Номер 32 (1376), 1.09.2017

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 22-31.)

Говорят, будто разведчик не имеет права ошибаться. Отчасти - это верно, точнее, желательно.

Однако в жизни сотрудник любой спецслужбы когда-нибудь что-то не учтет, недомыслит, окажется излишне доверчивым, в конце концов чисто человеческие слабости могут тоже помешать... Вроде это - аксиома, но все шпионы во всем мире и во все времена знают: ошибся - расплачиваешься длительным заключением, а нередко - жизнью. Что говорить, если службист молодой и не очень опытный. Он тем более подвержен тяжким испытаниям в своей профессиональной деятельности. Только сидеть в тюрьме до глубокой старости никто не желает, тем более быть расстрелянным...

Я проводил Саманту до ближайшей трамвайной остановки, а сам поплелся домой, поскольку разболелась голова и тяжелые предчувствия не позволяли сосредоточиться.

Как я хотел, чтобы зазвенел мой домашний телефон и услышать: "Привет, Питер..." Голос Гельмута, как ни странно, меня успокаивал. Но, увы, телефон молчал. Посоветоваться не с кем. Я себя чувствовал совершенно одиноким.

Несколько дней я не показывался в "Украинском доме", не обедал у мудрого дяди Зюзи. Правда, время от времени меня беспокоили знакомые националисты, хвастаясь успехами в создании диверсионно-террористических отрядов. А знаете, господин профессор, меня эти болтуны стали раздражать...

Я любил Польшу, ее язык и культуру, знал ее богатую литературу, мог читать на память Мицкевича. Кстати, в немецкой гимназии, где обязательно изучался польский язык, у меня по этому предмету неизменно был высокий балл, хотя случалось: по-немецки я успевал хуже. Я всегда чувствовал себя украинцем. Но, живя в Берлине, по-настоящему полюбил родину своего отца, правда, Варшава, никогда не давала себя забыть, чтобы со мной не происходило.

* * *

Наверное, так устроена человеческая психика: чтобы не страдать от тяжелых мыслей, следует отвлечься. И я стал вспоминать свою немецкую гимназию, которая по праву считалась лучшим учебным заведением польской столицы. Если в каждом из нас, бывших учеников этой прекрасной школы, привились такие черты характера, как доброта, гуманное отношение к людям, уважение к старшим, любовь к родителям, наконец, патриотизм, мы прежде всего обязаны нашим замечательным наставникам.

Я невольно улыбнулся, вспоминая учителей польского языка и литературы. Уроков "польского" было немного, но как они запечатлелись в памяти. Я хорошо помню Ярослава Мнишека, учителя польской литературы. Казалось, этот педагог "дышал" своим предметом. Он мог часами рассуждать о творчестве Элизы Ожешко, читать нам отрывки из произведений Стефана Жеромского... Но как Мнишек декламировал поэзию Северина Гощинского... Это был спектакль одного актера.

Некоторые учащиеся тайком вытирали слезы, слезы восторга и умиления. Ведь Северин - не только поэт. Он был страстным борцом за свободу Польшу, активный участник восстания 1830-1831 годов. И, разумеется, его поэтическое творчество проникнуто идеями независимости...

Должен упомянуть об одной особенности этого учителя. Не секрет, что в Польше процветал махровый антисемитизм как на государственном, так и на бытовом уровне. Мнишек не просто осуждал это позорное явление. Он боролся против него с помощью все той же польской литературы.

После публикации в одной польской газете очередной юдофобской статьи Мнишек не только с едкой иронией ее прокомментировал, но и неожиданно для нас прочитал отрывки из "Монологов" неизвестного нам писателя - реалиста и демократа К. Юноши (Шанявского), который с особой теплотой и симпатией описывал жизнь, быт, обычаи еврейского населения страны. Стоит ли говорить о том, что гражданская позиция любимого педагога, подкрепленная литературой, оказала на многих из нас большое впечатление. Полагаю, не без влияния Ярослава Мнишека я с тогдашним моим другом Отто Кишнером вместе с еврейской молодежью вступал в яростную схватку с хулиганствующими антисемитами, нападавшими на маленьких детей религиозной школы.

Пройдут годы, десятилетия, и я искренне и навсегда полюблю великую русскую литературу, поразившую меня своей искренностью, подлинным гуманизмом, образностью.

...Если подводить итоги, то задание в общем я выполнил, за исключением того, что касалось Лемке. Я плохо представлял, чем занимается этот офицер разведки, и нет ли у него "грехов". А ведь могло быть и так: Лемке действовал через польского офицера по заданию Абвера. Кроме того, не исключено, что меня проверяют на профпригодность. В разведках мира - это обычная практика.

В Польше созданы военно-диверсионные отряды украинских националистов. Саманта охотно согласилась сотрудничать с Абвером. Обо всем этом я сообщил Зиберту. Пока из Берлина ни слова.

Через несколько дней после встречи с Самантой я прочитал в одной немецкой газете: с должности наркома иностранных дел СССР снят Максим Литвинов. Газета не скрывала своей радости по поводу этого известия.

Максим Максимович Литвинов - настоящая фамилия Валлах Макс - был старым и проверенным большевиком. С 1901 г. он член - Российской социал-демократической партии (РСДРП). После захвата большевиками власти. Литвинов в течение некоторого времени был полпредом Советской России в Англии. Эту страну, ее язык и культуру Максим Максимович знал и любил. Правда, ему пришлось пережить неприятные моменты в своей работе. Английские власти взяли российского дипломата в заложники из-за ареста в Петрограде Р. Локкарта. Об этом тогда шумела вся Европа. Суть этого дела заключалась в следующем: английский дипломат Роберт Локкарт оказался "душой" заговора (1918 г.), в котором участие принимали также дипломаты из Франции и США. Цель заговора - свержение Советской власти. Но ВЧК сработала очень четко и оперативно, так что заговорщики-шпионы были арестованы.

Вскоре Локкарта выслали из Советской России, а дипломатическая карьера Максима Литвинова стремительно пошла вверх. С 1921 г. по 1930 г. - заместитель наркома; с 1930 г. - нарком. Сталин им доволен. Литвинов по праву считался блестящим дипломатом, к тому же с высоким международным авторитетом.

Советский вождь прислушивался к мнению своего главного дипломата. Но в начале 1939 года настроение в Кремле стало резко меняться. Там пришли к выводу: экономические и политические интересы СССР и гитлеровской Германии совпадают, например, по так называемому польскому вопросу.

Литвинов придерживался иной позиции. Это раздражало Сталина; ко всему Литвинов - еврей. Советскому вождю хотелось "дружить" с немецким фюрером, так что такой нарком - помеха.

В Германии быстро уловили особенности новой советской внешней политики. Ее пресса и радио подчеркивали, будто еврей Литвинов мешает укреплению советско-германских отношений.

Это была несуразная глупость. Максим Максимович хорошо понимал: Германия нацистов - злейший враг СССР; война с которой неизбежна. По-видимому, Сталин также отдавал себе отчет в том, что Гитлер - опасный партнер. Но кремлевский диктатор учитывал: Германию и Советский Союз многое связывает. К слову сказать, "польская проблема" интересовала обоих диктаторов, прежде всего с точки зрения расчленения Польши, аннексии территорий, и подобных общих "проблем" оказалось немало.

М. Литвинова на посту наркома иностранных дел сменил Вячеслав Молотов. Он также был заслуженным партаппаратчиком и сумел быстро разгадать в "чудесном грузине" - по выражению Ленина - будущего всесильного руководителя. В отличие от Литвинова, имевшего свое мнение и пытавшегося его отстаивать, Молотов легко угадывал желания Сталина, сумев превратиться в его наиболее доверенное лицо. Новый нарком повел "игру" так умело, что уже в августе 1939 г. в Москву прибывает Риббентроп, министр иностранных дел Германии.

Иоахим Риббентроп в 1930 г. примкнул к нацистам и вскоре был замечен Гитлером как ловкий демагог, профессиональный лгун, с амбициями крупного дипломата. Он считал себя большим знатоком внешнеполитических интриг, специалистом, который сделает Третий рейх "великой империей". На самом деле, этот нацистский прихвостень только выполнял волю своего фюрера.

По правде говоря, Иоахим считался убежденным русофобом, и, если бы не желание нацистской верхушки, он вряд ли отправился бы в большевистскую столицу... Для многих европейцев, не говоря о жителях Третьего рейха, переговоры между Молотовым и Риббентропом, когда они стали достоянием широкой общественности, вызвали подлинную сенсацию.

Когда еще переговоры между СССР и Германией велись в строжайшей тайне, пресса ряда европейских государств писала о возможном союзе между этими самими мощными тоталитарными режимами. Все знают, что тайное рано или поздно становится явным. Тем не менее долгие десятилетия мировая общественность не представляла себе деталей этого соглашения, их секретных параграфов.

Впрочем, очень скоро "союзники" принялись претворять договор в жизнь. Первой жертвой "пакта о ненападении" стала Польша.

* * *

31 августа 1939 г. мой бывший соученик Рудольф Кеслинг, сын богатого банкира, прислал мне приглашение на дружескую встречу в свой загородный особняк. Кроме меня, к Рудольфу в гости приглашались почти все ученики нашего класса.

В роскошном доме Руди меня ждал сюрприз: в кругу приятелей оказался и мой самый близкий друг юности - Отто Кишнер. О нем - чуть позже, поскольку среди гостей были некоторые наши наставники, в том числе Ярослав Мнишек, уже известный вам знаток польской литературы.

Я, откровенно говоря, не отличался особой эмоциональностью; напротив, все, кто меня знал, почему-то уверяли, будто я холоден, как заурядный "фриц". Пусть это мнение остается на совести тех, кто так полагал.

Увидев пана Мнишека, порядком поседевшего и постаревшего, предательская слеза скатилась по щеке; не дав опомниться.

Я крепко обнял своего учителя и стал читать на память, с выражением, как того требовал пан Ярослав, отрывок из поэмы Адама Мицкевича "Пан Тадеуш". Я декламировал с таким юношеским задором и вдохновением, что не заметил: вокруг меня и пана педагога собрались все присутствующие. Я также не обратил внимания, что старый учитель польской словесности стоял и плакал, слушая в моем исполнении своего любимого поэта.

Все были взволнованы этой поистине трогательной сценой. И знаете, господин профессор, не случайно. Пожалуй, у всех на душе было неспокойно. Даже роскошная обстановка особняка, веселая музыка, шампанское не могли заглушить чувства тревоги за Польшу, и это несмотря на то, что большинство из нас - этнические немцы.

Отто Кишнер терпеливо ждал, когда я наконец обращу на него внимание. Но он не обиделся, увидев на редкость эмоциональную встречу бывшего ученика с его учителем.

Мы прошли в небольшую комнату, которую нам любезно предоставил хозяин дома. Отто, конечно, изменился, возмужал, заметно пополнел, отрастил усики а-ля Адольф Гитлер, стал, я бы сказал, респектабельным. Даже одежда моего друга юности говорила: "Я - такой успешный". Например, из карманчика его жилета свисала массивная цепочка от золотых часов.

Сначала разговор как-то не клеился. Отто хотел меня о чем-то спросить, но, видно, не решался. Тогда я начал первым. Оказалось, мой друг изменился не только внешне. Он стал другим человеком. Я помню Отто как пример скромности и добродетели. Он всегда подчеркивал свой гуманизм, презрение к нацистской идеологии. Еще живя в Варшаве, Отто Кишнер, немецкий мальчик из добропорядочной бюргерской семьи, решительно осуждал польских подростков-антисемитов; собственноручно стирал оскорбительные для евреев надписи на стенах домов. Ныне он доктор философии, профессор университета с приличным жалованием; сотрудник ряда издательских фирм. Теперь профессор Кишнер всячески обеляет политику Гитлера, публикуя в газетах и журналах европейских стран статьи, превозносящие внутреннюю и внешнею политику Третьего рейха. Это он - под псевдонимом "Справедливый" - напечатал статью, в которой одобрял решение Гитлера запретить евреям-спортсменам участвовать в Олимпийских играх в Берлине в 1936 г. Этот доктор философии в своих лекциях и публикациях клеймит евреев-ученых, посмевших открыто высмеять расизм и так называемую расовую теорию.

Я слушал Отто и ничего не говорил. Мне бы, наверное, сказать: "Молодец, Отто, прозрел, увидел, что все евреи - враги рейха, люди низшей расы и т. п. Он ведь знал, что я офицер военной разведки. Но я красноречиво молчал. Мне и так на душе тяжело, а тут Отто со своей "расовой теорией".

Я припоминаю, как, будучи учеником выпускного класса, он просил нашего соученика Гутмана помочь в подготовке к экзамену по математике, подчеркивая при этом, будто всегда защищает еврейских детей от бандитов. Гутман ему помог.

А теперь, когда карьера напрямую зависит от общественно-политической позиции, когда лояльность к нацистской власти и ее идеологии определяет сытое и обеспеченное будущее, многие сотни тысяч таких, как Отто, благополучно предают гуманистические идеалы своей юности.

Между тем в доме Руди пир-горой. Ночью мы вышли в сад, окружавший особняк. Было прохладно, чувствовалось приближение осени.

Наш праздник мы решили продолжить на следующий день, в полдень, 1 сентября. Но началась война.

Мы еще толком не понимали, что все-таки случилось. Я находился в доме Рудольфа, когда мой домашний телефон буквально разрывался от звонков. Беспокоил Берлин. Когда принесли шифрованную телеграмму, я читал Мицкевича, пребывая в гостях. Слушая "деловые" наставления Отто Кишнера, не знал, что в это время меня разыскивает агент Абвера...

Скоро все прояснилось. 31 августа группа эсесовцев, переодетых в польскую военную форму, напала на радиостанцию немецкого пограничного городка Гляйвиц. Появился повод для полномасштабного вторжения, и 1 сентября Германия начала военные действия против Польши.

Утром, 1 сентября, когда все гости Рудольфа еще спали, я вышел на террасу. На столике стоял радиоприемник. Он был настроен на Берлин. Из сводки срочных новостей я узнал о том, что Германия якобы подверглась нападению, и теперь вермахт отражает "польскую агрессию".

Разумеется, я не поверил, как, впрочем, многие, и не только поляки. Не могла Польша пойти на такую самоубийственную провокацию.

Через несколько часов все обитатели дома знали о начале войны. Отто и некоторые мои бывшие одноклассники возмущались польской "провокацией" и открыто поддерживали правительство Третьего рейха. Другие, их было большинство, либо промолчали, либо неуверенно заметили, что военные действия Германии против Польши скоро прекратятся. Но что они имели в виду: победу Гитлера или капитуляцию Варшавы?

И только пан Мнишек громогласно заявил: Германия преднамеренно напала на Польшу с целью ее уничтожения как суверенное государство. Все поляки, независимо от этнического происхождения, должны стать на защиту родной Польши.

"Я, - сказал пан Ярослав, - немедленно еду в Варшаву, чтобы записаться в народное ополчение."

Рудольф, до того времени безучастно наблюдавший за происходящим, велел своему шоферу отвезти старого учителя в столицу.

Я тоже решил немедленно отправиться домой, зная, что меня ждут новые поручения.

(Продолжение следует.)