Номер 44 (1388), 24.11.2017

И. Михайлов

(Окончание. Начало в №№ 22-43.)

Сразу после освобождения Одессы - 10 апреля 1944 года - город казался почти вымершим. Но постепенно в Одессу возвращались ее коренные обитатели, а также жители сел, деревень, небольших городов и поселков.

У советской контрразведки - (СМЕРШа) - работы было много. Чекисты не без основания считали, что немецко-румынские оккупанты оставили на Одесщине немало своих агентов. Кого-то удавалось обезвредить еще в первые месяцы после освобождения.

Бывшие полицаи быстро раскалывались, выдавая своих сообщников или подозрительных лиц, сотрудничавших с врагом. Аресты проходили днем и ночью. Но контрразведчики полагали, будто оуновцы представляют особую опасность, поскольку охотно работали на Абвер и на румынские спецслужбы. Их можно было легко перевербовать, шантажируя или угрожая.

Если мне не изменяет память, это произошло, в среду, 5 сентября 1945 года. Я, как обычно, прохаживался у рыбного ряда, когда ко мне подошел мужчина, фуражка которого была сдвинута на лоб. Я не сразу узнал в этом человеке Ивана Касько. Откровенно говоря, я опешил; меньше всего ожидая встретить этого вертлявого и хитрого агента Абвера-ОГПУ.

Касько объяснил мне, что в течение нескольких недель находился в Измаиле и в других районах Бессарабии, налаживая связи среди оставшихся там оуновцев. Мне тогда показалось, что Иван Касько находится в плохом настроении. По всей видимости, его "миссия" особого успеха не имела.

Он сообщил мне также: Николай Иванович Тесленко после освобождения Львова был арестован советской контрразведкой, обвинен в предательстве, антисоветской деятельности и расстрелян. Лемке, по словам того же Касько, после расследования, проводимого Абвером, был отправлен на фронт...

Мне предстояло сыграть роль уже бывшего офицера Абвера, который теперь по заданию британской разведки стремится наладить агентурную работу среди националистов, недовольных советской властью. Такая легенда в то время мало кого удивила бы. Известно, что еще в конце Второй мировой войны десятки офицеров Абвера искали любую возможность для сотрудничества с разведками союзников по антигитлеровской коалиции. После разгрома нацистской Германии они охотно зачислялись в английскую разведку "МИ-6", не говоря уже об американской, служить в которой считалось большой удачей.

Не секрет: несмотря на союзнические отношения государств, воевавших против общего врага - Германии, - их правительства, мягко говоря, не очень доверяли друг другу. Спецслужбы союзников работали против Москвы и не менее активно, чем до Второй мировой войны. В то же время и советские агенты действовали в Англии и США достаточно эффективно.

После окончания войны разведывательные органы союзников разрабатывали обширные планы своей деятельности. Количество шпионов, которых "забрасывали" в СССР и страны Восточной Европы, значительно возросло. В то же время коммунистические агенты различных спецслужб по активности отнюдь не уступали своим западным противникам.

Ведь надо учитывать: немцы и румыны в течение нескольких лет топтали советскую землю, устанавливая "новый порядок". Они, отступая, оставляли на бывшей оккупированной территории своих людей. Советская контрразведка ставила вполне определенную задачу: обнаружить и обезвредить "спящих" агентов, поскольку эти перевертыши для западных спецслужб представляли особый интерес.

* * *

Моим первым "клиентом" оказался некий Дмитреску, проживающий в Одессе, на улице Советской Армии. По данным Ивана Касько, этот человек еще в 1939 г. примкнул к ОУН. В 1943 г. он участвовал в незначительных акциях против румынских гарнизонов в городах Бендеры и Тирасполе, так что прихода Красной Армии не опасался. Более того, он достал справку, согласно которой Василий Иванович Дмитреску якобы был бойцом партизанского отряда в горах Молдовы.

С января 1945 г. Дмитреску стал проживать в Одессе, в квартире, хозяева которой погибли в гетто. Дом, где обитал Василий Иванович, находился напротив величественного Успенского собора. Я решил навестить этого "партизана".

Дмитреску, узнав о цели моего визита, сильно побледнел. Он принялся уверять меня, что сейчас ничего общего с ОУН не имеет. Все это были ошибки молодости, и вообще он по отцу - молдаванин.

Я не сомневался: Василий Иванович "завязал" со своим оуновским прошлым. Сейчас он работает на заводе, у него семья...

На следующий день я сообщил своему связному, что Дмитреску следует вычеркнуть из списка агентов Абвера или Сигуранца - тайной полиции Румынии. Иван Касько недовольно покачал головой. Он не поверил моим объяснениям, но промолчал.

Следующим, кого следовало проверить, был также недавний одессит Батранюк Степан Степанович. До войны он проживал в Тирасполе. По сведениям Касько, Степан Батранюк в 1938 г. примкнул к ОУН и даже специально ездил в Галицию для встречи с ее лидерами. Однако Касько достоверно не знает, чем конкретно занимался Степан Степанович в Бессарабии в период оккупации.

Батранюк, проживавший на Прохоровской улице в Одессе, встретил меня с радостью. Он сообщил мне, что переехал в Одессу в декабре 1941 года, и румынские власти "выделили" ему эту квартиру, где раньше проживала еврейская семья. Соратники из ОУН помогли ему устроиться надзирателем в тюрьме, но вскоре им заинтересовалась румынская тайная полиция. Ему предложили поработать на благо "великой Румынии". Батранюк, которому в то время было около тридцати лет, охотно согласился.

Румыны с опаской следили за деятельностью ОУН УПА в Бессарабии, поэтому направили Батранюка в Тирасполь для сбора конфиденциальной информации о местных украинских деятелях. И он старался. Батранюк довольно быстро пронюхал о том, кто из оуновских активистов более всего ратует за изгнание румын и немцев с украинской земли. Вскоре Сигуранца получила подробный отчет о деятельности таких местных оуновцев, как Бойко, Остапенко, Кныш и др. Их немедленно арестовали и отправили в Румынию.

В Тирасполе Батранюк досидел до апреля 1944 г., затем переехал в Одессу и притаился. Незадолго до моей с ним встречи на Степана Степановича вышел некий Костиков, предложивший ему наладить связь с оуновским подпольем в Бессарабии.

Батранюк не сразу согласился, усомнившись в успехе националистов. Он понимал: в многонациональной Бессарабии у ОУН мало шансов на широкую поддержку. Но когда Костиков заверил недоверчивого Степана Степановича, что ОУН ныне поддерживают США, Англия и другие страны, согласился.

Об этом он подробно рассказал мне, попросив дельный совет. Я похвалил Батранюка за "разумное" решение и посоветовал ему активизировать связи с местными националистами. Тогда я еще не знал, что Степана стала "пасти" обновленная румынская разведка - департамент внешней информации, который полностью контролировался советскими спецслужбами.

Через несколько дней после моего с ним знакомства Батранюк по указанию Костикова выехал в Измаил, где в частном доме на Болградской улице находился штаб Буковинской Украинской Самооборонной Армии или точнее то, что осталось от этой организации после бегства из Бессарабии Василия Шумки со своими сторонниками.

* * *

Из архива КГБ СССР

Костиков Андрей Семенович, 1900 г. рождения, г. Аккерман, Бессарабия, русский. С 1940 г. - сотрудник румынской тайной полиции Сигуранца. С конца 1943 г. стал работать на английскую разведку. С декабря 1944 г. - офицер департамента внешней информации...

* * *

В Измаиле Батранюк поселился в доме в Каланчаевском переулке, неподалеку от "штаба" фактически уже не существовавшей БУСА. Владельцем этого дома был ярый оуновец, учитель школы Хворостенко Иван Ильич, продолжавший свято верить в идеалы украинского национально-освободительного движения.

Измаил - маленький город с богатой и интересной историей. Большинство его населения составляли русские, однако и украинцев было немало. Город, в частности, окружали украинские села. Иван Ильич активно пропагандировал националистические идеи, за что не раз арестовывался румынскими властями. Он искренне надеялся, будто недалек час, когда Украина станет независимым государством. Он не любил румын и отнюдь не жалел конца их власти; вместе с тем считал: СССР оккупирует украинские земли, следовательно, большевики для него - такие же враги.

Хворостенко часами рассказывал Степану, какая жизнь ждет украинцев, когда они прогонят последнего оккупанта. Батранюк слушал и удивлялся его оптимизму. Иван Ильич не замечал саркастической улыбки на лице своего собеседника. Его вера в то, что он говорил, была непоколебима.

Хворостенко охотно сообщил Степану Степановичу о жителях Измаила, которые не только сочувствовали оуновцам, но и готовы были им содействовать. Их оказалось не более полусотни.

Через несколько месяцев старший сын Ивана Ильича приехал в Одессу, отыскал меня и вручил письмо от Батранюка, в котором он описал ситуацию в Измаиле и просил меня приехать, чтобы лично во всем разобраться. В области, названной Измаильской, действительно положение оказалось очень непростым. Назревал серьезный раскол между сторонниками Бандеры, с одной стороны, и Шумки - с другой стороны. Дело дошло до вооруженного противостояния. В результате имелись раненые с обеих сторон конфликта.

Я допустил ошибку, сообщив о письме Батранюка Ивану Касько, и с его ведома отправился в Измаил. Хворостенко на меня произвел большое впечатление, хотя его идеи показались мне утопичными, а романтизм - наивным. Но он тяжело переживал вражду между оуновцами. Это был по-настоящему честный и порядочный человек.

Когда в Измаильской области начались аресты украинских националистов, я понял: Хворостенко и его семье грозит смертельная опасность. Все, что Иван Ильич сообщил Батранюку, тут же становилось известно Костикову, а затем МГБ СССР.

Выждав удобный момент, когда Хворостенко был один в доме, подробно рассказал ему о том, что на самом деле происходит вокруг, в частности о своих подозрениях относительно Костикова и Батранюка. Конечно, я рисковал, обо всем извещая своего "противника". Но я поверил Хворостенко, что он прежде всего не фанатик-националист, а настоящий патриот, горячо любящий Украину.

Хворостенко слушал меня, не перебивая, и я заметил, как он смахнул слезу. "Вам надо немедленно уйти, если хотите сохранить себе жизнь и свободу членам своей семьи, - сказал я ему. Граница с Румынией рядом, а оттуда..."

Он все понял. Ночью я помог семье Хворостенко незаметно покинуть Измаил. А на следующий день ко мне явился разъяренный Касько. Он грязно бранился, обвиняя меня в предательстве. Иван Касько намеревался - и он этого не скрывал - сообщить о моем "предательстве" в Министерство Государственной Безопасности (МГБ).

Надо было что-то предпринять, причем немедленно. Перед приездом Касько я успел позавтракать; посуда еще стояла на столе. Я схватил нож и со всей силы вонзил в грудь Касько, потом еще раз и еще, пока этот мерзавец не перестал дышать.

Затем я достал недопитую бутылку водки, часть которой влил в рот мертвому Касько. Об убийстве я тут же сообщил в милицию. Меня арестовали и поместили в местную тюрьму.

О себе я уже не думал: чему бывать - того не миновать; почему-то вспомнилась мне тогда эта поговорка. Я стал лихорадочно обдумывать мотивы убийства.

На следующий день меня отвезли в Одессу, и вновь я в руках советской контрразведки. Меня допрашивал еще сравнительно молодой капитан Алексеев.

Терять мне было нечего: либо я смогу убедить следователя, что убийство Касько произошло на почве бытовой ссоры, либо... Мне не хотелось думать, что произойдет. В любом случае я избавлюсь от невыносимого груза сотрудничества со спецслужбами, перестану наконец играть в их грязные игры. Мне все это порядком надоело и опротивело.

Алексеев внимательно меня слушал. Я с увлечением рассказывал ему, как возненавидел этого человека еще в Галиции, как между нами сложились очень непростые отношения. Это соответствовало действительности. "Касько был мне ненавистен", - уверял я следователя.

"Допустим, - промолвив Алексеев, - но на вас не похоже, чтобы вы так просто, из-за элементарной неприязни, зарезали человека. На вас, Янковский, не похоже", - повторил следователь.

Тогда я более подробно рассказал ему, что Касько меня шантажировал. Стараясь выслужиться перед советскими властями, Касько обещал сообщить контрразведке, будто я - предатель, спас еврейскую семью и вывез ее в Палестину, я стал работать еще и на английскую "МИ-6", усердно готовил боевиков-сионистов и даже пытался перевербовать советского агента, работавшего под прикрытием католического монастыря... Иными словами, я "валил" на Касько все, что возможно и что, в принципе, было известно советским спецслужбам.

Алексеев еще более пристально посмотрел на меня своими красными от бессонной ночи глазами и, обращаясь к конвоиру, произнес: "Уведите его". Только через трое суток меня вновь привели к Алексееву на допрос. По всей вероятности, он либо обдумывал, что со мной делать, либо консультировался у вышестоящего начальства.

Когда я вошел к нему в кабинет, Алексеев сказал: "Живи, Петр Янковский, так и быть, запишем, что Касько убит в результате "бытовой ссоры". Меня приговорили к десяти годам лагерей, что для того времени совсем небольшой срок.

* * *

С тех пор прошло много лет. Я до сих пор не уверен, что капитан Алексеев поверил моим показаниям. Зато он был убежден: Касько - подлый человек, а я этим убийством себя защищал.

Да, следователь был молод, но не настолько наивен, чтобы принять за чистую монету мои, возможно, нелепые для разведчика объяснения. Если бы меня судили как предателя, то я вряд ли отделался бы 25 годами лагерей.

В 1955 году закончился срок моего заключения. Меня освободили в конце декабря, как раз перед Новым годом. Начальник колонии мне объявил: имеется предписание, согласно которому мне запрещалось проживание в столичных городах, а также в областных центрах. Но я, естественно говоря, и не стремился пребывать в Москве или в Ленинграде. Хотелось на родину, на Полтавщину. В течение многих лет я в сельской школе преподавал иностранные языки, стараясь не вспоминать свою прошлую жизнь.

Только время от времени, во сне, я видел ужасы гетто и руины Пальмиры, доброе лицо дяди Зюзи и проницательные глаза капитана Алексеева...

* * *

В комнату, где я сидел и слушал Петра Васильевича, тихо вошла его племянница. Она выключила свет, и мы машинально посмотрели в окно. На улице уже совсем рассвело. Я еще какое-то время молча смотрел на старого человека, жизнь которого мне показалась совершенно необычной.