Номер 26 (1370), 21.07.2017

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 22-25.)

Выждав некоторое время, Лемке подчеркнул, будто после окончания этих курсов меня ожидает блестящая карьера на благо "фатерланда", и, если я действительно патриот Германии, то с радостью соглашусь. "И кроме того, Питер, - голос Ганса стал почти нежным, - в наше время философы не нужны. Спустись на грешную землю".

Лемке взглянул на меня своими бесцветными глазами, и весь его вид показывал, что я должен немедленно решиться. И я согласился.

"Знаете, господин профессор, - заметил Петр Васильевич, - мне иногда кажется, что нынешняя молодежь, независимо от страны проживания, в основном более прагматичная, суетливая, нетерпеливая, порой лишенная подлинной романтики. Молодые люди 30-х годов были более доверчивые, даже где-то наивные, все еще уважительно относившиеся к старшим и по возрасту, и по общественному положению".

Мне в ту пору - только 21 год, и жизненные коллизии, которые мне пришлось испытать, не убили во мне ни чувства справедливости, ни любви к творчеству, ни желания учиться...

Потсдам оказался очень симпатичным городком с многочисленными дворцами и старинными зданиями, главным образом XVIII века. Здесь даже была резиденция прусских королей, о чем свидетельствует их роскошный дворец, над интерьером которого работали лучшие мастера Европы.

Итак, у меня началась новая жизнь. Если я вас не очень утомил, то я позволю себе рассказать кое-что любопытное об этой разведшколе. Она существовала еще при кайзере Вильгельме II, затем верно служила Веймарской республике, а теперь нацистские власти, значительно расширив и модернизировав, вовсю стремятся использовать ее интеллектуальный и технический потенциал.

Надо признать: поначалу было трудно. Нас, курсантов, этой спецшколы гоняли с утра и до позднего вечера. Дисциплина была не просто строгой, а суровой. Мне помогало то, что я до поступления занимался спортом, привык прилежно учиться, владел иностранными языками.

Еще одна любопытная особенность: командование делало все возможное, чтобы мы мало общались между собой. Каждый курсант жил в отдельном "боксе"; даже в столовой начальство бдительно следило за тем, чтобы мы не разговаривали между собой. Впрочем, времени для личных бесед практически не было; почти 16 часов в сутки мы заняты военной, политической, боевой и специальной подготовкой. Например, политучения - это не только обзор и комментарии последних событий в мире и в Германии, но и тщательное изучение "библии" нацистов "Майн Кампф" Гитлера.

Как правило, занятия проводили активисты, имевшие к тому же военную подготовку. Мне нравились лекции по психологии. Их читал профессор-психолог, служивший в немецкой армии в течение всей Первой мировой войны, по-видимому, в качестве военного психолога.

По воскресным дням мы отдыхали, однако в город нас не отпускали, а собирали в кинозале, где демонстрировались документальные и художественные фильмы. Хочу заметить: в фильмотеке этой спецшколы оказались американские и даже некоторые советские фильмы. У курсантов особой популярностью пользовалось немое кино с участием Чарли Чаплина. В Германии его фильмы уже были запрещены, как, впрочем, кино, в котором снимались Макс Линдер и другие "враги Рейха", однако нам - будущим разведчикам - нацистское руководство будто доверяло смотреть такую "крамолу".

Правда, в этот радостный для нас день можно было получить разрешение на прогулку в парке, примыкавшему к зданиям разведшколы, к тому же огороженным высоким забором, за которым начинался густой лес.

Конечно, никто не запрещал писать письма родным и близким, подругам и женам. Но все знали: письма тщательно проверяются, а свидания разрешались редко и то в порядке поощрения. Счастливчики получали возможность провести ночь со своими женами (если таковые имелись), подруги в расчет не принимались.

В разведшколе практиковалась разнообразная система наказаний. Замечу, кстати, немец - человек дисциплинированный, особенно в те годы и тем более военнослужащий. Но стоило курсанту проявить нерадивость в учебе, как виновный лишался выходного дня, права писать письма родным в течение двух недель. Если же он позволял себе перечить офицеру-наставнику, то последний не стеснялся на увесистую оплеуху. А такое наказание, как дополнительные физические упражнения до изнеможения, считалось обыденным явлением.

И знаете, никто не возмущался, напротив, все понимали: физическая подготовка и разнообразные знания, полученные в разведшколе, пригодятся. Я не раз с благодарностью вспоминал своих строгих наставников, когда надо было незамедлительно принять важное решение, а также это помогло мне выжить в экстремальной обстановке, например на Ближнем Востоке, спастись самому и помочь избежать гибели другим...

* * *

Учеба в разведшколе - сплошной калейдоскоп дней, месяцев, заполненных трудными буднями в ожидании радостного воскресенья... И вот, наконец, торжественная минута прощания. Приказ об офицерском звании, получении солидной суммы за все два года упорной учебы и долгожданный отпуск только всего на одну неделю.

И я вновь - в Берлине. В первый же день моего приезда в столицу Рейха меня разыскал Тесленко. Признаться, я был рад такой встрече, возможности поговорить на родном украинском языке, вспомнить друзей и знакомых.

Мы отправились в центр города, где множество кафе и ресторанов соседствуют с роскошными магазинами и комфортабельными кинотеатрами. Повсюду слышалась жизнеутверждающая музыка. Удивляло только обилие молодых людей в униформе, а также плакаты, призывающие крепить оборону Германии, любить фюрера, ненавидеть врагов государства...

Мы не стали испытывать возможности наших кошельков, поэтому выбрали небольшое кафе с приемлемыми ценами.

За несколько прошедших лет как все изменилось. На улицах исчезли нищие и калеки-попрошайки; полки магазинов ломились от изобилия продуктов, витрины манили модниц первоклассной немецкой и французской одеждой.

Куда-то делись назойливые проститутки, не дававшие проходу мужчинам разного возраста. По улицам ходили не мрачные и озлобленные берлинцы, которых я наблюдал еще в начале 30-х, а вполне довольные горожане, уверенные, как мне показалось, в завтрашнем дне.

И все же чувствовалась какая-то напряженность. Я еще толком не осознавал, что меня беспокоит: то ли милитаристская риторика, то ли откровенный шовинизм, граничащий с паранойей. Но всеми фибрами своей души чувствовал: Германию ждут серьезные испытания. Даже впечатляющие успехи наших спортсменов на Берлинской Олимпиаде 1936 г., стремительный рост экономики, благосостояние многих немцев, забывающих о почти тотальной безработице, нищете миллионов людей и вседозволенности кучки богачей, не притупили у меня тревоги.

Два года фактически военной службы, добросовестного изучения психологии личности, умения "слышать" внутренний голос, иными словами, "разбудить" интуицию (всему этому нас, курсантов разведшколы, обучали), позволили мне, молодому офицеру Абвера, так предполагать.

А тут еще истерическая антисемитская пропаганда. В Германии все еще проживало немало евреев, которые, по-видимому, надеялись на чудо. Я часто задавал себе вопрос: зачем нацистам нужен такой звериный антисемитизм?

Кстати, один из курсантов на лекции по истории Германии задал подобный вопрос. Лектор стал повторять избитые фразы из агитационных листовок и нацистских газет. Курсант настаивал на более серьезном ответе. Увы, преподаватель стал рассказывать о еврейских погромах в эпоху Средневековья...

"Неужели, - прервал я Петра Васильевича, - этот курсант не боялся такой дискуссии?"

"Представьте себе, что нет. Лекции по общественно-политическим дисциплинам совсем не походили на занятия, которые проводились, например, в Берлинском университете после 1934 года. Я уже говорил о так называемой лекции Ратнера, и таких примеров было очень много. Нацисты изгоняли из университетов не только профессоров-евреев; опале подвергались все, кто мыслил не так...

Курсанты разведшколы обязаны были думать, анализировать, обобщать и делать выводы достаточно объективные. Нас этому учили. Я еще к этому вопросу вернусь.

...Тогда, - продолжал Петр Васильевич, - еще никто не мог предположить, что произойдет с европейским еврейством через несколько лет.

А пока многие немцы недоумевали. Что все это значит? Когда партия Гитлера боролась за власть, то все помнили: в предвыборных баталиях все средства хороши, и юдофобские инсинуации для определенной части избирателей, как елей на душу, как манна небесная, как душистое пиво с горячими сосисками. Что и говорить, в то время я не смог бы ответить на этот вопрос.

* * *

2 ноября 1938 года. В Берлине все еще тепло; в кафе - уютно, играет тихая музыка. Напротив столика, где мы сидели, у входа в магазин стоял парень в униформе с плакатом в руке: "Не покупайте у евреев!" До страшных событий "Хрустальной ночи" оставалась всего одна неделя...

* * *

В общем, я Тесленко доверял, хотя понимал, что Николай Иванович нередко хитрил, слишком часто уходил от прямого ответа. Теперь, набравшись знаний, я стал лучше понимать своего земляка. У него, разумеется, своя игра, и, как мне представлялось, довольно опасная. Я и раньше догадывался: Николай Иванович пытается сидеть на двух стульях. Усидит ли?

Петр Васильевич замолчал, когда в дверь его комнаты постучали, и племянница, получив разрешение, вошла, неся на подносе душистый чай с бутербродами. Некоторое время, когда мы пили чай, мой визави что-то вспоминал. И действительно, Янковский-Сердюк, улыбнувшись, продолжил:

"В разведшколе учили, казалось бы, всему, но особый интерес, лично у меня, вызывал преподаватель Фридрих Шлосс. Он терпеливо старался привить нам любовь к своему предмету, который мы шутя называли "физиономистика".

Шлосс в течение многих лет был одним из лучших следователей полиции города Бремена, слыл превосходным физиономистом, досконально изучив психологию личности; владея секретами физиологии человека. Он по праву считался не только блестящим специалистом в области сыска, но и просто порядочным человеком.

Так вот, Шлосс приходил в класс, где сидели не более пяти курсантов; его помощник демонстрировал на экране фотографию совершенно незнакомого нам человека. Преподаватель нам предлагал как можно больше о нем рассказать. Например, о его характере, роде деятельности, привычках и т. д. Разумеется, Шлосс показывал фотографии людей, которых хорошо знал. Среди них были его коллеги по службе в полиции, подследственные, друзья юности...

Более того, он предложил показать ему любую фотографию, чтобы продемонстрировать на практике свое умение физиономиста.

"Итак, - спросил, улыбаясь Шлосс, - кто рискнет?" Я вынул фото своей последней пассии и протянул его преподавателю. Мы, затаив дыхание, наблюдали за бывшим полицейским. Его лицо стало сосредоточенным; глазами он буквально впился в изображение хорошенькой девушки с симпатичными ямочками на лице. Прошло несколько минут, прежде чем Фридрих Шлосс оторвал свой взгляд от фотографии моей Эльзы. Мы встречались недолго, однако мне казалось, будто я многое о ней знаю.

"Питер, - наконец произнес Шлосс, - я не Господь Бог и могу ошибиться. Но то, что я скажу, пусть вас не шокирует. Вы легко можете проверить справедливость моих суждений.

У этой девушки, - продолжал Шлосс, - есть внебрачный ребенок, и, кроме того, она некоторое время пребывала в колонии для малолетних правонарушителей..." Он еще что-то говорил, но я уже не слышал. Я был потрясен.

Шлосс не мог знать Эльзу. Мне же было известно о ее неудачном романе с каким-то студентом, когда ей едва исполнилось 15 лет. Кроме того, из ее слов я знал, что она рано покинула родительский дом, фактически все эти годы проживая в Берлине. Больше мне нечего не было известно.

Конечно, сейчас мало кого может смутить наличие внебрачного ребенка у порядочной женщины, но в те годы дети, рожденные до заключения уз Гименея, были достаточно редким явлением в семьях добропорядочных бюргеров, и обществом это решительно осуждалось.

Едва закончились занятия, я тут же принялся звонить в справочное бюро, где подтвердили, что фрау Эльза - мать четырехлетней дочери. А еще через несколько дней из отдела по делам несовершеннолетних полиции Берлина пришло мне сообщение, что действительно в течение шести месяцев Эльза пребывала в заключении за кражу. Прошло с тех пор столько лет, а я и сегодня не могу объяснить феноменальные способности Фридриха Шлосса.

Потом наступила наша очередь показать, чему мы научились. Честно говоря, за свои ответы я получал невысокие баллы. Где-то удавалось попасть в "десятку", но в большинстве случаев - ошибался. Так было не у всех. Я припоминаю один случай.

Как-то Шлосс предложил нам охарактеризовать человека, фотографию которого мы, разумеется, видели впервые. Каждый из нас что-то говорил, герр Фридрих только снисходительно качал головой. Но тут встал курсант, который отличался угрюмостью, был неразговорчив и постоянно что-то учил. Позднее я узнал, что этот слушатель испытывал трудности с изучением венгерского языка.

Теперь же этот молодой человек заметил, что мужчина на фото - "не ариец", точнее, "не совсем наш". Сдержанный и корректный Шлосс не мог скрыть своего удивления. Заметив волнение преподавателя, курсант замолчал. "Продолжайте", - приказал Шлосс. "Господин полковник, на фотографии мужчина, имеющий еврейское происхождение...". Стало тихо. Все ждали, что скажет Шлосс, ведь он знал этого человека.

Действительно, герр Фридрих подтвердил, что Генрих Носке - так звали этого мужчину - его старинный приятель; вместе воевали, затем длительное время оба служили в одном отделе полиции Бремена. Носке считался не только образцовым семьянином, но и добрым христианином.

Шлосс так разволновался, что забыл объявить нам в конце занятия баллы, как было принято.

(Продолжение следует.)