Номер 24 (820), 23.06.2006

(Окончание. Начало в №№ 18-19, 21, 23.)

Мы с мамой, папой и маминым дядей нашли себе жилье в том же доме, где нас приютили родственники на ул. Церетели, 20. У нас была комнатка на чердаке (фактически дощатая будка, построенная на настоящем чердаке, через который, пройдя под стропилами, только и можно было в нее попасть). Мне кажется, именно из-за названия я потом так полюбила повесть Ванды Василевской "Комната на чердаке".

Днем я спускалась вниз в гости к родственникам, а чаще к старухе-армянке, шившей из лоскутов уж-ж-жасно красивые одеяла. Старуха меня сама звала к себе: "Леничка-детычка, иды ко мне, я тебе тряпичка дам". Из тряпок я шила себе кукол. Родня и старуха жили на первом этаже, а на втором жила семья профессора-лингвиста Смирнова, очень рассеянного человека, который однажды ушел на лекции в ярко-зеленом с бомбочками у воротника пальто своей супруги. Он был потомком знаменитой Смирновой-Россет. В их заставленной старинной мебелью квартире стоял (именно стоял) огромный портрет этой пушкинской красавицы. Это к ней, к Александре Осиповне, я каждое утро приходила "в гости". Году в 43-м (мы тогда жили уже в другом месте) портрет А.О. Смирновой-Россет был выставлен на продажу в витрине магазина на пр. Руставели рядом с гобеленом, на котором был изображен роскошный зеленоглазый тигр. И снова я почти ежедневно старалась оказаться рядом с витриной, не в силах отвести глаз от чудного лица. Лет пятнадцать назад я наткнулась на статью (автора не помню) "Улица Тобидзе, дом 20", в которой рассказывалось о семье Смирновых, об А. Смирновой-Россет и ее портрете (в годы войны эта улочка в два небольших квартала называлась ул. Церетели).

Но я отвлеклась от главной темы моего рассказа. Как всегда, одни воспоминания тянут за собой другие.

В ноябре или декабре произошла трагедия в семье одного из бабушкиных братьев. Его старшая дочь вышла замуж 21 июня. А 22 июня ее молодой муж уже был призван в армию. Так получилось, что его часть находилась недалеко от Тбилиси, когда он узнал, что его юная жена с семьей эвакуировалась именно в этот город. На одну ночь он сбежал к молодой жене. На рассвете попытался незаметно выбраться из города, чтобы вернуться к себе в часть. Его задержал комендантский патруль. А дальше – штрафбат и вскоре – похоронка.

Постепенно мы начали приноравливаться к тяжелому военному быту, повседневными заботами заглушая жгучее беспокойство об оставшихся в оккупированной Одессе родственниках и о папиных братьях, о которых с момента отъезда из Одессы не было никаких сведений.

Так было почти до конца 1941 г. Здесь я хочу сделать не то, чтобы отступление, я просто хочу воспользоваться отрывком из моего очерка о дяде Борисе, написанного к его 90-летию два года назад. Борис Яковлевич Колтунов ушел из жизни 13 апреля сего года. И это тоже одна из причин, почему я хочу привести отрывок из моего рассказа "Мой удивительный дядя".

"...Младший из братьев Колтуновых был малышом толстым, тихим и удивительно спокойным, особенно по сравнению со старшими братьями: моим отцом Григорием и Семеном, мастером на всякие каверзы, нередко кончавшиеся взрывом. Он был до того тихим, что однажды вверг в панику всю семью. Родители и обожающая его тетка Рая (сестра матери) проискали ребенка весь день, обегав все прилегающие к "Привозу" улицы и переулки. Паника была тем сильнее, что семья жила в знаменитом Шалашном переулке, в котором из четырех домов один был населен так называемой интеллигенцией – от композитора Рахлиса до пекаря Ваймана, а в трех других жили воры и бандиты. Но не бандитов опасались родители (своих бандиты не трогали). Переулок ведь недаром назывался Шалашным. Одна его сторона представляла собой пустырь, на котором в шатрах (шалашах) жили цыгане... К счастью, к вечеру обнаружили, что никакие цыгане малыша не крали, а он попросту крепко уснул на своем детском "троне" за большой круглой печью...

...Если Семена благодаря тому, что его "было слышно за версту" никогда искать не приходилось (он всюду оставлял за собой шлейф своей бурной деятельности), то Бориса теряли не раз. Так, его 4-5-летнего потеряли во время обстрела Одессы (1918-1919 г.). Нашелся он примерно так, как отыскался маленький Павлик Бачей (в повести Катаева "Белеет парус одинокий"). Ребенок сам бежал навстречу мечущимся под снарядами родителям, размазывая по лицу сопли и слезы. И так же, как Павлика, схватившая его в объятия тетка целовала зареванную мордочку, одновременно шлепая малыша за утерянные в панике галошики. А в 1941-м семья снова искала, писала, ждала, отчаивалась и надеялась, ничего не зная о судьбе Бориса. Он же в это время оставался в обороняющейся Одессе заместителем директора телефонной станции и начальником аварийно-восстановительной команды связи при штабе МПВО. Что такое для армии связь при наступательно-оборонительных действиях объяснять не нужно. И о том, каково ее поддерживать во время военных действий, тоже много говорить не приходится. Об этой почти немыслимой в тех условиях задаче участник обороны Одессы Борис Колтунов писал в одной из своих статей-воспоминаний. О том, что дядя жив, мы узнали лишь тогда, когда он с защитниками Одессы оставил город почти на два с половиной года. Оставил, чтобы по первому зову, а проще, по телеграмме начальника областного управления связи подполковника Макарова вместе с еще одиннадцатью связистами, представляющими разные службы, вернуться в родной город восстанавливать связь. Интересно, что телеграмма эта была получена месяца за полтора-два до освобождения Одессы. А 14 апреля за два дня до своего тридцатилетия Борис Колтунов – уже в Одессе..."

О дяде Семене мы узнали в конце декабря. До войны (так же как и после, до самой своей смерти в 1966 г. в возрасте 56 лет) Семен работал на судоремонтном заводе (тогда заводе им. Марти). Он был гальваником, не имел никакого образования, зато имел много авторских свидетельств и Золотую медаль ВДНХ. При заводе было ПТУ, в котором он работал мастером (после войны он был начальником гальванического цеха). Когда началась война, на дядю Семена возложили задание вывезти ребят-пэтэушников в тыл. Сначала ехали на подводах. Но под Николаевым наткнулись на немцев. Пришлось бросить подводы, идти пешком по ночам, днем отлеживаясь в канавах. Головную боль доставляли пацаны из близлежащих сел, норовившие сбежать домой. Но дядя понимал, что 14-15-летним хлопцам соваться в оккупированные села опасно. Шальные головы остудил вид виселицы в одной из деревень, которую они обходили стороной. Когда кончились припасы еды, в села за продуктами в обмен на кое-какие вещички стали посылать двух девочек-пэтэушниц (среди пацанов это были единственные девчонки, причем, кажется, даже не из дядиной группы, а примкнувшие к ним). Чудом удалось перейти фронт, к сожалению, я не помню подробностей, о которых рассказывал дядя Семен. Больше месяца в теплушках ехали они на Восток. Не знаю, сколько ребят было в дядиной группе, пожалуй, человек 15-20. Но всех он вывел – довез до тыла.

Всю войну дядя Семен работал на оборонном заводе. А в 1945 вернулся на свой родной завод Марти.

К концу декабря ему удалось отыскать нас. Он не знал, что отец решил вывозить семью в Грузию, где была родня. Искал нас в Ташкенте, где было много одесситов, в других городах Средней Азии...

Первое письмо от дяди Семена мы получили 31 декабря 1941 года. Несмотря на то, что страна пылала в пожарище войны, что конец войны скрывался в дыму этих пожарищ (папа, правда, был убежден, что за Волгу немцев не пустят), Новый 1942-й год семья встречала с оптимизмом: всем казалось, что письмо дяди, полученное в канун Нового года, – это счастливый знак. Что, несмотря на поражения на фронтах, оно обещает ПОБЕДУ.

Елена КОЛТУНОВА.