Номер 19 (1551), 15.07.2021

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 8–10, 12–18.)

В средневековую латынь вошли немало обиходных слов и целые выражения из народных языков Западной Европы, особенно Италии. Анжио изучал латынь и знал ее, может быть, чуть лучше древнегреческого, о котором имел лишь смутное представление. Но в училище изучалась классическая латынь, которая, кстати сказать, его не очень вдохновляла. "Главное, — думал Анжио, — найти нужный документ, а перевести его помогут".

Только начав просматривать манускрипты, Анжио обратил внимание на хорошо сохранившуюся рукопись, в которой он быстро нашел слова "Иудея".

— Наконец это он! — вслух произнес искатель и обернулся. Рядом — никого, и он вздохнул с облегчением.

Текст оказался небольшим и был написан на довольно понятном ему языке. Этот документ, решил Анжио, похож на письмо, адресованное человеку, имя которого гремело по всей средневековой Европе.

"Готфрид де Бульон" — разобрал Анжио. Значит, письмо было адресовано... Он так разволновался, что некоторое время не мог сосредоточиться, чтобы углубиться в чтение манускрипта. Теперь понятно, почему язык документа ему знаком.

Урбан II, будучи родом из Франции, знал, что рыцарь Готфрид говорит на старофранцузском языке — по сути, вульгарной латыни. Имея некоторое знание французского языка, немного латыни и прилично итальянского, Анжио без особого труда прочитал текст письма римского папы.

Это было время Первого крестового похода (1096–1099 гг.), и, разумеется, данное событие тесно связано с именем Урбана II, римского папы с марта 1088-го по июль 1099 года.

Вряд ли беспутный рыцарь-авантюрист из Лотарингии (район Франции) мог мечтать о такой судьбе. Хотя современники, знавшие Готфрида Бульонского, отмечали его религиозность, честность и неустрашимость.

В молодости он, не задумываясь, ввязался в конфликт между императором Священной Римской империи Генрихом IV и папой Григорием VII. А все из-за того, что не могли поделить власть. Борьба между церковной и светской властью настолько обострилась, что переросла в кровопролитную войну. Рыцарь Готфрид поддержал императора, доблестно сражаясь в его армии, проявив при этом талант военачальника.

Но римский папа одержал победу, и де Бульон, не задумываясь, стал ярым приверженцем идеи уже нового наместника бога на земле. Урбан II, мечтавший о господстве католической церкви на Востоке и прежде всего на родине христианства, призвал правоверных единоверцев отправиться на Ближний Восток, чтобы освободить от мусульман гроб Господень в Иерусалиме.

Под знаменем римского первосвященника собрались многие сотни рыцарей со всей Европы. Готфрид Бульонский был среди предводителей крестоносцев. В целом судьба оказалась к Христовым воинам весьма благосклонна. Они одерживали одну победу за другой.

Урбан II понимал: скоро Иерусалим окажется в руках воинов неугомонного лотарингца. Желая не упустить добычу, папа решается на дерзкую авантюру.

Дело в том, что Готфрид, согласно знавшим его людям, был не только богатым человеком, но и очень благочестивым. Его купить за груду золотых солидов (римская золотая монета) было невозможно, между тем Урбан II мечтал стать владыкой в завоеванном Иерусалиме. Практически все зависело от Готфрида Бульонского, который и сам метил в иерусалимские короли. Тогда хитрый и беспринципный папа пишет письмо к Бульонскому, предлагая ему часть сокровищ Иерусалимского Храма в обмен на признание его, Урбана II, сувереном над всей Палестиной, включая, конечно, Иерусалим.

Но случилось непредвиденное. Письмо с предложением папы еще находилось на пути в палестинский порт Яффо, когда крестоносцы уже несколько недель бесчинствовали в Иерусалиме, заливая кровью его древние мостовые, а их предводитель Готфрид Бульонский был провозглашен королем. Известие о победе Христовых воинов пришло в Рим с опозданием. Урбан II к тому времени скончался.

Новый папа Пасхалий II о письме Урбана II к Бульонскому, по всей вероятности, ничего не знал. Неизвестно также, слышал ли "иерусалимский король" о предлагаемой сделке.

Анжио осознавал: он держит в руках уникальный документ. С одной стороны, можно было сделать вывод о том, что сокровища Храма спрятаны где-то в Ватикане; с другой — папа Урбан II мог элементарно блефовать. Он, зная глубокую набожность Готфрида и его приверженность к священному писанию, решил таким бесстыдным образом подкупить упрямого рыцаря.

Анжио, размышляя о перипетиях ватиканской политики ХI века, не успел переписать содержание папского письма, решив это сделать на следующий день.

Вернувшись домой, Анжио, несмотря на поздний час, позвонил Леониду Кауфману и рассказал ему о сенсационной находке. Леонид, в отличие от своего молодого друга, не разделял столь оптимистических прогнозов. Он считал, что письмо Урбана II еще не доказательство реального существования храмовой утвари. Ее нужно увидеть, и только это станет бесспорным доказательством ее наличия.

Этой же ночью нетерпеливый Анжио связался с Юзефом Левицким и поведал ему о находке. Как ни странно, но Левицкий также усомнился в достоверности того, что сообщалось в письме папы римского.

Он прямо сказал Анжио: католические иерархи той поры часто совершали подлоги. Обман и клятвопреступление были обычным явлением, и в борьбе за власть святые отцы не гнушались самых подлых поступков. Надо признать: после таких откровений Анжио был немало обескуражен.

* * *

В столице Римской империи обычная суета. Сейчас в городе особенно много невольников. Победоносные войны приносят свои плоды. Среди рабов больше всего молодых и здоровых парней и девушек из стран Ближнего Востока, Малой Азии и Африки. Их так много, что кажется, будто население Рима сплошь состоит из рабов-иностранцев. Тем не менее расходы на войны значительно превосходят доходы от продажи пленных, цена на которых резко упала. Денег в казне катастрофически не хватает.

Веспасиан справедливо считался не только закоренелым скупердяем, но и рачительным хозяином. Тратить сестерции (римские деньги того времени) он не любил, хотя и приходилось. Победа над Иудеей дорого стоила. А тут еще по этому поводу надо устраивать грандиозные торжества. Тит и Домициан, сыновья и наследники императора, пожелали пышных празднеств. Тит особенно любит роскошь, ни в чем себе не отказывает, хотя знает: денег нет, а расходы большие.

Веспасиан задумал колоссальное сооружение в Риме, которое бы удивило и восхитило его подданных. По желанию императора оно должно прославить династию Флавиев на многие века. В строителях нужды не будет. В столицу каждый день прибывают сотни пленных иудеев. Их решили не продавать частным хозяевам, а привлечь к общественным работам. Деньги, необходимые для строительства грандиозного амфитеатра, можно изыскать, взимая огромные налоги с подвластных народов. Более того, Веспасиан решил обложить специальными податями даже общественные уборные, что вызвало глухой ропот у населения. Тит пытался было отговорить отца от чрезмерного усердия, но Веспасиан, взяв несколько серебряных монет, поднес их к носу своего сына.

— Они пахнут? — спросил император.

— Нет, — признался наследник.

— Эти деньги тем не менее из мочи, — резонно заметил Веспасиан.

— Но ведь у нас многочисленные изделия из золота, захваченные у иудеев, в частности из Иерусалимского Храма, — напомнил отцу Тит. — Может быть, стоит переплавить эти иудейские безделушки в золотые монеты?

Веспасиан поморщился, что-то вспоминая.

— Я, признаться, сразу хотел от них избавиться, но меня слезно просили евреи Рима пощадить их священные реликвии. Кроме того, наш историк Иосиф поддержал их просьбу, и я уступил. В конце концов мы всегда успеем Менору и прочее золото превратить в деньги. Пусть евреи Рима соберут нужную нам сумму для строительства Колизея. Я, так и быть, спрячу их храмовые ценности. Они станут неизгладимой памятью грядущим поколениям о нашей славной победе.

Веспасиан посмотрел на сына, ожидая его реакции. Но тот молчал. Император знал: Тит не питает вражды к евреям, несмотря на их кровавый бунт. Более того, ему пришлось приложить немало усилий, чтобы уговорить своего старшего сына чуть поостыть к иудейской принцессе Беренике. Впрочем, Веспасиан не противился их отношениям. Какой мужчина устоит перед такой красавицей? Император только опасался, что Тит пожелает сделать эту иудейку своей женой. Этого он допустить не мог. Веспасиану не простили бы, если бы членом семьи Флавиев стала принцесса из враждебного римскому государству племени.

И все же евреи не чувствовали себя ущемленными. Даже в период ожесточенной войны между Иудеей и Римом евреи столицы империи находили защиту у властей от злобной толпы. Веспасиан не считал евреев, живших в разных городах страны, ответственными за происходящее на Ближнем Востоке. Правда, сами евреи тяжело переживали поражение своих соплеменников, в то же время осуждая их вооруженное противостояние могущественному Риму.

К Иосифу столичные евреи относились сдержанно. Они знали: их знаменитый сородич резко осуждал восставших соплеменников, но вместе с тем старается облегчить участь пленных.

Узнав о том, что храмовая утварь может быть обращена в кучу золотых монет, Иосиф лично просил Веспасиана сохранить сокровища, еще помнившие царя Соломона. Но император требовал денег, много денег. Руководители еврейской общины обратились к Иосифу за советом. Историк недолго колебался и вновь пошел к Веспасиану.

Император был с ним, как обычно, любезен. Узнав о просьбе, Веспасиан сказал:

— Евреи живут по всей территории моей империи, а не только в ее столице. Я готов подождать, пока твои единоверцы собирают золото. Так и передай им.

Иосиф покинул императорские покои с чувством облегчения. "Менора не будет уничтожена, — думал он, — пройдет время, и, быть может, Храм будет восстановлен, и символ нашей веры вернется в дом Всевышнего".

* * *

Наконец Левицкий завершил работу, которую поручил ему МИД Ватикана. Теперь у него появилось время на поиски храмовых сокровищ. Анжио был рад, что его наставник окунулся в таинственные изыскания.

Левицкий начал с того, что внимательно изучил письмо папы Урбана II и признал его подлинным. Кроме того, Юзеф обнаружил в архиве ряд документов, написанных рукой этого первосвященника. Он сравнил почерк, язык изложения, а также стиль написания документов с уже известным нам письмом к Готфриду Бульонскому. Сомнений нет: послание к знаменитому рыцарю — дело рук Урбана II.

Правда, Левицкий продолжал утверждать, будто этот факт еще не доказывает существования в ту пору храмовых реликвий. Римский первосвященник вполне мог хитрить, играя на фанатичной вере простодушного вояки.

Пребывая за тысячи миль от Иерусалима, папа Урбан II представлял себе волнение, которое испытывали крестоносцы, штурмуя святой город. И уж тем более он знал: Готфрид ничего не пожалеет ради обладания Менорой, так что игра стоила свеч.

Все же Анжио верил папе Урбану II. Ему, полагал студент, более важны Иерусалим и власть над Святой землей, чем ценные артефакты, которые рано или поздно вновь окажутся в Риме. Значит, Менора где-то здесь, в Ватикане, не могли все иудейские трофеи бесследно исчезнуть.

Веспасиан, дороживший репутацией мудрого правителя и честного человека, вряд ли хотел отправить в плавильные печи священное для иудеев храмовое золото. Он ведь обещал своему историку все сохранить, а Иосиф пишет о нем и его правлении. Конечно, он может позволить нарушить слово, данное местным евреям, но своему личному историографу? Вряд ли.

"Пусть, — рассуждал Анжио, — римляне — язычники, но даже они испытывали благоговейный страх перед непостижимой для них верой в невидимого Бога. Скорее всего, Менора где-то надежно спрятана. Но где ее искать?"

Анжио подробно рассказал Левицкому о таинственном человеке, указавшем место, где хранилось письмо Урбана II. Юзеф чрезвычайно заинтересовался этой необычной историей. Не в традициях ватиканских служителей друг другу помогать. "Может быть, кто-то заинтересован, чтобы мы отыскали Менору?" Левицкий не сомневался: за искателями пристально следят. "Странно только то, что пока нам не чинят препятствия. Значит, — полагал Юзеф, — храмовые ценности — это миф; либо, с другой стороны, кто-то желает нам помочь, хотя это кажется маловероятным".

Он решил не делиться с Анжио своими опасениями, а все еще раз тщательно продумать. Многих служителей библиотеки Левицкий знал лично, особенно тех, кто работал в хранилище древних рукописей. В основном они высококвалифицированные специалисты, знатоки истории, владевшие различными языками.

Перебирая в памяти своих знакомых, Юзеф не мог себе представить, будто кто-то из них знает о существовании храмовых раритетов и готов о них кому-либо рассказать. Левицкий не без основания полагал: если бы кто-то из библиотекарей действительно владел такой информацией, то наверняка ему стало бы известно.

А вот Фабрицио Конти, великолепный знаток античности, истории раннего христианства... Левицкий вспомнил, как однажды Конти открыто восхищался восставшими иудеями, критиковал Иосифа Флавия за его предвзятое к ним отношение. Фабрицио не считал восставших бунтовщиками, говорил, что они подлинные борцы за свободу своей родины.

Об этом "грехопадении" кто-то немедленно донес. Назревал скандал. Конти тут же отстранили от преподавания в одном из учебных заведений Ватикана. Его вызвали на слушание в специальную комиссию по христианской этике. Распускались слухи, будто Конти тщательно скрывает свое еврейское происхождение.

(Продолжение следует.)