Номер 22 (818), 09.06.2006

(Продолжение. Начало в №№ 18, 19)

Итак, после первой бомбежки Одессы 22 июля отец, отправив в эвакуацию маминых родителей и сестру с детьми, забрал нас на киностудию, где он руководил вывозом студийного имущества и сотрудников в тыл.

Жили мы в том домике, где сейчас находится Союз кинематографистов. Уютный маленький дворик при бывшем особняке графини Сан-Донато преобразился. Хотя так же шумели сосны, роняя на землю шишки, но двор был заставлен ящиками со студийным имуществом, да и весь огромный (как мне тогда, впрочем не без основания, казалось) студийный парк тоже изменился – он был изрезан длинными узкими траншеями-окопчиками, так называемыми щелями, в которые нужно было прятаться при налете немцев. Было и бомбоубежище, небольшое, в него в первую очередь должны были спускаться женщины с детьми (их было немало, сотрудники почти все жили на студии с семьями).

Вспоминается один трагикомический случай. Начался очередной налет немецких бомбардировщиков. Отец напрасно был уверен, что районы курортной зоны, а Французский бульвар тогда считался относительно отдаленным от центра, бомбить будут меньше. В отличие от отца немцы хорошо знали, что недалеко от киностудии располагался штаб (не скажу, какого-то из подразделений или главный штаб обороны Одессы), так что при бомбежке студия находилась далеко не в безопасном месте. Так вот, начался налет, почти сразу где-то неподалеку раздался грохот взрыва. Один достаточно известный сценарист (назовем его N.), впав в панику, бросился к бомбоубежищу и, отталкивая женщин с детьми, попытался первым вбежать в подвал. В дверях образовалась пробка. Паникера пытались вытащить наружу, но он намертво вцепился в дверной косяк и впал буквально в ступор. Отец, увидев, что ситуация начинает выходить из-под контроля, сделал то, что делают с настоящей пробкой, когда не могут ее извлечь из бутылки. Он подскочил к обезумевшему от страха N. и дал ему такой пинок ногой пониже спины, что тот влетел в подвал, а за ним в бомбоубежище начали входить женщины. Уже после войны папа встретил на "Мосфильме" N. Тот шел, прихрамывая. После первых приветствий папа спросил: "Что ты хромаешь, что с ногой?" N. вздохнул: "Ишиас мучает. В 41-м я получил от кого-то удар в поясницу, вот с тех пор мучаюсь ишиасами"... Папа промолчал.

Недаром говорят, что люди на фронте меньше паникуют при обстреле, чем необстрелянные тыловики. Да и то сказать – шел лишь второй месяц войны, она только начиналась. Папа потом, вспоминая этот период, рассказывал, что были среди студийцев двое, которые от страха практически не выходили из щели. Взяв туда какие-то сухари, сидели в укрытии безвылазно. И хотя в те годы мужчин если и различали по цветам, то только белых и черных (в смысле – негров), либо белых и красных (в основном в кинофильмах), а "голубой" в терминологии вообще отсутствовал, но об этой парочке сложилось особое мнение...

Пример мужества подал Юрий Карлович Олеша. Мне сегодня трудно отделить то, что я видела собственными глазами, а что знала со слов окружающих. Но Юрия Карловича я запомнила хорошо. Перед войной он жил в Одессе на чьей-то даче и писал сценарий об изобретателе электролампы – Павле Яблочкове ("Свеча Яблочкова"). Творческий поиск эффектного начала будущего фильма затягивался. Олеша по-черному пил и рвал один вариант за другим. В конце концов потерявшее терпение руководство студии заявило, что аннулирует договор с писателем. Действительно ли договор был аннулирован или это была угроза, чтобы заставить Юрия Карловича бросить пить и выдать хоть какой-то вариант сценария, сейчас сказать невозможно, началась война и не до сценариев было в тот момент. Но Олеша, решив, что он уже не может рассчитывать на помощь студии в эвакуации, очень испугался. Он ходил непрерывно за моим отцом и канючил: "Так вы не оставляйте меня здесь, я хочу выехать вместе со студией". Никакие уверения, что никто не собирается его бросать в Одессе на произвол судьбы, не действовали. На отца и так свалилось много забот, а тут еще Олеша путался под ногами. И тогда папа придумал, как успокоить писателя. Он подвел Олешу к большому ящику с яуфами (контейнеры для кинопленки) и шепотом сказал:

"Здесь находится казна студии. Я вам поручаю ее охрану. Через пару часов я найду вам подмену. Сидите, никуда не отходите..." И Олеша уселся охранять ящик. Он сидел на ящике почти весь день (отец, замотавшись, забыл о своем обещании прислать подмену). К вечеру началась довольно сильная бомбежка. Все попрятались – кто в щели, кто в бомбоубежище... И только Юрий Карлович сидел, втянув голову в плечи, но не оставил своего поста возле "студийной кассы".

И еще одна история запомнилась мне. Она случилась в тихую ночь, когда почему-то не было налета. Я проснулась, потому что за отцом пришли какие-то военные. Пришли и куда-то увели отца. Мама ужасно испугалась (тогда я не поняла – почему). Помню, что кто-то из живших в том же домике женщин говорил маме: "Маруся, не волнуйтесь, это же просто военные, это не оттуда". (Откуда-оттуда?) "Но они говорят, что с территории студии какой-то шпион посылает сигналы в сторону моря..." Шпионы на студии?! Тут я окончательно проснулась. Я помнила, как недавно из парикмахерской уводили шпиона с одной намыленной щекой, как он дрожащей рукой пытался обтереть пену с лица, и разговор, что его, наверное, расстреляют.

Отец вернулся через час-полтора, ужасно уставший и весь измазанный глиной. Он с военными облазил все обрывы, на которые выходил парк студии, но никого не нашли. Вместе с тем, как сообщали с патрулировавшего в море катера, световые сигналы с обрыва не прекращались. В конце концов оказалось, что с катера видели проблески отраженного в валявшемся на склоне обрыва разбитом юпитере лунного света. А так как по небу бежали быстрые облачка, то создавался эффект мигания, вроде кто-то светом передавал морзянку.

Сейчас я уже не могу сказать, почему, отправив все студийное имущество, технический персонал и часть творческих работников в тыл (Одесская киностудия была эвакуирована в Ташкент), отец и несколько семей (тоже преимущественно из творческого состава студии) решили покидать Одессу морем. Насколько я понимаю, в планы отца входило отвезти меня с мамой, своих родителей и семью младшего брата (Бориса Колтунова) в Тбилиси, где у бабушки была родня (семья брата), а самому с киногруппой от Тбилисской киностудии уйти на фронт снимать военную хронику.

Из последних дней в Одессе помню только, как мы с мамой бежали под бомбежкой в порт по Польскому спуску. Как неделю или две лежали под навесами в порту в ожидании судна. Как началась сумасшедшая посадка на т/х "Ленин". Как кричала женщина, которой сломали при атаке трапа руку, как кто-то упал в воду... А может быть, это не то, что я помню, а то, что при мне не раз рассказывалось...

Папа, возле которого жались родные и коллеги, дал отбой: "Будем ждать другое судно". И тем спас нам всем жизнь*.

Спас второй раз. Первый – это когда он не отпустил нас с мамой эвакуироваться с соседями Райгородскими на подводах, обстрелянных в степи под Армавиром.

Мы отплыли из Одессы на небольшом грузовом судне "Ленинград", шедшем в Новороссийск.

(Продолжение следует.)

Елена КОЛТУНОВА.

Коллаж А.КОСТРОМЕНКО.

*Т/х "Ленин" погиб, едва отойдя от Одессы.