Номер 12 (808), 31.03.2006

Знаете, когда одесская погода пребывала в полном согласии с местными советскими властями? Нет? А я – да! Это было только один раз: первого апреля 1976 года. К этой дате отцы города, то ли перепившись коньяком, то ли переевши черной икры, разрешили отпраздновать День смеха, получивший официальное название Юморина-76. Это было в субботу. С утра светило улыбчивое солнце, смеялось небо, искрилось море.

На бывшей Полицейской улице, где располагались солидные учреждения: Одесское ГАИ, Одесский ОВИР, выпускниками которого стали многие известные люди, и для полного счастья пожарная команда, намечалось действо Юморины и парад старинных автомобилей.

Тогда эта улица носила имя Розы Люксембург, а некоторые одесситы называли ее "улицeй тети Розы".

Я со своим другом Аркашей Музыченко, увешанные кинофотоаппаратурой, были вынуждены пройти мимо обещанных чудес не останавливаясь. Мы спешили на съемку очередного документального фильма об Одессе.

Стояло немало любопытных одесситов, красивых девушек, тронутых первым южным загаром.

?Когда они успели?" – подумал я, и через три минуты мы очутились на чердаке красивого здания на Садовой угол Преображенской, где заранее присмотрели точку для съемки.

Высунувшись из чердачного окна, Аркаша снимал на кинокамеру, а я ему помогал. Перед нами, как на ладони, лежала Дерибасовская, виднелось море, пароходы, зеленая Соборка, на которой квадратом выделялся памятник Воронцову.

Мы собирались все закончить за пятнадцать минут, а потом снимать Юморину, но неожиданно почувствовали, что с ускорением съезжаем вниз, а затем, провалившись сквозь пол, приземлились в длинном коридоре. Придя в себя, увидели мужчину и женщину, рассматривающих нас.

Первым нарушил молчание сильный пол:

— Ну, шо, малохольные, попались! Машка, крути по телефону 02. Щас будем банду сдавать. Может, премию получим, а то внутри труба плавится.

Машка сняла трубку, но номер не набирала.

— Ты, шо, мандолина, не поняла шо делать? – грозно спросил мужчина.

— Та поняла, поняла, Яковлевич, трэба набрать номэр, як рахунок меж "Шахтаром" та "Чорноморцем", та сказать нехай прыиджають за злодиямы.

— От пришмаленная на все мозги. Если ты наберешь по счету, то приедут не менты, а "скорая". Они помогут им перебраться туда, откуда уже никто не выходит. А нам надо устроить их на "отдых", догоняешь?

Синий от страха Аркаша сидел на полу без мысли, без движения, обняв, как любимую девушку, камеру.

Я же, почувствовав нарастающий холодок, стал объяснять новым знакомым, что мы не банда, а просто снимали кино, провалились сквозь чердак, набили шишки и просим нас отпустить.

— Щас, – сказал Яковлевич. – Кому ты шлифуешь уши? Мине? Ты вначале докажи, шо снимали кино и оплати ущерб нашему коммунальному дворцу.

Тогда я предложил оставить в залог Аркашу с камерой, стоившей четверть "Запорожца", а самому отправиться за проявителем и закрепителем, чтобы проявить пленку и доказать, что мы не налетчики.

Цена камеры произвела на Яковлевича впечатление:

— Делай тамочки и туточки по системе бекицер¹, а то я человек заводной и последовательный: три удара по чердаку, три по граблям, три по костылям, а потом снова по чердаку... По чердаку твоего кореша, догоняешь?

Для наглядности Яковлевич на манер каратистов стал набивать ребро ладони о косяк двери. Аркаша посинел еще больше.

Через десять минут, дыша, как паровоз первой пятилетки, я принес две драгоценных бутылки и поставил их у стенки. Одна с прозрачной жидкостью, как слеза у расчувствовавшейся невесты, – проявитель. Другая – с коричневой жидкостью, как слеза у моряка после девятимесячного плавания, – закрепитель. На первом сосуде красовалась этикетка "Московская особая", на втором – "Украинская перцовка".

— Шо-то я не догоняю, – произнес Яковлевич, тупо глядя на бутылки, и до конца еще не веря в счастье, – Это – отрава в родных пузырях или...

— Или, – ответил я и потребовал стаканы.

Диким голосом Яковлевич повторил приказание Машке и, наконец, пригласил нас в комнату. Аркаше помогли подняться. А Машка, как вкопанная, осталась у телефона.

— Хватит понтячиться, – добродушно сказал Яковлевич женщине. – Его же подключат месяца через два. А может через два года. Я знаю? Тащи, шо Бог послал, – и потянулся к коричневой бутылке.

Тут я не выдержал и закричал:

— Вначале – проявитель!

— Понял, начальник, – сказал Яковлевич и моментально выбил пробку из беленькой...

Выпили мы славно. Прощаясь, спросили про ущерб.

— Та не волнуйтесь – никакого ущерба нет. Первоапрельский розыгрыш. Это рабочие, ремонтирующие чердак, для удобства сделали лаз, шоб мои болячки сделались ихними. Хотя щас ничего не болит. И голова гудеть перестала, как когда-то колокол на Соборке. Собора больше нет. Большевики взорвали. Иногда чувствую, шо сам взорвусь, вместе с мелихой².

— Яковлевич, ты шо! – закричала Машка, – жыття видберуть.

— А это разве жизнь? – вздохнул Яковлевич. – Так, туман с нафталином.

Тут я вспомнил, что мы еще не познакомились.

— Его фамилия, – говорил я про Аркашу, – заканчивается на "енко", моя – на "ман".

— А у Яковлевича – на "ов", – подхватила Машка, – а у мэне – на "ская".

— Нормальный одесский интернационал, – подытожил Яковлевич.

— Вы ще до нас завертайтэ, – сказала Машка и, потупив глазки, добавила, – та проявочни склянкы з собой нэсите, бо Яковлевич без кина угасае.

На улице мы громко затянули: "Во Францию два гренадера из русского плена брели...", распугав жирных котов, мирно дремавших на солнце. За нами увязались рычащие собаки. Особенно выделялась одна, ростом с теленка и с жуткой пастью.

Шлимазл³ Аркаша внезапно включился и выкинул фортель: заговорил с хозяйкой о нервном поведении четвероногого друга.

— Нет проблем, – заметила владелица. – Сейчас сниму с него намордник и поводок. Он вас пару раз фасанет и в миг успокоится.

Я толкнул Аркашу вперед, иди, мол, мишигенер⁴, не оглядывайся, а сам, повернувшись, начал отпускать тысячу комплиментов хозяйке и ее спутнику:

— Он пошутил, – сказал я об Аркаше, – ваш песик очень мил и вовсе не нервный.

— Так я тоже пошутила, – улыбнулась женщина. – Сегодня же 1-е апреля! Если я его отпущу, то образуется кладбище. Цепи вокруг памятника Воронцову перегрызет.

Нас обгоняли мушкетеры, пираты, принцессы, короли, трамвай с надписью: "Не ищи новых путей, а то сойдешь с рельсов".

Наконец мы доплелись до "улицы тети Розы". Масса людей, старинные авто. На них – лозунги. Смех, шутки. Запомнился белый лимузин с надписью: "Ах, гаишники, мой свет, Мюллера на вас нет!". Рядом стояла полуторка, на которой значилось: "Первоапрельское такси". И еще: "Я уступаю дорогу пьяным", "Пьяный, переходи дорогу на зеленый змий". Напротив – лакированная "Антилопа-гну" в полном составе во главе с решительным командором и справкой для ГАИ:

1. Не психхх.

2. Зрячий на 250 грамм.

3. Рабочая температура – 40 °С.

Но парадом командовал не Бендер, а вальяжный мужчина с мегафоном. Заметив нас, приказал:

— Этих – в полуторку.

— Они же в кондиции! – сказал помощник.

— Ничего. Сегодня танцуют все. А ля турне под шафе.

Нас весело забросили в кузов.

Аркаша промычал:

— Что, опять на помидоры?

— На картошку! – сурово ответил я.

Полуторка в составе автоколонны тронулась. Аркаша неуверенно водил по сторонам камерой, а я его придерживал. Мелькнула успокоительная мысль: если мы провалимся под колеса или вылетим, то пленку проявит безутешный Яковлевич.

В машине выделялись трое: Гриня, Зюня и Андрюха, а с ними впечатляющие блондинки в мини.

Из разговора я понял, что Зюня намерен переехать несколько южнее. Предстояло оформление, беготня. И тут он предложил использовать наше авто в качестве средства передвижения на Землю Обетованную.

— А как же границы? – спросил Гриня.

— Не страшно, везде есть одесситы.

— А мы? – спросил Андрюха.

— Вы не показывайте паспорта, а как приедем, проведем небольшую операцию. Будет вместо паспорта.

— А с нами что будет? – встревожились блондинки.

— Так без русских жен Израиль просто зачахнет, – весело ответил Зюня.

Девушки зааплодировали.

Мы поравнялись с гаишником и он, не расслышав слово Израиль, отдал честь.

Мелькнул "Привоз", на котором, говорят, все было в этот день почти даром. Друзья хотели взять продукты для дальней дороги, но не успели. Да и бензин заканчивался. Еле дотянули до улицы Ильфа и Петрова, которые как бы символически приветствовали наш автопробег.

Обратно возвращались на автобусе... Кайф был не тот.

Потом отправились в ресторанчик с удивительно домашним неофициальным названием "У бабы Ути", возле оперного. Была такая официантка. Обсчитывала виртуозно. Но сегодня она гуляла.

Нас, обвешанных съемочной аппаратурой, приметил администратор и пригласил за отдельный столик. Вскользь поинтересовался:

— Из какой газеты?

— "Комсомолец Украины", – небрежно бросил протрезвевший Аркаша.

Нас немедленно перевели в кабинет. Обилие стола вселило надежду в светлое будущее, а счет оказался смешным, как первоапрельская шутка.

Мы прошлись по вечернему бульвару. На небе улыбались мириады звезд, нежно окутывая Одессу теплым светом, словно пытаясь ее защитить от грядущих перемен, от ближайшего семьдесят седьмого, когда с большим размахом отмечали 60- летие Советской власти.

Какая могла быть Юморина в том году? Да и пришло из Киева директивное письмо за подписью великого секретаря товарища Щербицкого: "Покончить с одесскими шутками".

С ними, слава Богу, так и не покончили, а следующая Юморина состоялась только через 11 лет, сразу после появления нового пенсионера союзного значения гражданина Щербицкого.

С тех пор Одесская Юморина продолжается, и я, надеюсь, будет всегда! Догоняете?

¹ Быстренько

² Власть

³ Сумасшедший

⁴ Немножко больной на голову

Александр ГАЛАНТ (Бремен).

Фото Михаила РЫБАКА.

Рисунки В. СИМИНОГИ.