Номер 14 (707), 09.04.2004

БАНДИТСКАЯ ОДЕССА

Очерк

(Окончание. Начало в № 13.)

Потом они всей компанией, наевшись всего вкусного "от пуза", вваливались на культурные вечера, которые случались там же, в "Красных зорях". Ну, это было только поначалу не с руки, а вернее не с ноги Гришке. Но вот он посидел один-другой вечер, пока другие танцевали, и не выдержал... Как ни косились на него, что он с костылем, но стал вертеться так, чтобы его костыль не мешал другим. А бывало, что закрутится в веселом танце, и словно все на месте – и руки, и ноги, будто всегда мог танцевать... Ей-богу!

Было особенно интересно, когда вместе с ними стал танцевать тоже инвалид, но без руки. Степан был фронтовиком и чуть постарше Гришки, и у него тоже неладно получалось, пока он не привык. К тому же Олька помогала ему в танце, делая вид, что ничего особенного, лишь бы другой рукой обнимал, пока кружился. И многие вокруг даже поддевали Гришку: смотри, так она тебя переплюнет... И приходилось отбиваться, ведь Олька не такая... да, его Ольга не будет с другим валандаться! Постепенно Гришка привыкал к ней, и не раз провожал ее, хотя она жила далековато. Отмахать на одной ноге, пока она ходит чуть не вприпрыжку, аж до улицы Дмитрия Донского... это было непросто!

Обычно мама, подвыпившая больше обычного, предостерегала его: "Ну что ты шляешься с этой... вертихвосткой?" И даже добавляла пару слов, от которых его всего передергивало. Но его успокаивало, что Олька нередко ходит не только с этим бывшим фронтовиком Степаном после танцев. К ней раза два там же, в "Красных зорях", пристраивался один из дежурных по милиции. Тогда происходили перемены и в органах охраны, а не только с обменом денег или понижением ежегодно цен на продукты. Говорили, что из милиции погнали старых, засидевшихся начальников и набрали новых – из комсомольцев, которых даже насильно привлекали на службу. Им даже пошили новую форму – вместо старой ситцевой и облинялой ввели новенькие мундиры с красными околышами, и "ментов" сразу стали называть "красные шейки". И как было Ольке не клюнуть на такого красавца, который появлялся на танцах, не замечая там ни безногого, ни безрукого соперников? "Ух, эти мусора..." – не раз скрипел зубами Гришка, который все больше набирался словечек от своей шпаны с огородов.

Да, эта шпана все больше ожесточалась, переходя на более крупные дела.

Уже не просто лазили по зимним дачам, залезая в сараи, откуда можно было таскать дровишки или бензин от шоферюг. Бывало, что решали: куда бы еще махнуть, если уже обшарили все домишки и сараи в снегу по соседним улочкам – Леваневского и Ляпидевского? Бывало, что некоторых дружков и накрывали, давая им по 10 суток или только штрафуя.

Пока Гришка не участвовал в таких делах, как и сторонился трамваев, которых избегал из-за своего увечья. Он избегал одного вида "красных шеек", которые вели себя странно: не шли на подачки, если совал им кое-какие овощи от Олькиного отца, но зато любили грозить статьями наказания, которые уже хорошо знали. И они сурово предупредили его, когда он попался с куском мяса из столовой "Красных зорь", откуда мать уже погнали за пьянку: "Смотри, если еще раз... не пожалеем!" И кто мог думать, что он снова попадется, но не из-за мяса, а из-за чего-то более ценного? Кто мог думать, что однорукий фронтовик все-таки обойдет его с Ольгой, как он ни ублажал ее? Кто мог думать про то, что всегда его смешило? Какая-то любовь, мать ее... Поневоле выразишься!

Вышло так, что однажды Гриша торчал почти до полуночи, высматривая, с кем отправится Ольга на свою улицу Дмитрия Донского? Так и думал, когда после часу она с хохотом прошла мимо, называя фронтовика "мой однорукий"... Она и над тем смеялась, она никого не признавала! И как это было терпеть, как выдержать?

Тогда Гриша вышел им навстречу. Он вынул то, что оставалось у него еще от дяди Васи – специалиста по заточке ножей. Раз – и полоснул хорошо заточенным лезвием однорукого – пусть лишится и другой руки... А когда заревевшая Олька сперва отшатнулась, а потом и замахала на него руками, крича: "Ты... Хромой! Гад, что ты сделал...", он полоснул и ее, не забыв выбросить свой заточенный ножик в канаву.

Хорошо, что мама не узнает, до чего он дошел! И батька Ольки тоже.

А наутро сам дошел до отделения с "красными шейками".

Мол, берите меня, виноват!

Их хоронили рядом – Ольгу и Степана – на Донском кладбище. Как раз слева, за кладбищенской конторкой, выкопали для них две могилки.

Самого же Григория Сергеева держали под следствием недолго – ведь преступление было налицо и преступник от него не отпирался. Произошла только заминка из-за Волкова – отца девушки, который на очной ставке порывался: "Я его раздеру, калеку, насовсем..." И его не пускали на суд.

За тяжкое двойное убийство суд присудил Григория к 15 годам. Но отсидел он только 6 лет и был выпущен по амнистии как инвалид.

Говорят, он на прощание только прокатился трамваем на буфере. А потом повесился – там же, недалеко от "Красных зорь".

Виктор ФАЙТЕЛЬБЕРГ-БЛАНК, академик.