Номер 20 (1067), 3.06.2011

(Продолжение. Начало в № № 18, 19.)

5.

"У Ильфа и Петрова один из героев назван кипучим лентяем. Я думаю, во многом это определение можно отнести к ним самим, равно как и ко всей одесской писательской гоп-компании. Они готовы были на любое дело, действовать могли денно-нощно и круглосуточно. Но были совершенно не в состоянии вовремя являться на службу, на собрания, заседания, совещания. Они притаскивали в газету чудесные материалы всех жанров, видов, родов. Кроме тех, которые им непосредственно поручались" (из письма).

"И ответ на ваш вопрос о странности моего псевдонима. В ту пору они вообще были неожиданными. Появились Зубило, Вагранка, Серп. Ким. ВИЛОр, Марлен. Как имена собственные, их стали давать родители в тридцатые и сороковые. А мы, крещеные при царе-батюшке, придумывали их себе сами. Я однажды и навсегда увлёкся борьбой за Шмидта. Я добивался того, чтобы в советской литературе, в искусстве, в исторической науке Пётр Петрович фигурировал в истинном своём чине капитана второго ранга. Это его законное звание, в погонах кавторанга он в последний раз взошел на мостик "Очакова" и приказал поднять флажный сигнал "Командую флотом. Шмидт". У меня ничего не вышло. Никто и слушать не хочет. Лейтенант Шмидт, и точка. Можно подумать, что по пути на крейсер он заехал в военторг, купил двухпросветные погоны и пришпандорил их к мундиру безо всякого права. Но Кавторанг Ш. жил, хотя только в прессе, в подписи под моими публикациями. До тридцать седьмого. В тот год я перестал печататься. Вероятно, все и решили, что я репрессирован... Это глупости, я не был расстрелян. И даже не сидел в тюрьме. И из партии меня не исключили. Но я до сих пор слышу о своей гибели в 37-м. Нет-с, миновала меня чаша сия. В период репрессий я вообще находился за рубежом, исполнял ряд пикантных поручений. В Одессе был когда-то пустяковый домарест и отстранение от должности в двадцать первом. В Москве тоже что-то в этом роде в двадцать седьмом. Конечно, если бы наши художества начала двадцатых припомнились в конце тридцатых, то не сносить бы всем голов. Но они не припомнились. Вернулся я в СССР только в сорок втором, был направлен на Урал. После войны работал в аппарате, бывал за кордоном. Потом преподавал в академии..." (из письма).

"Интерес к Шмидту? Да ведь он - Женькин, моего приятеля, отец... И товарищ моего отца по морскому корпусу. Они и мичманами стали разом, и женились одновременно, и по сыну родили в один год. Ильф и Петров, конечно, ребята умные и талантливые, слов нет. Мы ведь в Одессе приятельствовали. Но, убейте меня, не пойму до сих пор, какого лешего они решили так неприлично поиграться с Шмидтом и его сыном. Та ли это фигура? Ведь у Шмидта Петра Петровича действительно был сын. Мой друг-приятель Женька. Он был с отцом на "Очакове" во время восстания, под огнём пушек Чухнина. Женька с папой прыгал с борта горящего крейсера, вплавь с ним шел к берегу. Был подобран офицерами, которые били его раненого и обгоревшего отца на глазах сына. И на берегу их долго водили по балкам вдвоём, конвойные заблудились. И мальчик думал, что их ведут убивать, плакал. И отец его успокаивал. И в тюрьме они целую ночь сидели вместе. Что тут за юмор?.. А почему не пишу книгу? Причина очень проста: я её уже написал. Всё, что видел, пережил, и что я обо всём этом думаю. Зная ваш искренний и горячий интерес к тем далёким делам, готов выслать вам экземпляр. 900 страниц на машинке. Но помните, что свет она должна увидеть не раньше, чем я его покину. Это связано с разными вещами и решено твёрдо. А так, пожалуйста. Душевно рад помочь, спрашивайте, отвечу" (из письма, сентябрь 1985 года).

Шорохов умер в октябре 1985 года. Судьба рукописи книги, которую писал всю жизнь, мне до сих пор не известна.

6.

Всего несколько страниц... И столько же, примерно, действующих лиц. Но и тех довольно, чтобы ощутить всё своеобразие одесского двадцать первого. Он, повторюсь, был первым послевоенным годом той далёкой гражданской. Он был первым годом отсутствия на территории Украины традиционных - прямых - открытых врагов советской власти и их регулярных вооруженных сил. Он был первым годом подведения итогов семилетки, которая разделила две эпохи - от начала Первой мировой империалистической до торжества коммунизма (военного).

И по всему по этому он был странным, неожиданным, забавным и страшным. Ибо итоги кружили даже самые устойчивые умы. Ведь сумма не имела ровнёхонько никакого отношения к слагаемым. Одесситы хорошо помнили державные оркестры, под которые благословляли уходящих воинов на быстрое вступление в Берлин в 1914-м. И избиение прямо на улицах всех, кто походил на немцев. Из окон второго этажа на Ришельевской, где располагалась гордость Одессы - депо немецких роялей - вылетали вниз эти черные, ореховые и белые лебеди, оглашая симфоническими переломами окрестность. Помнили в Одессе и волжские басы агитаторов-1917, которые категорически утверждали: только, мол, рабоче-крестьянское правительство покончит с войной, не допустит голода, передаст землю крестьянам, заводы - рабочим, мир - народам. И обеспечит созыв Учредительного собрания. Войны, между тем, было сколько угодно, голодухи - не меньше. А к вопросу об Учредительном собрании, которое большевики теперь попросту называли "учредилкой", они более не возвращались.

Вот тогда-то, в толще того самого двадцать первого, впервые прошелестело на Соборке странное это словечко "нэп". Тогда ещё мало кто в Одессе знал, что именно оно означает. Но повторяли его все, от мала до велика. Было в этой аббревиатуре нечто магическое, притягивающее, тревожащее и радующее, угрожающее и спасительное одновременно. Что? Что именно?

Вы, конечно, знаете - що це воно так≤ ≤? И тем не менее давайте сыграем в "уяву". Вот закройте глаза. И мысленно или вслух произнесите слово "нэп". Признайтесь, в ваше воображение немедленно, среди разрухи, явился упитанный мужчина. Синяя чесучевая тройка или мохнатая серая пара. Или малиновый жакет и брючки "столетье Одессы". Котелок или канотье. Иссиня-выбритый и потому - серо-румяный. Тросточка, чистые носки, полный карман червонцев (укромно - на паху - мешочек с валютой). Вы видите его, конечно же, принимающим морские подогретые ванны в санатории Ландесмана. И в кафе "Фанкони" или "Робина", ловко разрушающего красных раков под знаменитые одесские "Бублички". В табачном универсальном магазине "Сальве" (возможно - "Ира" или "Мисаксуди") он, вы видите, выбирает сигары потолще и почернее. Или в ювелирном магазине с зеркальным окном на Дерибасовскую. Брошь для племянницы, расчёт наличными. Или в салоне мадам Дюрвиль (в миру - Шабсович) сидит в мягком кресле: правая рука на малинового сафьяна подушечке, в распоряжении маникюрщицы, которую он угошает ландриновским монпансье. Или в иллюзионе "Леший" на Степовой, где в полумраке он томно поглаживает бедро брюнетки, бледной от кокаина. Или в своём собственном универсальном магазине "Бон апети", среди окороков, колбас, сосисок и сарделек, коробок с сардинками и крабами, где чистюли продавцы аккуратненько отрезают ломтики розовой ветчины и заворачивают их в нежнейшую папиросную бумагу. Или, наконец, в рембрантовском полумраке его квартиры на Екатерининской, на втором этаже, где всего-то три года назад жила семья известного учёного-египтолога. Здесь всё хоть и не блещет тонким вкусом и книг уже почти нет, зато удобно, основательно и солидно...

Согласитесь, так или иначе промахиваясь в деталях, автор прав в главном - при слове "нэп" воображение дарит вам нечто подобное. Потому что растила и вырастила нас жизнь великими путаниками. Для которых до сих пор совершенно разные вещи и явления означают одно и то же. Для нас до сих пор едины Советы, Советская власть и Коммунистическая партия. И комсомол. Коммунист и член партии. Коммунист и большевик. И всё это вместе означает революцию. И воинственный атеизм. И интернационализм. А вот монархисты и анархисты, кадеты, левые эсеры, правые эсеры, меньшевики и всякие там уклонисты и фракционеры внутри партии и комсомола - антикоммунизм, антисоветизм, антисемитизм (национализм, фашизм) и контрреволюцию.

Вообще говоря, при незначительном усилии ума очень просто убедиться, что всё это - чушь собачья. В одной только Российской империи насчитывалось (причём официально, по советской историографии) три поколения революционеров. Это были высшие, средние и младшие чиновники, генералы, гвардейские, армейские и флотские офицеры, помещики, дворяне - отнюдь не большевики. Это были и разночинцы, выходцы из разных социальных слоёв и классов. С самодержавием боролись все партии, кроме, конечно, монархистов.

РСДРП(б), то есть партия большевиков - самая молодая в антицаристском ряду. Урождённая РСДРП, от которой в начале века откололась с помощью маленькой литеры "б". А со взятием власти в 1917-м отреклась и от РСДРП(б), переменив вывеску на РКП(б) и ВКП(б). А после Отечественной войны - на КПСС. Как шутили в Одессе, без "бэ". Да и припомните, читатель дорогой, как на наших глазах полномочные представители одной-единственной в стране и "единой с народом" коммунистической партии вдруг объявили себя и демократами, и либералами, и социалистами. И даже антикоммунистами. И даже националистами. И даже глубоко верующими, религиозными людьми. Первые и вторые люди украинской компартии объявили её вне закона. И получили высшие посты в новой демократической республике. И со свечками повалили в храмы. Вот вам и одно и то же.

А тогда, в двадцать первом, мятежный Кронштадт вообще поднял лозунг "За Советы без большевиков!" Как видите, наши соотечественники отнюдь не идентифицировали эти понятия. Кстати, это было ровно девяносто лет назад. И прямо касалось Одессы. И того самого нэпа, о котором речь.

В данном случае наша привычка путать и сделала воображаемого мужчину, нэпмана, олицетворением нэпа. На самом деле это, говоря по-одесски, две большие разницы.

- Пардон, пардон. Вы хотите сказать, что нэп и нэпман...

- Да-с, господа хорошие. Именно это я и хочу до вас, наконец, донести. Сделать такой подарок истине - в честь девяностолетия события. Разумеется, тот, кого мы называем нэпманом, имеет отношение к нэпу. И в известной мере им порожден. Но нэп - новая экономическая политика - прежде всего и главнейшим образом сельское явление. Оно в итоге империалистической и гражданской войн навязано ситуацией в селе и его прежде всего касается. А нэпман - сугубо городское, социально и политически почти невинное явление. Этим словом наскоро обозначили человека, который на волне новой политики открыл в городе лавку, магазин, ресторан, кафе, дровяной склад, кинематограф, издательство. Сколотил промартель эт цетера, эт цетера.

Кстати, он официально назвался здоровым частником. И был призван помочь молодой советской власти. За свои, невесть откуда взявшиеся ценности, или, получив ссуду от державы, он обязывался наладить быт и потребление граждан республики труда. То есть должен был обеспечить потребность трудящихся в пудре и помаде, в сандалиях и головных уборах. В ситчике, штапеле, сатине. Спичках. Школьных тетрадках. И даже в резиновых шапочках и тапочках для купания - ведь крымский, кавказский и одесский театры кровавой гражданской опять становились пляжами- здравницами. А сама власть сосредоточилась на тяжелой индустрии и дискуссии о дальнейших путях выживания избитой до полусмерти страны. Нет, нэпман её не тревожил. Дислоцированный в городе, под боком фининспектора, ОГПУ, общественности и партийной прессы, никакой опасности для новой власти он не представлял. Чего нельзя было сказать о нэпе на селе. В то время несказанно отдалённое от Одессы, разбросанное на огромной территории губернии, производящее товары, без которых даже и самая примитивная жизнь не возможна, село могло взять за жабры любую власть...

Оно, собственно, и взяло. Да так, что лидеры "атакующего класса" заговорили об отступлении. Правда, в своём узком парткругу. Но то, что знают двое, знает и свинья. Вот тогда-то по стране вообще, по Одессе в особенности зашелестело - нэп...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.