Номер 38 (1283), 9.10.2015

- "Порто-франко" печатает воспоминания старых "искровцев". Напиши и ты что-нибудь, - сказала мне как-то года два назад Маша, Мария Ивановна Стерненко, старинная моя коллега-"искровка" и подруга.

- Не хочу. Пиши сама.

- Жаль, а я пообещала Алику (редактору, к тому же - кому Алику, а кому Аркадию Михайловичу Рыбаку), что ты напишешь.

- Ты пообещала, ты и пиши! - огрызнулась я.

Сказала - и выбросила из головы. Оказалось - выбросила не так уж и далеко. Всё время в голове что-то вертелось, оживали и наплывали воспоминания, какие-то милые, порой забавные мелочи... И написала "что-нибудь". Напечатали. А пробуждённая память продолжала подбрасывать всё новые и новые полузабытые эпизоды из моей редакционной "племя-искровской" жизни...

Когда я появилась в "Комсомольському племенi" (в мае 1959 года), на работу меня принимал редактор Владимир Георгиевич Николаев, который, собственно, и возрождал в Одессе комсомольскую газету в 1956 году; ответственным секретарем был Анатолий Иванович Болтенков. Отделом пропаганды руководил Владимир Исаакович Брудный. В составе отдела - Эрик (Ерванд Геворкович) Григорянц, который со временем сменил на посту редактора В. Г. Николаева; Игорь Павлович Беленьков, мой сокурсник, впоследствии наш зам. редактора, позже - редактор "Знамени коммунизма". Периодически в газете появлялись материалы, которые развенчивали, клеймили и разъясняли читателям, в чем именно состоит реакционная суть того или иного религиозного праздника. Благодаря этому наши читатели заблаговременно были осведомлены о том, когда и какой религиозный праздник грядет и - от противного - как его следует отмечать. А. И. Болтенков ушел от нас, кажется (не уверена), в "Защитник Родины", В. И. Брудный занял его место, и тогда мы, работавшие под его началом работники секретариата, - корректоры, подчитчики, переводчики, машинистки, выпускающие, курьеры - стали называться: соБрудники. А сам Брудный вскоре ушел в науку.

Почти одновременно со мной, с разницей в несколько дней, в "Плем`я" пришли Белла (Феликсовна) Кердман и Вадик (Вадим Павлович) Овсянников. Вадик, умница и острослов, так отреагировал на события в Конго в 1960 году: "Был бы ум бы у Лумумбы, был бы Чомбе ни при чем бы". Чуть раньше карьеру штатного фотокора начал Миша (Михаил Борисович) Рыбак. Как-то, когда мы шли с ним по редакционному заданию делать фоторепортаж о комсомольской безалкогольной свадьбе (бывали и такие!) и проходили мимо какого-то здания, Миша сказал: "Ещё совсем недавно я работал в этой школе учителем географии".

Я знала, что до того, как прийти в журналистику, Миша был школьным учителем, а ещё раньше - лётчиком. (В ту пору у нас в Одессе было два серьёзных фотокора, два бывших военных лётчика: штурман Миша - Михаил Борисович Рыбак, и командир корабля Толя - Анатолий Михайлович Князев, который 18-летним юношей во время войны окончил лётное училище и успел немного повоевать, очевидно, неплохо, т. к. было у него несколько военных наград - орденов и медалей. После войны он летал на Севере, совершил несколько "слепых" посадок, а затем приземлился в Одессе, в газетах "Знамя коммунизма" и "Чорноморська комуна". А вообще с этими двумя мастерами охотно сотрудничали все одесские газеты).

Поначалу Миша просто сдавал свои снимки в секретариат, со временем научился сам писать подтекстовки под своими снимками, вскоре свои фоторепортажи уже снабжал своими же толковыми развернутыми текстами, а когда в 1999 году вышла его книга "Записки фоторепортёра", читать её было очень интересно: и по факту интересно, и написана легко, хорошим языком, с юмором, без рисовки, претенциозности, в каждой фразе слышатся голос, интонации самого Миши. А огромное количество авторских фотоснимков делают книгу ещё увлекательней.

Много лет был у нас цензор (в то время была цензура), который курировал всю одесскую прессу, проявляя чудеса бдительности. Высокий, статный, интересный мужчина. Я помню его фамилию, но называть не стану. Работавшая со мной в "Прапорi комунiзму" (около двух лет - 1963-1965 - у "Знамени коммунизма" был дубляж) Наташа Черница, глядя на него, как-то изрекла: "Какая фактура пропадает!" К нам в "Iскру" приходило много стихов от начинающих поэтов. Получили мы как-то письмо от солдата-срочника. Было там стихотворение такого содержания. Парень рассказывал: вся казарма спит, а к нему сон не идёт, он даже похудел, потому что от любимой давно нет писем и он не знает, ждёт ли она его. "Как это! - воскликнул Бдительный Цензор. - Похудел - значит в нашей армии плохо кормят?!" И с полосы, уже готовой к сдаче, слетело совершенно невинное стихотворение. Правда, спустя какое-то время благодаря другому цензору оно всё-таки увидело свет.

В декабре 1969 года, после полёта в космос, разъезжая по Советскому Союзу, Одессу посетил космонавт-17 Георгий Степанович Шонин. Несмотря на расписанный буквально по минутам день, он согласился вне графика встретиться с коллективом нашей газеты (к тому времени, когда в "Знамени" закрыли дубляж, я вернулась в родную "Iскру"). Много рассказывал о полёте, о жизни космонавтов, отвечал на вопросы, раздавал автографы. Когда его попросили на прощанье сфотографироваться с нами, он охотно согласился. Остановился в центре зала. Наступила неловкая пауза: никто не решался первым приблизиться к космонавту. Тогда он сам подошел к нам, обхватил одной рукой за плечи меня, другой - Свету Овсянникову. Тут подтянулись остальные. На память осталось фото. Прощаясь, космонавт сказал, что эта незапланированная встреча произвела на него самое приятное впечатление.

Ко всем крупным праздникам у нас выпускались стенгазеты: к Новому году, к 23 февраля и к 8 Марта, спецвыпуск был посвящен Паше (Павлу Васильевичу) Шевцову, который сделал попытку перейти на телевидение, но очень скоро вернулся назад: не прижился там. Вот и к Женскому дню 1971 года тоже была выпущена стенгазета.

Лапушки, цыпочки, любушки, киски,

Мы перед вами склоняемся низко.

Курочки, кошечки, золотки, рыбки,

Наши сердца вам и наши улыбки!

Ласточки, зайчики, милочки, душки,

Мы в поздравлениях единодушны!

Это было признание наших ребят. Непонятно, как и где они раздобыли сирень. Слабенькую, бледненькую, но живую сирень! В такое-то время! Тогда самое большее, на что можно было рассчитывать, - это веточка мимозы или совсем уж круто - крохотный букетик подснежников. Не то, что сейчас!.. Всем нам, девушкам, вручили по веточке, а затем пригласили в ресторан. Ближайший - "Красный", тогда доступный во всех отношениях. Мы шли по улице, прохожие оглядывались: сверху сыпался лёгкий снежок, а в руках у нас голубела сирень...

С интересом просмотрела я напечатанные в "Порто-франко" воспоминания "искровцев" разных поколений. И большинство непременно упоминают нашего художника Игоря (Антоновича) Божко, человека, талантливейшего разносторонне. Я не буду повторяться, перечислять его многочисленные таланты и достоинства. Просто хочу поделиться тем, чем он запомнился мне: "нате й мою баньочку на дьоготь" (любимое выражение Гали - Галины Федотовны Островской, нашей переводчицы, литредактора - в "Племенi", недолго - в "Iскрi", блестящему знатоку украинского языка, автору книги "А украïнською кажуть так...", книги, которая вполне может быть руководством для самостоятельно изучающих украинский язык).

Однажды Игорь подошел к моему столу, взял листик бумаги, настриг из него кусочки произвольной формы, затем наклеил их на другой листик - и получился смешной и трогательный человечек, играющий на скрипке и распевающий во все горло. Коллаж этот у меня сохранился.

Художественная мастерская Игоря помещалась в подвале дома по Пушкинской, 34, наискосок от редакции. Как-то Юля, моя дочь (тогда ей было лет 10-11), зашла ко мне: мы собирались вместе идти домой. У выхода столкнулись с Игорем.

- А знаете что, - сказал Игорь, - приглашаю вас к себе в мастерскую. Угощу печеной картошкой: вот-вот поспеет в камине.

Я посмотрела на дочь. Отказаться от такого шанса - побывать в настоящей мастерской настоящего художника - было бы глупо. Да ещё с перспективой угоститься картошкой, приготовленной Самим Маэстро. Конечно, за!

Мы сидели и уплетали картошку, испеченную в камине мастерской и очищенную нам мэтром, ели нарезанное ломтиками сало, заедали какими-то овощными консервами и прихлёбывали легкое винцо. Дочь держалась так, будто пить вино ей было не в диковинку. А перед нами стоял Маэстро и, время от времени приседая, играл на скрипке (не исключено - из тех, собственного изготовления) что-то из Паганини. А приседал, потому что потолки в подвале низкие, Игорь росту высокого, вот и приходилось приседать, чтобы на верхних нотах смычок не упирался в потолок.

Когда дочь была помоложе, она познакомилась с редактором Ю. Мазуром. Дело было так. Он зашел к нам в машбюро, дочь была у меня, и я сказала:

- Познакомься, Юленька, этого дядю тоже зовут Юлей.

- Дяди Юлями не бывают, - уверенно ответила Юля.

- Более того, его зовут Юлий Маркович!

Удивлению дочери не было границ. Зато потом при встречах, к обоюдному удовольствию, они церемонно раскланивались:

- Здравствуйте, Юлия Марковна!

- Здравствуйте, Юлий Маркович!

В своё время были модны "инициативы", которые подсказывали или спускали сверху комсомольцам, преимущественно промышленных предприятий, старшие товарищи. Этим решили воспользоваться коллеги, когда у Юры (Юрия Николаевича) Михайлика в день рождения вождя мирового пролетариата родилась дочь. И когда Юра появился в редакции, его бросились поздравлять - с Наденькой.

- С какой такой Наденькой?! С чего вы взяли? - возмутился Юра.

- Как?! - "изумились" коллеги. - Комсомольцы (такого-то) завода выступили с инициативой: всех мальчиков, которые родятся в этот день, назвать Володеньками, а девочек - Наденьками.

Разбушевавшегося Михайлика едва угомонили: "Ну пошутили мы, пошутили!". Дочку Юра назвал Еленой.

(Окончание следует.)

Марта ДЕСЕНКО.