свое дело.

Олег Иванович Борисов, великий актер, говорил мне: "Ты чего так себя ведешь, как Адочка-девочка-дурочка? Думаешь, тебя все так обожают?". Но тогда все велись на Адочку-девочку-дурочку. А потом каждую Адочку-девочку-дурочку или жизнь, или профессия делают немножечко жестче, а это очень грустно. Какая я была идиотка! Помню, ночь уже, поздно, зима, парадная темная, мне очень страшно, поэтому я ждала, чтобы меня кто-то проводил. И пошел один артист. Он был в меня влюблен, а мне он не нравился. А он меня довел до дома и голливудским таким поцелуем развернул. Я с ужасом на кнопку звонка нажимаю, в коммуналке переполох. Бабушка так бежала, что долбанулась в коридоре о шкаф. А я сразу - скорее, скорее, марганец, зеленка, потому что беременная. Я решила, что от этих поцелуев, ага! Можно себе представить, но я же не придумываю, мы так воспитывались".

Записал Андрей РАЙКОВ.