Номер 09 (805), 10.03.2006

10 лет без Иосифа Бродского

Иосиф Бродский – человек дьявольской силы и безумной жизни. Его история – это летопись из фактов трагедий и драм, которые объединила математическая рациональность. Бродский не знал о жанре фарса или комедии. Его выбор – биографическое моралите с элементами высокого самомнения, раскалывающего сознание других; тех, кто попадал под его бромное слово. И слово растаптывало, сгибало и калечило, выламывало до последней кости несвежего сознания. Слово Бродского было новым, смелым и сильным. Он не писал стихотворений, а сыпал огненно и непрестанно, взбудоражено и гневно. Иногда Бродский сам оказывался в тисках своей системы. Бунт собственного естества через поэзию должен был вырваться наружу, – иначе это могло бы разорвать самого медиума изнутри. При всем разнообразии исторических интерпретаций, пусть и противоречивых, Бродский не укладывался в определенные схемы. Возможно, этому способствовала его динамическая непоследовательность и противоречивость внутреннего "я".

Иосиф Бродский – мастер интонации. Именно интонация самое тонкое и тяжелое в поэзии. Бродский, словно физик-атомщик, направляет термоядерную реакцию, словно Эйнштейн, работает над теорией вероятности своего творчества, формируя материю из аморфной нейтринной структуры, которую берет из универсума своего подсознания. И слово взрывается на весь мир, и в том взрыве – грохот реактора, который запустил Бродский. Наверное, устная речь казалась Бродскому очень беспомощной, чтоб успеть за "разряженным воздухом абстрактных понятий". Язык – явление только физическое (аспирация, артикуляция), и потому он стремится утонуть в метафорах, где окончательно происходит его материализация. Интересная особенность стиля Бродского: внешняя рациональность конструкции, форма силлогизмов, подходящая больше к научному тексту, наполняет очень неожиданное и парадоксальное содержание.

Невзирая на огромное количество публикаций, посвященных жизни и творчеству Бродского, судьбу его поэтического "Я" тяжело назвать счастливой. В России лирика лауреата Нобелевской премии и одного из самых талантливых поэтов ХХ столетия вызывала больше вопросов, нежели понимание. Даже если не считаться с дерзкими эпитетами, нужно признать, что попытки понять поэзию Бродского, найти стержень, понять суть и проблематику творчества часто оказывались в интеллектуальном тупике.

Меняйся, жизнь. Меняйся хоть извне
на дансинги, на Оперу, на воды;
заутреней – на колокол по мне;
безумием – на платную свободу.
Ищи, ищи неславного венка,
затем, что мы становимся любыми,
всё менее заносчивы пока
и потому всё более любимы.

Бродский – человек фатальный, но именно в своей фатальности несокрушимый и неповторимый. У многих до сих пор этот человек вызывает отвращение, ненависть, страх, – ведь воспоминание разрушает наши фреймы повседневности, наши установившиеся стереотипы вечного покоя. И еще одно... Бродский был украинофобом. Его стихотворение "На Независимость Украины" шокировало многих в начале 90-х. Это было яростно и сильно. Именно через эту силу Бродского ненавидели и у нас, и в России. Лауреат Нобелевской премии в литературе получил её не как представитель России, однако Россия забыла об этом и присвоила славу поэта после смерти, конечно, не спросив разрешению у автора.

Это трудное время. Мы должны пережить, перегнать эти годы,
С каждым новым страданьем забывая былые невзгоды,
И встречая, как новость, эти раны и боль поминутно,
Беспокойно вступая в туманное новое утро.

Бродского выдвинули на эту престижную награду Штаты, хотя сегодня об этом уже немногие помнят. Да и самого а-ля литературного Мориарти призабыли.

Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради Бога.
Я в небо погляжу и подышу
холодным ветром берега другого.

28 января исполнилось 10 лет с того времени, как Бродский покинул нашу землю. Он даже не знал о том, что умер; он даже не страдал, как все. Страдали другие: те, кто его любили, но только не Бродский. Мастер умер во сне на 56-м году жизни. Но об этом десятилетии в Украине так никто и не вспомнил.

Простимся.
До встреч в могиле.
Близится наше время.
Ну, что ж?
Мы не победили.
Мы умрем на арене.
Тем лучше.

Скажу прямо: я ожидал публикаций, ожидал аналитических литературоведческих заметок, но ожидание без интенции превращается в пустоту. Поэтому должен начать диалог первым. О Бродском так никто и не вспомнил.

Каждый великий поэт преодолевает традицию – это его шаг (прыжок) в грядущее через пренебрежение к законам времени и пространства, расставляющим на каждом шагу ловушки, в которых соблазнительно, а иногда и так очаровательно блестит приманка разноцветного, апробированного и понятного сегодня. Преодоление поэтической традиции перерастает в сознательный акт самоэмиграции – поэт оставляет свою духовную родину и ищет лучший мир. Но он не знает, куда идти. Поэт сам создает свой путь. Поиск как цель. Однако одно он знает точно – новая духовная родина намного лучше, чем прежняя. Это не подъем, а спиральное движение вверх, что воплощает одновременно и развитие, и начало. Путь великого поэта всегда в стремлении к недосягаемому идеалу.

И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть еще Бессмертье...
... А мы хотели просто уцелеть.

Преодоления традиции критики чаще всего замечают в форме – оно и понятно; легче заметить новое в ритмах, рифме, размерах, метафорическом языке, сравнениях, чем в самой тематике поэзии. Но традиционная тематика в поэзии и является тем камнем, постоянно тянущим поэта в область банального. Преодолеть банальное содержание для поэта – это не только найти свой голос, но и найти себя (не только как певца, но и как Творца).

Стоит признать, что преодоление традиции не всегда означает ее опровержение. Это сложный процесс со своими законами и внутренним синергизмом. Говорить о влияниях на Бродского еще сложнее. В русской поэзии Бродский был учеником Цветаевой: он проработал и ассимилировал внутренние черты российской поэзии – от классицизма к футуризму.

Мы продолжаем жить.
Мы читаем или пишем стихи.
Мы разглядываем красивых женщин,
улыбающихся миру с обложки
иллюстрированных журналов.
Мы обдумываем своих друзей,
возвращаясь через весь город
в полузамерзшем и дрожащем трамвае:
мы продолжаем жить.

К тому же (а возможно, во-первых) Бродский – знаток европейской поэзии "от Ромула и до ХХ столетия". Он, безусловно, испытывал влияние поляков с их ироничностью, почти незаметной в российской поэзии после Пушкина; а также метафизиков-англичан, которые всегда были ему по душе. Вероятно, именно английская метафизическая традиция XVII века (от Донна к Батлеру) очень выразительно будет прочитываться в стихотворениях Бродского.

Интеллектуальное познание как способ поэтического освоения мира в творчестве поэтов-метафизиков отразилось на всей системе образного мышления. Для поэта-метафизика образность уже не является целью иллюстративности и орнаментальности – она является могучим аналитическим инструментом, способствующим движению умственного процесса аргументации для оправдания парадоксов мысли. Поэт-метафизик меньше, нежели поэт-лирик, зависел от образных клише школы. Отсюда и сравнения, и метафоры метафизиков из разных областей человеческой деятельности, традиционно не из эстетичного измерения – геометрии, географии, химии, астрономии, медицины, быта. Отсюда – отказ от дифференциации языка на высокий, средний и низкий стили. Бродский рассматривал язык как логично точное и эмоционально правдивое средство человеческого общения.

"Поэзия – не развлечение и даже не форма искусства, но наша цель, – сказал в одной статье Иосиф Бродский. – Если то, что отличает нас от остального животного царствия – язык, то поэзия – наивысшая форма языка, наше, так сказать, генетическое отличие от животных. Отказываясь от поэзии, мы обречены на профанные формы общения, – политика, торговля. К тому же – это колоссальный ускоритель сознания и для автора, и для читателя. Вы находите связки или зависимость, о существовании которых вы и не догадывались. Одним словом, это уникальный инструмент познания".

Поэт, как и шиповник, – это "храм на крови", который "свои же листья" сбрасывает ради собственного возрождения. Выпуская живой организм стихотворения из клетки на волю, поэт уже не несет ответственности за поэтическое бытие во времени, то есть не знает заранее, что случится с его произведениями в будущем; автор даже и не догадывается о тех дополнительных значениях, которые будет иметь его творчество. Каждый читатель привносит что-то свое; дополнительные значения возникают в результате эффекта столкновения читательского восприятия с текстом, и этот процесс очень активный по сравнению с пассивным чтением. Органическая способность текста иметь несколько толкований в зависимости от читателя, века, национальной культуры обеспечивает жизнь во времени и свободное безвизовое передвижение в пространстве.

Для Бродского стихотворение – форма борьбы поэта со временем. И поэт должен выйти победителем. Успех этой борьбы зависит частично и от последующего творчества: в каждом стихотворении поэт расширяет свое видение; при этом происходит эффект обратной связи – новые стихотворения проливают свет на старые, видоизменяют и дополняют их, превращая невозможные ранее толкования в возможные. Иосиф Бродский разрушил системы поэзии в то время, когда настоящая поэзия захлебывалась под течениями и стилями соцреализма. Бродский в своем сознании оставался ребенком Хлебникова и Мандельштама, Ахматовой и Цветаевой, он держался за нить поэзии СВОЕЙ культуры, оставив Москву, живя на ином континенте.

Теперь я уезжаю из Москвы,
с пустым кафе расплачиваюсь щедро.
Так вот оно, подумаете вы,
бесславие в одёже разобщенья.

Всю жизнь система стремилась сломать Бродского, истребить все человеческое и сверхчеловеческое, но внутренняя сила поэта возвращала саму систему в сторону деструкции. Бродский работал до самосожжения и безумия. Он писал – и так жил. Во время торжественной речи на вручении Нобелевской премии в 1987 году поэт констатировал: "Весь мир спасти не удастся, но отдельного человека – можно". Драма жизни Бродского – это драма поэтического творчества. Он с чрезвычайным напряжением, мужественно, последовательно переживал собственную внутреннюю драму, которая реализовалась в драматизме его поэзии и его собственной судьбы.

Бродский – злостный враг банальности. Он преодолевает рифы традиционной любовной лирики или пейзажных зарисовок, в которых поэт часто невольно смахивает на себя ("смотрите, какой у меня остроглазый глаз!"); преодолевает подводные камни дидактизма, стремящегося вылеплять из поэта какого-то мудрого учителя жизни, знающего как, куда и зачем идти. Не соблазнила Бродского и политика. Он знал, к чему это может привести. На всю Советскую империю была только горсточка тех, кто имел ауру "незапятнанных интеллигентов". Таким, к примеру, был Сергей Аверинцев. Был, пока не пошел в политику в начале 90-х. И загудело – шумные обвинения, клевета и измена... Бродский понимал, чем обернется политика в стае шакалов и иуд.

Стихотворения Бродского ознаменовали разрушение поэтической образности от античности до ХХ века. Неожиданность звуковых и метафорических элементов, роль знака значительно усилились. Вместе с тем выросла роль прямого эстетично неопосредствованного изображения. Увеличился удельный вес слова по сравнению с изображением. Формы и суть действенности поэтического искусства изменились, голос поэзии был тяжелым, как и словесное изложение содержания инструментальной музыки. Поэзия у Бродского не приобрела формы аккордов и тактов.

Но Бродский постоянно искал формы и себя в форме. "Вообще в двадцатом столетии, – пишет Бродский, – ты должен быть предельно четким. Поэтому ты должен все время проверять себя. Частично это связано с постоянным подозрением, что где-то существует какой-то сардонический ум, даже сардонический ритм, который будет высмеивать тебя и твои увлечения. Поэтому ты должен перехитрить сардонический ритм".

В то же время поэта остро критиковали за избыточный интеллектуализм. Новая поэтическая форма разрушила эстетичный канон, но содержание утвердило эту форму в каноне настоящей поэзии. Наверное, Бродский был прав в том, что не хотел и не стремился что-то объяснять массам. Он разговаривал с индивидуальностью.

Прости, о, Господи, мою витиеватость,
неведенье всеобщей правоты
среди кругов, овалами чреватых,
и столь рациональной простоты.
Прости меня – поэта, человека –
о, кроткий Бог убожества всего,
как грешника или как сына века,
всего верней – как пасынка его.

Кто хочет понять, – поймет из его стихотворений и без дополнительных определений. Другим объяснять напрасно: если бы и поняли, то, вероятно, не поверили бы в искренность намерений автора. Предал, продался, получил Нобелевскую премию, пусть теперь сидит и страдает в Штатах. Так и нужно!" – думали тысячи в СССР. Но Бродский не страдал. Он работал и писал... только с каждым годом стихотворений появлялось все меньше и меньше.

О, ощути за суетностью цельность
и на обычном циферблате – вечность!

Дмитрий ДРОЗДОВСКИЙ, лауреат литературной премии имени О. Гончара.