Номер 47 (792), 02.12.2005

Леонид Карпенко появился в Кейворте в 1946 году премерзким ноябрьским вечером – подобным бывает ноябрь по всей Англии, но таким всё же больше нигде, только в Кейворте. Запрятанный в холодной теснине Пеннинских гор, город собирал всю сырость, стекающую с холмов Ланкашира, и высасывал ещё более сырой туман из речной долины. Добавлялась к этому его собственная неповторимая смесь дымов от дробильных установок и длинных рядов пустой породы с парами от литеек – и вот вам, пожалуйста, настоящее ведьмовское варево.

Немногим тогда в Кейворте удавалось дожить до преклонного возраста. Воздух забирал свою дань сполна. Но когда дробилки и литейки закрылись, дышать постепенно стало получше, и к концу столетия Кейворт не был уже столь плох для житья.

Но в 1946 году промышленное производство шло полным ходом. Ощущалась крайняя нехватка рабочих рук и в небольших, и в крупных городах Северной Англии, переполненной эмигрантами со всех концов Европы: латышами, литовцами, украинцами, поляками и отчасти немцами – всеми, кто после потрясений войны стремился начать новую жизнь в Британии.

Среди них был и Леонид Карпенко с Украины. Из лагеря беженцев на юге Англии он долго добирался до Кейворта на автобусе. Для него нашлась работа на недавно открытом предприятии. А также комната в дешёвом пансионе под началом суровой хозяйки, которая жила в городе всю свою жизнь и чьё лицо в подтверждение этому напоминало мешок с ржавыми гвоздями.

* * *

Отец у него был школьным учителем в селе под Львовом, на польской границе, там Леонид и вырос. Дедушка и бабушка, поляки по происхождению, обосновались в Украине на рубеже столетий. Мать его была еврейкой, и именно поэтому он в конце концов попал в Треблинку, когда пришли немцы. Ещё одной причиной стало то, что он и его отец были социалистами. Их схватили и отправили как политических заключенных сначала в Аушвиц, а затем в 1942 году в Треблинку на строительство нового концлагеря. Леониду было всего двадцать.

Оказавшись в Треблинке, он неожиданно обнаружил там своего давнего врага Ивана Казарского в форме офицера СС. Чего-то подобного следовало ожидать. Казарский был задирой на всё село и доставлял много страданий юному Леониду и другим школьникам. Ему нравилось издеваться над ними: бывало, обвязывая верёвкой вокруг пояса и стегая кнутом, он гонял их вокруг села, пока его не останавливали. Наконец он был отправлен в исправительное заведение для малолетних преступников.

Казарский встречал в воротах новый контингент рабов-рабочих, среди которых был и Леонид. Он натравливал на них своего пса и стегал хлыстом, заставляя поторапливаться. Потом, когда они уже закончили строительство, сюда, в новые газовые камеры, целыми составами стали привозить евреев.

После выгрузки доставленные выслушивали сообщение Казарского, что они прибыли на перевалочный пункт и вскоре будут переведены в другое место. Затем женщин и детей отделяли от мужчин, приказывали раздеться и направляли в душевые. Старых и слабых, непригодных для работы, отводили к свежевырытой яме вблизи госпиталя и расстреливали. Остальных травили газом.

Газовые камеры напоминали душевые с трубами на потолке, по которым и поступал смертельный газ. Заключенных загоняли внутрь, и когда помещение заполнялось до отказа, двери запирали и запечатывали, а немец-надзиратель кричал Казарскому: "Вода!" Тогда тот пускал газ. Отравление газом шло медленно, и иногда некоторые жертвы были ещё живы, когда Леонид вместе с другими узниками очищал камеры.

Однажды случилось ужасное: они под грудой трупов нашли тяжело дышавшую девочку-подростка. Помещение было настолько забито, что газ до неё почти не дошёл, и вытащили её невредимой. Послали за Казарским, их начальником, спросить, что делать с девочкой, которую Леонид держал на руках, укачивая, как дитя.

— Дурачьё! – прорычал Казарский. – Зачем вы отнимаете у меня время? – И, вытащив пистолет, он выстрелил ей в шею и голову, заливая Леонида кровью. – Убрать вместе с остальными, а если ещё найдётся кто живой – удавить!

И он зашагал прочь, оставив за спиной Леонида, беспомощно державшего мёртвую девочку. Он бережно положил её тело на платформу рядом с другими, а потом продолжал привычно, как робот, опорожнять камеру.

Он был свидетелем и других злодеяний Казарского. При поступлении в лагерь женщины-узницы раздевались и, прежде чем попасть в "душевые", проходили, обнажённые, между двумя шеренгами плотоядно смотревших на них охранников, которых выстраивали живым коридором до газовых камер. Казарский первым выбирал для своих удовольствий еврейку покрасивее, а затем наступала очередь остальных. Держали женщин у себя ночь-две, иногда дольше, пока не наскучивало. Потом бедняжек отправляли в газовые камеры, а для надругательств отбирали других, из новоприбывших.

* * *

Дверь дома открыла сама хозяйка. Разобравшись в чём дело, она отпустила социального работника кратким "Всего доброго", а потом обратилась к Леониду: "Вы говорите по-английски?" Он кивнул. "Тогда ступайте следом". Он шёл за ней, неся потрёпанный чемодан, содержавший всё его имущество.

Его комната оказалась на чердачном четвёртом этаже. Конура для обитания. Обставлена она была подержанной мебелью, купленной по дешёвке: жалкая кровать, засаленный стул, комод, ещё голая лампочка и ночной горшок, поскольку уборная располагалась на заднем дворе.

— Ваш ужин будет на столе ровно в восемь, – сказала хозяйка, перед тем как захлопнуть за собой дверь.

Леонид, обессиленный, упал на кровать. Весь день ушёл на дорогу. Он закрыл глаза не столько от усталости, сколько чтобы защититься от резкого света. Комната тесная, унылая, но он наконец свободен. Он в Англии, далеко от страданий последних шести лет. Больше никаких ужасов. Никакого Казарского! Как же он ненавидел эту свинью! Он искал его, когда лагерь свернули, а эсэсовцы из охраны удирали кто куда и, чтобы спастись, переодевались в гражданскую одежду. Позднее он выяснил, что батальон Казарского окружили и отправили в лагерь для военнопленных в Италию. А оттуда их перевезли в Англию!

Лёжа на кровати, Леонид думал о прошлом. Он был совершенно один. Всё сначала. Ни одного родственника, ни одного друга. Отец и мать замучены в Аушвице. Единственный брат погиб в польской армии. Где остальные его родичи – дяди, тёти и их семьи, – знает один только Бог. Его родное село наступавшие немцы сровняли с землёй. Казарский пошёл к ним на службу и был завербован в украинский батальон СС. Его перевели в Треблинку, когда лагерь ещё строился, и поставили командовать охранниками из украинцев. В первой партии заключенных, присланных им в подмогу, был Леонид Карпенко, работой которого стало перегружать трупы из газовых камер в печи крематория.

Звонок, прозвучавший внизу, прервал его воспоминания, и он быстро выбросил прошлое из головы. Он пережил всё это и был свободен, готов начать новую жизнь в Кейворте. Он встал с кровати и пошёл в общую туалетную комнату, чтобы умыться. Там был другой жилец, раздетый до пояса. Под мышкой у него был вытатуирован номер. Леонид это сразу заметил, но тот надел рубашку и вышел, как только появился Леонид; они вновь встретились за столом. Там все, кроме хозяйки, подававшей еду, были так называемые перемещённые лица: литовцы, латыши, поляки и ещё один украинец – жилец, которого Леонид увидел мельком у умывальника. Все говорили друг с другом на ломаном английском, никогда не снисходя до своих родных языков.

— Вы откуда? – спросил Леонид украинца, встреченного им в туалетной.

— Из Киева. Но я пробыл всю войну в Польше. – И он умолк.

Леонид более внимательно всмотрелся в него. Если он работал в Польше во время войны, это значило, что он работал в одном из лагерей смерти. Татуировка, увиденная Леонидом в умывальной, ясно свидетельствовала, что он служил в СС, как и Казарский.

Шестеро мужчин говорили немного, а хозяйка ещё меньше. Она накрыла им стол, а сама поела на кухне. Покончив с едой, они отнесли тарелки на кухню и вымыли их. Затем все разошлись на ночь. Трое поляков отправились в польский клуб при католической церкви, остальные – в свои комнаты, но прежде чем уйти, Леонид схватил украинца за ворот.

— Ты работал в Польше: – начал он, но тот его оборвал.

— Мы здесь не задаём никаких вопросов, – отрезал он мрачно. – Вопросов к нам было предостаточно.

— Только один, – не отступился Леонид. – Ты встречал Ивана Казарского, когда служил в армии? Я заметил в умывальной твою татуировку.

Испуг длился лишь мгновение.

— Так что же? – последовал ответ. – Я не как другие. Я был только писарем. Ну, да. Я встречал Казарского. Мы вместе проходили подготовку, а потом он вышел в офицеры, и его откомандировали. Я никогда его больше не видел. И как я уже сказал, я был всего лишь писарем, а не охранником.

— Но всех вас пустили в Англию. Ты должен был видеть его, – упорствовал Леонид.

— Ну, ладно. Он приехал вместе с остальными. Осел в Шотландии, насколько я помню. Он же офицер. От него было больше проку, чем от меня.

Леонид даже поблагодарил его и, как только добрался до своей комнаты, достал своё досье на Казарского, чтобы добавить подробности, которые только что узнал. Досье росло. Однажды он вручит его израильской тайной полиции Моссад и даст им возможность доделать остальное.

(Окончание следует.)

Джон ВЕДДИНГТОН-ФЕЗЕР.

(Перевод с английского.)