Номер 9 (1449), 14.03.2019

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 1-4, 6-8.)

* * *

Евгений Петров "Из юмористической автобиографии".

"Очень трудно писать вдвоем. Надо думать, Гонкурам было легче. Все-таки они были братья. А мы даже не родственники. И даже не однолетки. И даже разных национальностей: в то время как один русский (загадочная славянская душа), другой еврей (загадочная еврейская душа).

Итак, работать нам трудно... Тогда как один из авторов полон творческой бодрости и горит желанием подарить человечеству новое художественное произведение, как говорится, широкое полотно, другой (О, загадочная славянская душа!) лежит на диване, задрав ножки, и читает историю морских сражений. При этом он заявляет, что тяжело (по всей вероятности, смертельно болен)...

Конечно, это шутка. Но, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. На самом деле писалось нашим соавторам действительно трудно, хотя оба они были "полны творческой бодрости". Хорошо писать всегда тяжело. А если еще авторы имеют своеобразные характеры, привычки, темпераменты...

Евгений Петрович в этих же юмористических заметках пишет: "...Но другой соавтор (О, загадочная еврейская душа!) работать не хочет, не может. У него, видите ли, нет сейчас вдохновения. Надо подождать. И вообще он хочет ехать на Дальний Восток с целью расширения своих горизонтов..."

Евгений Петрович признает: "Мы отдавали друг другу весь свой жизненный опыт, свой литературный вкус, весь запас мыслей и наблюдений. Но отдавали с борьбой. В этой борьбе жизненный опыт подвергался сомнению. Литературный вкус иногда осмеивался, мысли признавались глупыми, а наблюдения поверхностными..."

Не было ни одной фразы, которую бы соавторы не обсуждали и не изменяли. Не было ни одной мысли или идеи, которая тотчас же не подхватывалась.

Ильф обычно пользовался небольшими блокнотами и всегда в них что-то записывал. Где бы он ни был, записная книжка - при нем. Приходит в голову какая-то мысль, фраза, сюжетная линия, Илья Арнольдович спешит ее записать. Во время работы с Петровым Ильф предлагал своему соавтору то или иное слово или целую фразу и, если Евгений Петрович соглашался, все это шло в основной текст.

Лев Славин утверждал: то, что писал Ильф, было до того нетрадиционно, что редакторы с испугом отшатывались от его рукописей. Он родился с мечом в руках. К бессодержательной и высокопарной болтовне Ильф питал особенное отвращение.

Петров был талант уравновешенный, дисциплинированный, умевший сочетать острую, но разбегающуюся фантазию Ильфа, со своим упорядоченным и отчетливым воображением.

Уже говорилось: Ильф очень любил Диккенса, и по утверждению Сергея Бондарина, с этим писателем он не расставался бы даже на необитаемом острове. Илья Арнольдович как будто бы признавался Бондарину, будто иные главы из "Двенадцати стульев" срисовывались с "Пиквикского клуба". Не исключено, что другой любимый писатель Конан-Дойль так же мог оказать на Ильфа определенное влияние.

Ильф восхищался прозой Бабеля. Исаак Эммануилович любил читать свои рассказы друзьям и уважительно относился к их мнению. После чтения Бабелем своих рассказов "Гюи де Мопассан", улица Данте. Ильф, слывший беспощадным критиком, заметил: "Хорошо темперированная проза... Действует как музыка, а как просто. Вот вам еще одно свидетельство, что дело не в эпитетах. С этим нужно обращаться экономно и осторожно: два - три хороших эпитета на страницу - не больше, главное - жизнь в слове..."

Ильф часто видел смешное там, где никто не замечал. Например, проходя подворотни одесских дворов-колодцев, где висели доски с фамилиями жильцов, Илья Арнольдович всегда их читал и нередко беззвучно смеялся. Среди "смешных" фамилий встречались: Бенгес-Эмес, Лейбедев, Фунт, которые потом встречались в книгах Ильфа.

Т. Лишина, к мемуарам которой мы не раз обращались, вспоминает: "Если Ильф хотел похвалить человека, он говорил о нем: веселый, голый, худой. "Веселый - талантливый, все понимает; голый - ничего не имеет, не собственник; худой - не сытый, не благополучный, ничем не торгует", - объяснял он". Таким был, по мнению Ильфа его друг и соавтор Евгений Петров.

Валентин Катаев оказал влияние на соавторов еще и своим творчеством. Так, в романе "Двенадцать стульев" можно найти влияние повести "Растратчики": сходное освещение отдельных персонажей, жизненные ситуации и даже отдельные выражения.

Катаев не ожидал, что Ильф и Петров так быстро напишут. Когда Валентин Петрович, после очередной командировки появился в Москве, соавторы пришли к нему, сообщив, что успели написать шесть печатных листов.

Катаев вспоминал: "Один из них вынул из папки аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух. Уже через десять минут мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им бесхитростные сюжетные коды и отлично изобразили подсказанный мною портрет Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный великолепный персонаж - Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным, как, например, Ноздрев..."

Валентин Петрович был в восторге. Соавторы не только выполнили, но и перевыполнили "план". Теперь "великий комбинатор" стал главным действующим лицом романа. И Катаев заявил польщенным Ильфу и Петрову, что "устраняется" от какого-либо участия в написании "Двенадцати стульев". Соавторы не нуждались, чтобы по их тексту "прошелся мастер". Далее Катаев сказал: "я больше не считаю себя вашим метром. Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой. Заканчивайте роман сами. Завтра же еду в издательство и перепишу договор с нас троих на вас двоих".

По-видимому, этого хотели Ильф и Петров. Валентин Петрович еще заметил: "...я сделал заключение, что за время совместной работы они настолько сблизились, что уже стали как бы одним человеком, вернее, одним писателем".

Валентин Катаев, будучи сам талантливым писателем, предвидел, что их роману уготована не только долгая жизнь, но и мировая слава. Соавторы скромно молчали, видимо, не поверив в это пророчество. "Они еще тогда не подозревали, - не без кокетства записал в свой дневник В. Катаев, - что я обладаю пророческим даром".

Правда, за свою помощь молодым писателям Валентин Петрович пожелал соответствующее вознаграждение. Во-первых, он заявил, что роман "Двенадцать стульев" должен быть посвящен ему персонально; во-вторых, Катаев вполне определенно намекнул на покупку соавторами, когда те получат гонорар за свое произведение, золотого портсигара. Ильф и Петров, недолго думая, согласились.

Надо отметить: творчество Ильи Арнольдовича и Евгения Петровича отличалось по стилю написания. Например, рассказы Петрова насыщены диалогами. А у Ильфа вместо диалога - одна или две реплики, как бы взвешивающие и отделяющие найденное слово.

Евгений Петрович впоследствии вспоминал: "Ильфа чрезвычайно занимало - как сказать. Его отличало более пристальное, чем Петрова, внимание к слову. Эти столь разные особенности дарований молодых писателей, соединившись, дали одно из самых ценных качеств совместного стиля Ильфа и Петрова - сочетание увлекательности повествования с точной отделкой каждой реплики, каждой детали". Они превосходно дополняли друг друга. Все, написанное ими вместе, оказывалось значительнее, художественно совершеннее, глубже и острей по мысли, чем написанное этими писателями в отдельности.

* * *

В январе 1928 года роман "Двенадцать стульев" был готов к опубликованию. Многие товарищи по литературному цеху знали о романе, даже просили его авторов что-то им почитать. Слухи об этом произведении быстро распространялись по творческой Москве. Суждения были разные. Одни говорили, что это - не обычное произведение, которое со временем станет классикой советской литературы. Другие, а их оказалось большинство, в лучшем случае давали сдержанную оценку. Вроде - неплохо, говорили эти критики, но Остап Бендер, например, "не вписывается в советскую действительность".

Различные точки, зачастую не всегда объективные, доходили до ушей главных редакторов различных столичных изданий. Между прочим, их в то время в Москве было предостаточно. И хотя редакционные портфели не были забиты рукописями, тем не менее страх перед самой высокой цензурой вынуждал в основном хороших профессионалов и просто порядочных людей с опаской отнестись к роману начинающих авторов.

В Москве в 1925 году стал выходить литературно-публицистический журнал "Тридцать дней". Вскоре вся столица, а за ней и страна, заговорили о журнале, в котором публиковались известные и совсем еще молодые авторы коротких рассказов и очерков, печатались также переводы произведений прогрессивных зарубежных писателей и поэтов.

В те годы на страницах "Тридцати дней" публиковалось немало творений одесситов, осевших в Москве. Среди этих авторов оказались: Эдуард Багрицкий, Семен Гехт, Вера Инбер, Валентин Катаев, Юрий Олеша... К счастью, редколлегию в то время возглавлял Владимир Нарбут (1888-1938). Он не был коренным одесситом, но знал и любил "жемчужину у моря", работал, писал, живя в ней, был знаком со многими одесскими литераторами.

Еще роман Ильфа и Петрова не был завершен, а Валентин Катаев уже успел переговорить с Нарбутом, обещая успех произведению своих подопечных. Валентин Петрович хорошо знал Нарбута, поэтому предоставил еще возможность, разумеется, с согласия авторов, познакомиться с отрывками из романа "Двенадцать стульев".

Владимир Иванович читал роман вслух в присутствии членов редколлегии журнала. Коллеги главного редактора высказывали опасения, будто роман не будет понят. И потом, что это за произведение: сатирическое или юмористическое? Кстати, сами авторы считали свое детище сатирическим романом.

Трудно сказать, ожидали ли Ильф и Петров такой неоднозначной реакции читателей и критиков? Скорее всего, что нет. Роман в самом деле не всеми был понят. Реакция значительной части читателей и профессиональной критики, исходя из журнальной версии "Двенадцати стульев", была скорее сдержанной, чем отрицательной. Горячо поддержали роман писатель Юрий Олеша, видный деятель большевистской партии Николай Бухарин, критик Николай Тарасенков. Произведение Ильфа и Петрова нравилось такому тонкому знатоку изящной словесности, как В. Нарбут.

Владимир Иванович был влиятельным человеком, обладавшим большими связями. Во многом благодаря этому поэту роман в том же 1928 году вышел отдельной книгой. Уже в конце 1928 года роман, который сперва был встречен довольно прохладно, неожиданно стал чрезвычайно популярным произведением. Его вскоре переводят на иностранные языки и выпускают значительным тиражом во Франции, Италии, Германии, Англии, США... "Двенадцать стульев" триумфально шествуют по миру.

* * *

Об этом романе написано очень много, и мне не хочется повторять известные оценки и суждения. Скажу только: советский читатель узнал в героях Ильфа и Петрова своих современников; однако отнюдь не в искаженном свете, а в остро сатирическом. У наших одесситов все получилось как нельзя лучше, и не только потому, что они хорошо знали советскую действительность и совсем не стремились ее опорочить.

Но ведь сатириками не рождаются. Им помогало всё: и знания жизни, хотя сами они были еще молоды; и редкая наблюдательность, особенно свойственная Ильфу; и острый аналитический ум.

Наконец нельзя не сказать со всей определенностью: вряд ли появился бы Остап Бендер и его окружение, если бы автор не был одесситом. В Одессе всегда хватало, так сказать, "гешефтмахеров". Разбогатеть мечтали все, кто устремился в Одессу уже в первые годы ее существования.

Насиженные места, родные села и местечки покидали, как правило, те, кто почти ничего не имел и, следовательно, ничего не терял. А вот преуспеть, разумеется, хотели все переселенцы.

Одесса активно торговала. Стихийные рынки возникали повсюду, а во времена детства и юности Ильи Арнольдовича таких "толкучек" - десятки. Народ разный, но азартный, нередко действуют по принципу: не обманешь - не продашь.

Ученик еврейской ремесленной школы и гимназист из уважаемой православной семьи одинаково могли наблюдать за одесскими выходками, которые порой сопровождались веселой шуткой-прибауткой.

Значительная часть еврейского населения Одессы - недавние обитатели нищих местечек, которых нужда и бесправие выгоняли из дома. "В Одессе будет хорошо; там золото лопатой гребут", - говорил наивный герой Шолом-Алейхема.

В конце XIX века Одесса, как и вся Российская империя, бурно развивалась. В Одессе быстро росло население и прежде всего за счет приезжих. Когда еврейский писатель Шолом-Алейхем в 1891 г. приехал в Одессу, город по численности населения входил в пятерку самых крупных индустриальных центров Империи. Евреи в то время составляли более трети населения черноморского города, который в подавляющем большинстве считало идиш своим родным языком. Еврейская культура в Одессе процветала.

В городе были открыты десятки школ, училищ, в которых преподавание велось на идише, иврите и русском языках, в которых освещалась жизнь евреев в России и за ее пределами. Десятки театральных групп и многочисленные "уличные" музыканты радовали горожан своим оптимистическим искусством. И все это происходило на фоне махрового государственного антисемитизма и бытовой юдофобии.

В конце XIX века в Одессе образовался своеобразный союз еврейских писателей. В нем блистали "дедушка" литературы на языке идиш Менделе Мойхер-Сфорим (1835-1916), историк и писатель Семен Дубнов (1860-1941), поэты Семен Фруг (1860-1916), Шауль Черняховский (1875-1943) и другие деятели еврейской культуры. Кроме того, в Одессе находились известные всей России издательства, многочисленные книжные магазины, где продавались труды еврейских писателей, историков, а также ноты народных песен.

Творчество Шолом-Алейхема было широко известно не только среди читателей на идише. Его рассказы переводились на русский язык, едва они появлялись в печати. Как известно, юный Илья Ильф учился в техническом училище. Таких ПТУ еврейскими организациями было создано немало во многих странах. Они готовили кадры рабочей молодежи для будущего еврейского государства. В этих учебных заведениях, кроме специальных дисциплин, как правило, изучались история еврейского народа и языки иврит и идиш. Илья Арнольдович мог познакомиться с творчеством популярного еврейского писателя в подлиннике еще в свои юные годы.

Все, кто знал Шолом-Алейхема, отмечали, что он был очень веселым и остроумным человеком. "Смеяться полезно, - говорил писатель. Врачи советуют смеяться". Его хорошо помнили в Одессе, поскольку Шолом-Алейхем, прекрасно владевший русским языком, сотрудничал в местных газетах "Одесский листок" и "Одесские новости".

Сперва Шолом-Алейхем писал на русском языке и иврите. Большинство еврейских писателей в то время предпочитало творить на иврите, или, как тогда говорили, "древнееврейском языке".

(Продолжение следует.)