Номер 22 (1366), 23.06.2017

И. Михайлов

В 1993 году наконец сбылась моя давняя мечта. Я страстно желал побывать в Израиле, на родине великих пророков и библейских царей; земле, где зародилась самая древняя монотеистическая религия, по которой ходил Спаситель со своими учениками...

Да мало ли что происходило на исторической родине еврейского народа, где седая старина уживается с ультрасовременными зданиями; где студенты ешивы (религиозное училище), облаченные в традиционные одеяния, спешат на утреннюю молитву, в то время, как их сверстники - парни и девушки с автоматическими ружьями за спинами - отправляются на опасную службу...

Увы, такова действительность, ибо нет подлинного мира на Святой земле... Но сотни тысяч туристов, паломников, репатриантов, презрев дикий фанатизм врагов Израиля, жаждут оказаться на улицах шумных городов, прогуляться по извилистым иерусалимским улицам, посидеть в уютных кафе, послушать чарующую музыку...

А любителям старины здесь приволье: вас поразят археологические парки и редчайшие экспонаты в многочисленных музеях... Впрочем, обо всём этом достаточно. Я не о достопримечательностях Израиля хочу рассказать и даже не о своих впечатлениях об этой удивительной стране. Обо всём этом пишут и ещё долго и много будут оповещать любознательных читателей.

Наверное, каждого, кто коснётся горячей от знойного солнца земли, ждёт что-то невероятное. Надо только этого искренне пожелать. Даже атеисту стоит попросить Всевышнего... Он услышит и подарит вам радость ярких впечатлений и необычных встреч... Так надо ли чему-то удивляться? Ведь вы - на Святой земле...

Однако начну всё по порядку. Среди многочисленных экскурсий мне предстояла самая волнующая: посещение Музея-института Катастрофы и Героизма европейского еврейства (Яд ва-шем).

У подножья горы Герцля, в Иерусалиме, находится монументальное здание музея-института, посвященного трагической судьбе европейского еврейства в годы Второй мировой войны.

Яд ва-шем создан в 1957 году. Это единственное в своем роде учреждение объединяет институт, занятый изучением различных вопросов, связанных с Катастрофой, и музей, посвященный памяти её жертв.

Выставочная экспозиция в хронологическом порядке освещает все этапы Катастрофы. На территории музея зеленеет аллея "Праведников народов мира", посаженная в честь людей различных национальностей, спасавших евреев от уничтожения. Неподалеку высится обелиск высотой 21 метр в память евреев, павших в борьбе с фашизмом.

О Яд ва-шем я слышал раньше, задолго до приезда в Иерусалим, тем не менее осмотр экспозиций потрясает, вынуждает пережить то, что казалось давно известным. Осознать события, происходившие в цивилизованной Европе с 1939-го по 1945 гг., невозможно.

Кажется, в классе 4-м нам, ученикам одесской школы №118, попалась книга об Освенциме с многочисленными фотографиями, сделанными немецкими палачами, так сказать, "на память". Эти фотографии спустя годы превратятся в немых свидетелей обвинения. На меня и моих товарищей смотрели дети Освенцима, обреченные на бесчеловечные опыты нацистского врача-изувера Менгеле. Глаза детей были полны ужаса, их нельзя забыть. Они преследовали меня многие годы. Мне казалось, что я никогда не смогу радоваться жизни, зная о жуткой трагедии...

В Музее работает научно-исследовательский институт, сотрудники которого собирают и изучают документы, относящиеся к Холокосту. Среди историков оказалось немало выходцев из бывшего Советского Союза, в том числе из Украины. Вскоре мы познакомились. Немало часов обсуждали историю Катастрофы, и то, как жители захваченных немцами стран, рискуя жизнью, спасали обреченных сограждан.

Вот тогда-то я узнал нечто такое... Впрочем, жизнь так сложна и судьба человека иной раз преподносит такие сюрпризы, что никакая фантазия не может с ней состязаться.

Мой израильский знакомый, профессор Эхут Бен-Ами (Эдуард Фельдман), сообщил мне, что, по его данным, в Полтавской области, в городе Миргороде живет уникальная личность. Коллега настоятельно рекомендовал мне встретиться с этим человеком и попытаться его разговорить. Его зовут Петр Васильевич Янковский-Сердюк, приблизительно 78 - 79 лет от роду. Фридман все время подчеркивал: "Этот человек знает такие факты, которые трудно себе представить, и вся его жизнь поражает воображение. Так что спешите, и, если он ещё жив, вы сможете получить от него интереснейшую информацию..."

В августе я уже вновь в Одессе. Через несколько дней после своего прибытия в родной город я стал собираться в Миргород. Курортный сезон был еще в самом разгаре, может, поэтому поездка на Полтавщину оказалась не столь приятной. Судите сами: переполненные вагоны, страшная духота, грязь, полупьяные железнодорожные служители, охотно подбиравшие "левых" пассажиров, наконец, серое влажное постельное белье и прочие "прелести"... Но они уже позади. Рано утром я прибыл на станцию "Миргород". Небольшой зеленый город, воспетый Н. В. Гоголем, меня в тот момент мало интересовал. Мне следовало отыскать дом, в котором, возможно, обитал Янковский-Сердюк. Точного адреса у меня не было. В Иерусалиме мне сказали, что Петр Васильевич живет в Миргороде, и то с определенным сомнением. И все-таки этого оказалось достаточно, чтобы поиски могли завершиться успешно. В конце концов Миргород - не Киев, к тому же носителей подобной двойной фамилии наверняка не так много.

Я терпеливо ждал, когда откроется адресное бюро, где, заплатив небольшую сумму денег, получил искомые координаты. На радостях, что все обошлось так быстро и заветный адрес у меня в кармане, я остановил такси, и мы помчались по улицам полусонного городка.

Домик, у которого мы остановились, был небольшим, старым и заметно покосившимся от времени, а сама улочка располагалась на окраине курортного города. На шум подъехавшего такси из хаты вышел её хозяин. На мой вопрос, проживает ли по этому адресу Янковский-Сердюк, мужчина удивленно пожал плечами. Он, путая русские и украинские слова, объяснил мне, что купил этот дом сравнительно недавно. Его владелицей была некая Гертруда Ивановна Гефтер, немка, которая, по всей вероятности, выехала из Украины в Германию. Так рассуждал новый хозяин дома, с любопытством поглядывая на мою импортную куртку.

"Вот тебе, бабушка, и Юрьев день" - почему-то вспомнилась мне в тот момент эта старая поговорка. "Что делать?" - вырвалось у меня. "А вы спросите у соседей насчет бывших хозяев, может быть, они что-то знают", - посоветовал мужчина и поспешил к себе домой.

Я оглянулся и невольно улыбнулся. Ох, уж этот наш любознательный народ! Видимо, приезд незнакомого человека на такси привлек внимание обитателей захудалой улочки, где электричество появилось не так давно. Бабушки в упор меня разглядывали и, как мне показалось, с явным сочувствием.

"Говорите, Петр Васильевич, лет 78-79", - протяжно выговаривала старушка. "Говорите, Янковский-Сердюк, - продолжала ближайшая соседка нового хозяина дома. Женщина испытывающе посмотрела на меня, а затем спросила: "А зачем он вам?".

Честно сказать, я вначале растерялся. Как объяснить пожилой пенсионерке цель моего поиска, но, с другой стороны, она права. "Если, - мгновенно рассуждал я, - меня интересует этот человек, то почему я не знаю, где он точно проживает и что с ним произошло, и вообще, кто я такой?" Советским людям была свойственна определенная подозрительность, даже страх перед незнакомыми людьми. Советская система способствовала недоверию, сказывались годы репрессий, доносов, тотальной слежки, хотя народ наш в основном приветливый и отзывчивый. Но кто знает, что за человек стоит рядом с тобой, и что ему надо. Время - смутное. И тогда я решился на откровенность, интуиция подсказывала мне: эта бабушка что-то знает. Я сообщил старушке, что недавно был в Израиле, Петра Васильевича там знают, просили разыскать...

Женщина слушала меня с напряженным вниманием, как бы взвешивая каждое мое слово, возможно, думая: верить или нет. Скорее всего, она мне поверила, потому что решилась рассказать следующее. Петр Васильевич действительно жил в соседнем доме, и почти год назад он и его племянница - Гертруда Ивановна - решили его продать и купить скромное жилье в селе, расположенном на берегу реки Псел. Вера Антоновна (так звали мою рассказчицу) нередко бывала в доме Янковского-Сердюка, помогая Гертруде Ивановне по хозяйству.

"Это племянница настояла на переезде в село, - утверждала моя собеседница. Хотя, по правде говоря, у них были весомые основания покинуть Миргород, и они постарались это осуществить как можно быстрее", - поделилась со мной наблюдательная Вера Антоновна. Но добрые отношения между бывшими соседями не прекращались. Вера Антоновна вместе с сыном отремонтировала старенький деревенский домик, привела в порядок участок земли, обрезала деревья в небольшом саду. Кроме того, Вера Антоновна обещала время от времени навещать Янковских.

Услышав этот рассказ, я вновь обрел уверенность в успехе своей одиссеи. Теперь дело за главным: обрести новый адрес Петра Васильевича. Я считал, что любезная Вера Антоновна охотно мне предоставит данные о местожительстве ее бывших соседей. Но я ошибся. Вера Антоновна сделала вид, будто не расслышала моей просьбы.

Тогда я вновь попросил её о содействии, и тогда Вера Антоновна, как бы извиняясь, сказала, что не может выполнить мою просьбу, поскольку Пётр Васильевич настоятельно рекомендовал никому не сообщать его теперешнее местопребывание.

Я стоял и умоляюще смотрел на пожилую женщину, которая, пряча глаза, молчала. Однако, вот что интересно: она не уходила, а просто стояла у калитки своего дома.

Тогда я, грешным делом, подумал, что Вера Антоновна ждет от меня денежного вознаграждения. Я, чуть робея, заметил пенсионерке, что таким образом готов ее отблагодарить. В ответ - Вера Антоновна горько заплакала, что еще сильнее меня озадачило. Зачем Петр Васильевич скрывается от людей, ведь власти, при желании, легко найдут любого жителя страны, если он легально где-то проживает. Значит, напрашивается вывод: Янковский-Сердюк не желает никого видеть, ничего сообщать, возможно, что-то скрывая, а быть может, чтобы не теребить старые раны?..

Я уже собирался уйти, как Вера Антоновна чуть уставшим голосом неожиданно продолжила: "Я ведь родом с Поволжья. Моя семья поселилась на Украине где-то в 1933 году. Я плохо помню наш переезд, поскольку мне едва исполнилось четыре года. А вот годы оккупации я запомнила на всю жизнь. В Миргороде, да и в окрестных селах, проживало много евреев. С первых дней прихода немцев начались расстрелы и грабежи населения. В районе появились новые "хозяева". Эти украинцы не только требовали уничтожить евреев, но также изгнать русских и представителей других народов. Страшное было время.

Когда спустя годы рядом с нами поселился Петр Васильевич, поползли слухи, будто он сотрудничал с немецкими оккупантами и поэтому сидел в тюрьме, и Бог знает, что тогда еще говорили.

Петр Васильевич молчал, редко с кем общался. Я полагаю: он не желает ничего говорить о тех ужасных годах, поэтому скрывает свое место проживания. Может быть, он хранит какую-то тайну? Вы, наверное, об этом хотели с ним побеседовать. Не так ли?"

Я заверил Веру Антоновну, что ничего нового мне Петр Васильевич не мог бы рассказать, и потом разговоры о его сотрудничестве с нацистами - всего лишь грязные сплетни. Вера Антоновна со мной согласилась, заметив лишь, что злым людям свойственны жестокие наговоры, а Петр Васильевич, по ее мнению, исключительно порядочный человек. Потом она быстро направилась в застекленную веранду, и я отчетливо видел, как старушка на клочке бумаги что-то написала. "Вот, возьмите, это - адрес Петра Васильевича, затем она стала объяснять, как добраться до жилья Янковского-Сердюка.

Мне оставалось только сердечно поблагодарить милую Веру Антоновну и поспешить на миргородскую автостанцию.

* * *

Когда видавший виды "ЛАЗ" остановился у поселка Велика Багачка, я испытал волнение человека, которому предстояло серьезное испытание. "Выдержу его или нет?" - думал я, озираясь вокруг.

Было очень жарко. Солнце пекло немилосердно. Заметив тень от больших деревьев и что-то напоминающее лавку, я направился к спасительному месту. Не менее часа я приходил в себя после тряски и духоты в переполненном автобусе. Мимо меня сновали люди с мешками, кошелками и чемоданами. Они мельком взирали на меня, кто с удивлением, но большинство с явным безразличием. Кто-то спешил на речку, а другие, обладатели путевок, прямиком шли к автобусам, отвозившим счастливчиков на местные курорты.

"Вам куда?" - вопрос незнакомого мужчины вывел меня из тягостных раздумий. По-видимому, это был "частник", подрабатывающий пассажирским извозом. Я протянул шоферу листок с адресом Петра Васильевича. Мне показалось, что владелец личных "Жигулей" слишком долго изучает почерк Веры Антоновны. Наконец мужчина произнес: "Далековато, сто купонов". Конечно, это был перебор. В то время сто купоно-карбованцев были относительно приличной суммой. Вместо ответа я забрал листок с адресом и демонстративно отвернулся. "Ладно, - сказал "частник", - за пятьдесят отвезу". И мы поехали.

Миша - так звали моего шофера - будучи в приподнятом настроении, без умолку говорил. Он - коренной житель этих мест - не без гордости рассказывал о поселке, санаториях, местной минеральной воде, реке Псел... Я пытался задать ему вопрос, но напрасны были мои старания. Миша не слушал, он говорил. Воспользовавшись моментом, когда водитель притормозил, доставая бутылку с водой, я все-таки спросил его о новых жителях поселка, приехавших в Велику Багачку недавно. От удивления или неожиданности Миша на какой-то момент остановил машину. "Приезжие? - переспросил он. "Ну да, - подтвердил я, - Янковский-Сердюк, к которому мы направляемся, только несколько месяцев тому назад поселился в этом селе".

Сперва Миша обиделся на слово "село", заметив, что Велика Багачка - поселок городского типа. А потом он стал жаловаться, что в последнее время в родном поселке осело много "чужаков", трудно из-за этого найти работу, цены выросли, подорожало жилье...

Я терпеливо ждал, когда поселковый патриот перестанет ныть и хоть что-то скажет о Петре Васильевиче, но не дождался. Наконец машина остановилась у небольшого, чисто выбеленного домика, окруженного фруктовыми деревьями. "Вот и приехали", - не без сожаления произнес Миша, и мы, дружески пожав друг другу руки, расстались.

(Продолжение следует.)