Номер 14 (1308), 15.04.2016

(Продолжение. Начало в №№ 12, 13.)

"Сам не знаю, откуда взялась эта боль..."

(Сергей Есенин)

Семен Гехт оказался в чудесной компании. Бабель - блистал своим творчеством и остроумием, а рядом - Семен Исаакович Кирсанов (Корчик), тонкий поэт и умный организатор; Давид Григорьевич Бродский, поэт и переводчик; Илья Львович Сельвинский, поэт...

Клуб на Степовой улице (при Одесских железнодорожных мастерских) зачастую не мог вместить всех желающих. В основном это была рабочая поросль Страны Советов, пусть еще не шибко образованная и не очень воспитанная, но искренне любившая своих земляков-сочинителей.

В начале 1922 г. на первой странице газеты "Известия Одесского губисполкома и губкома КП(б)У" был опубликован стих Семена Гехта "9 января". В это время Багрицкий познакомил Гехта с Сергеем Бондариным, тоже поэтом, позднее ставшим его близким другом.

Постепенно поэзия отходит на второй план, и сперва Семен Григорьевич, а затем и Бондарин переходят на прозу. По-видимому, на этот выбор друзей оказал значительное влияние Бабель. Впрочем, чему удивляться: Гехт и Бондарин буквально млеют от бабелевской прозы. А как Исаак Эммануилович читал свои произведения: в лицах, с особой одесской интонацией и вроде без особых эмоций, но слушатели смеялись до слез...

Тем не менее оба начинающих писателя все еще продолжают сотрудничать с литературным объединением "Потоки Октября", которым руководил Эдуард Багрицкий. "Потоковцы" в своем большинстве были поэты.

Желание перебраться в Москву у Гехта появилось еще в начале 1923 года. Бабель также считал, что в столице СССР гораздо больше творческих и материальных возможностей, чем в родной, но все же провинциальной, Одессе. Эту идею поддержал и Бондарин, который давно подумывал о переезде в Москву.

Правительство Ленина в марте 1918 г. перебирается в Москву, объявив ее столицей Советской России. Город - в центре страны, ее крупнейший промышленный регион. Теперь Москва должна стать еще и культурным, научным, а не только политическим сердцем державы.

С 1920 г. столица быстро развивается, растет население. В городе появляется много государственных учреждений, открываются новые учебные заведения. В ней стала остро нехватка кадров. Старым работникам, не покинувшим Россию, не очень доверяют, а новые - молодые и еще неопытные.

Покорять столицу друзья отправились в апреле 1923 г. Бабель - пока в Одессе, но его хорошо знают и ценят в Москве. Пользуясь этим обстоятельством, Исаак Эммануилович передает Гехту записку, адресованную Михаилу Кольцову, в которой просит посодействовать своим землякам.

Миша Фридлянд был киевлянином; в юности стал революционером, а уже в 22 года - сотрудником Наркомата иностранных дел. Пройдет всего несколько лет, и теперь он - Михаил Кольцов - известный писатель, издатель и дипломат, который будет определять политику ряда центральных изданий, станет признанным авторитетом в литературных кругах столицы.

Когда Гехт и Бондарин прибыли в незнакомую им Москву, Михаила Кольцова признавали еще и блистательным журналистом, и публицистом.

С 1 апреля 1923 года Кольцов издает журнал "Огонек". Рекомендация "одесского Чехова" пришлась как нельзя кстати. Редакции нового издания нужны способные сотрудники, а молодым писателям - журналы, чтобы публиковаться и получать вознаграждение.

Уже 6 мая того же года в "Огоньке" появился очерк Семена Гехта "Одесса", и с этого времени практически в каждом номере этого журнала публиковались его рассказы или очерки.

Начинать всегда трудно, особенно, если денег катастрофически не хватает, жить негде и родственников отродясь здесь не бывало. Но таких, как Гехт и Бондарин, в столице много.

Настойчивая провинциальная молодежь буквально штурмует московские издательства, редакции центральных газет и журналов, киностудии, театры... Вузовские аудитории заполняют пытливые ребята, которым еще несколько лет тому назад пресловутая "процентная норма" не позволила бы учиться, уже не говоря о том, что практически все были из бедных семей. Это они - будущие флагманы советской науки, а сегодня лишь скромные, плохо одетые студенты. Но у этой упорной молодежи - огромное желание стать образованными и полезными для страны людьми. Без "провинциалов" не было бы советской науки, искусства и литературы.

Коренные москвичи не очень довольны. До февраля 1917 года евреи не имели права, за редким исключением, проживать в Белокаменной. Им приходилось либо креститься, либо скрываться от полиции, пребывая в Москве нелегально.

Вспоминаются московские мытарства Исаака Левитана, исключительно талантливого молодого художника. Его преследовали не только оскорбительная бедность, но вопиющие своей безнравственностью юдофобские законы страны, природу которой он так великолепно изображал.

Братья Рубинштейны пошли другим путем. Они крестились. Антон Григорьевич смог стать великим пианистом и композитором, вместе со своим братом, способствовавшим становлению русского гения - Петра Ильича Чайковского. Николай Григорьевич - не менее талантливый музыкант, дирижер, музыкально-общественный деятель, основатель и директор Московской консерватории. Правда, время от времени им давали понять, что они - все равно - чужие. Но это уже другая история.

Теперь - в начале 20-х годов - все это кажется страшным сном. Жители разоренных Гражданской войной еврейских местечек спешат в Москву. Кто-то стремится разбогатеть (НЭП!), но большинство мечтают "выйти в люди", сделать партийную или научную карьеру. Но были такие, которые внезапно обнаруживали у себя страстное желание писать стихи, прозу. Они, таясь даже от близких, творили. Однако понимают: только в столице их по-настоящему поймут и оценят...

Москва принимала еще вчерашних жителей Бердичева и Тирасполя, Жмеринки и Бобруйска... Такая судьба постигала не только обитателей переполненных местечек. В Москву спешила разноплеменная молодежь.

Уроженец Рязани и недавний гимназист из Одессы в главном городе великой страны обретают всесоюзную известность. Невозможно представить себе литературную жизнь советской столицы без Есенина, Маяковского, Бабеля, Ильфа, Евгения Петрова...

Одесситы все еще плохо питаются, неважно одеты, ночуют, где только возможно; а в первые месяцы своего пребывания в Москве - даже на вокзалах. Но бытовые тяготы не влияют на их творчество.

Семену Гехту к трудностям не привыкать. Его сиротское детство и полная лишений юность закалили характер. Он, как и многие тысячи одесских детей, как говорят англичане, "не родился с серебряной ложкой во рту". Покушать сытно всего один раз (реже два раза) в день; спать на полу без матраца - не беда, только были бы под рукой бумага и ручка.

* * *

В Москве в те годы выходило много газет и журналов. Но была среди них такая, которая превратилась, можно сказать, в литературную кузницу молодых талантов. Это - газета "Гудок". Она родилась в грозные революционные дни 1917 года. На ее страницах публиковались статьи рабочих корреспондентов, зачастую занимавшие целые полосы. "Гудок" появился как орган железнодорожников, позднее ставшей всесоюзной газетой, которая не ограничивалась отраслевыми рамками. На ее страницах - все многообразие экономических, культурных и международных событий.

Однако в начале 20-х годов наибольшую известность получила "Четвертая полоса" этой газеты, поскольку в ней помещались, в основном, фельетоны. Это очень важный газетно-журнальный жанр в виде небольшого сатирического произведения на злободневную тему. Рабочие и служащие писали в редакцию газеты письма, а бойкие и остроумные журналисты оперативно сочиняли фельетоны.

Это поощрялось; критиковать и высмеивать уродливые явления советской действительности разрешалось; попадало даже наркомовским работникам. Читатели с удовольствием знакомились с критическими статьями; охотно радовались, когда начальству "доставалось по заслугам". Рабочие с нетерпением ждали выхода следующего номера.

Среди авторов "Четвертой полосы" прежде всего блистали одесситы: Юрий Олеша, Валентин Катаев, Илья Ильф, Евгений Петров. Кроме этих превосходных фельетонистов, в газете железнодорожников публиковались: Михаил Булгаков, Демьян Бедный, Яков Окунев и другие.

Пожалуй, Юрий Карлович Олеша по праву считался признанным мастером этого, очень непростого литературного жанра. В статье "Поющий труд" (1923 г.) он писал: "Газета - это та же вещь. Мастер, делающий какую-нибудь вещь, старается работать с таким расчетом, чтобы все части этой вещи располагались правильно, точно по мерке и по закону. Ничего лишнего не должно быть..."

Валентин Катаев так вспоминал свою деятельность в "Гудке": "Мы много и усердно работали... По странному стечению обстоятельств в "Гудке" собралась компания молодых литераторов, которые впоследствии, смею сказать, стали знаменитыми".

Я позволю себе только перечислить некоторые произведения, написанные молодыми авторами, днем сидевшими за столами редакционной комнаты и строчившие опусы, а по ночам упорно трудились, создавая шедевры. Это - "Три толстяка", "Двенадцать стульев", "Белеет парус одинокий", "Одесские рассказы", "Роковые яйца", "Мастер и Маргарита" и очень много других замечательных произведений.

Среди этих превосходных авторов был Семен Гехт. С 1923 г. он также публиковался в "Гудке", только его амплуа - рассказы и очерки. В основном они повествуют о грустном; о том, что их автор видел и сам пережил. Произведения Гехта охотно публиковали (нач. 20-х гг.) берлинский альманах "Накануне" и журнал "На вахте". Гехт не печатает стихов; возможно, он уже их не писал.

Работа в газете "Гудок" еще сильнее сдружила авторов-одесситов. Но наиболее дружеские отношения у Гехта сложились с Ильфом и Бабелем. Илья Ильф даже иронически заметил: "Гехт бредит письмом и Бабелем. Но письма нет, а Бабеля слишком много".

В Москве литературная жизнь бурлила. Создавались, порой спонтанно, всякого рода литературные объединения, которые между собой ожесточенно спорили, критиковали друг друга, не глядя на лица.

Выступает Владимир Маяковский. Зал забит до отказа, многие стоят в проходах. Поэт великолепно читает свои творения. Тишина такая... Слышен только громовой голос Маяковского. Потом - аплодисменты, свист, возгласы - не ясно - то ли одобрения, то ли возмущения. Из зала голос: "Маяковский, с моей точки зрения, Вы - не поэт". Владимир Маяковский тут же: "А я плюю в ваши точки зрения!" Иногда страсти так накалялись, что потасовка неизбежна...

На поэтическом небосклоне по-прежнему - Сергей Есенин. Его боготворят. Здесь почитатели "солнечного поэта" несколько отличаются от поклонников "певца революции". В зале - много молодых женщин, вчерашних гимназисток и слушательниц курсов, феминисток и даже комсомолок. Есенин - в моде. Его стихи знают на память, поют и цитируют. У таких поэтов все в достатке. Они обедают в лучших московских ресторанах; спят с прекрасными женщинами в шикарных постелях...

А вот одесситам - сотрудникам газеты "Гудок" - с бытом не везет, как и с гонорарами. Вспоминает Гехт: "Сперва Ильф жил в Мыльниковом переулке на Чистых прудах, у Валентина Катаева. Спал на полу, постилая газету. Всего одну газету - формат "Правды" и "Известий" был больше теперешнего, с вкладышем - около двух метров.

Это было начало. Летом 24 года редакция "Гудка" разрешила Ильфу и Олеше поселиться в углу печатного отделения типографии, за ротационной машиной. Теперь Олеша спал на полу, постилая уже не газету, а бумажный срыв. Ильф же купил за двадцатку на Сухаревке матрац..."

Бабель - в Москве. Семен Гехт ходит за ним, словно тень. Сергей Есенин подружился с Бабелем. Гехт заметил: "Есенинские стихи Бабель читал и про себя, и вслух. Читал ему свои стихи и Есенин, привязавшийся к Бабелю, полюбивший его... Скажут разные же люди! Еще бы! Из неукротимых неукротимый, временами вспыльчивый и даже буйный Есенин и рядом с ним тихий, обходительный, сам великолепно довершивший свое воспитание Бабель..."

Гехт был моложе Бабеля, но ненамного, однако старался ему подражать. Да, Исаак Эммануилович был удивительно сдержанным человеком. Семен Гехт, разумеется, гимназий не кончал. Его университеты - жизнь, полная лишений. Он воспитывал себя; учился, много читал; общался с умнейшими наставниками, одним из которых был мудрый Бабель.

Михаил Кольцов стремился сделать "Огонек" одним из популярнейших журналов в СССР. Он не только привлекал к сотрудничеству талантливых авторов, но и сам превосходно писал. Кроме того, в своем детище Кольцов старался обсуждать самые животрепещущие проблемы.

Главный редактор "Огонька" ценил Семена Гехта как автора, поэтому поручил ему написать обстоятельное исследование о НЭПе. Без сомнения, серьезная и сложная тема. Гехт, со свойственной ему добросовестностью, взялся за работу. Вскоре благодаря Семену Григорьевичу Страна Советов узнала: в СССР - 15 миллионеров и где-то около 100 крупных дельцов. Разумеется, статья Гехта была "правильной" и соответствовала политике ВКП(б).

Гехт особо отмечал: "Бабель, стоявший за Ленина. За Ленина стоял и Есенин, видел его силу глазами деревенской бедноты..."

Можно поверить в то, что Исаак Эммануилович принял Советскую власть и даже за нее сражался. А вот Есенин? Сергей Александрович - не из бедных крестьян. Слава и признание к нему пришли еще до большевистского переворота. Надо полагать: советские лидеры понимали значение этого поэта в русской литературе. Среди его почитателей были видные руководители Советской России.

События 1917 и далее скорее потрясли Есенина, понимавшего, что на его глазах рушится патриархальная Русь. В душе поэта - протест против хаоса, крови, жестокости, вызванные революционным лихолетьем, "окаянными днями". Например, в "Москве кабацкой" - пессимизм и даже отчаяние.

Но он - русский и не хочет умереть на чужбине. Ему советуют что-то опубликовать в угоду Советской власти, и он напишет: "Баллада о 26", "Русь советская", стихи о Ленине.

Есенину многое позволялось и прощалось. Он выезжает за границу и возвращается на родину. Женится на американке Айседоре Дункан; имеет многочисленных любовниц. В пьяном угаре он мог ругать не только своих оппонентов, но и Советскую власть, не выбирая выражений...

Неожиданно, в 1925 г., по всей стране разнеслась весть: умер Сергей Есенин. Гехт вспоминал: "Когда Бабель услыхал о самоубийстве Есенина, на лице его сделалось то выражение растерянности, какое бывает у очень близорукого человека, неведомо где позабывшего свои очки. Таким оно было только в первые минуты, и уже не растерянность отражало оно несколько времени спустя, а возмущенное недоумение теми несправедливостями судьбы и несовершенством законом жизни на земле..."

В последние годы появилось много публикаций, авторы которых утверждают, будто Есенина повесили по указанию "свыше", и что это дело рук ЧК... Конечно, у чекистов руки по локоть в крови. На совести этой организации многие тысячи казненных, нередко без суда и следствия.

Однако все, что случалось трагическое, "валить" на советскую службу безопасности - по крайней мере - наивно.

Есенин, возможно, большевиков не любил, но Советской власти не мешал. В 20-х годах было немало поэтов и писателей, не жаловавших "диктатуру пролетариата", однако в то время их не трогали.

У такого поэта, как Есенин, особо чувствительная душа, необычный характер, частая перемена настроения. Такие люди нередко и подолгу впадают в депрессивное состояние. Быть может, в какой-то момент, он понял, будто "исписался", что у него нет тем и не получается с вдохновением...

Красотка радует всего-то неделю, а потом... Женщин у него много, а подлинного чувства нет. Высокопоставленные чиновники слишком часто лезут в душу. Поэту противно. Да и советская действительность - подлая и ханжеская, возможно, ему порядком опостылела. Кто может сказать, что у Есенина было на душе в тот трагический миг?..

(Продолжение следует.)

И. Михайлов.