Номер 21 (1167), 14.06.2013

(Продолжение. Начало в № № 7-20.)

Вторая категория - молодые, ими становились прослужившие полгода, то есть дождавшиеся следующего призыва. Если салагами могли быть только рядовые, то в категорию молодых попадали и ефрейторы, и сержанты.

Эти бойцы уже получили негласное право ходить с расстегнутыми крючками гимнастерок и шинелей, чуть-чуть ослабленным ремнем. Молодые могли неспешно раздеваться при отбое и не торопиться при подъеме, сохраняя последние, самые сладкие минуты сна.

В обязанности этой группы входило обязательное хождение в караул: солдаты - часовыми, сержанты - разводящими, сержанты дежурили по роте. Все работали на обслуживании техники.

Были у молодых и разные приятные мелочи и права по отношению к салагам.

Третья группа - черпаки, или годки. Эти сразу взлетали на недосягаемую по льготам и привилегиям высоту. Правда, сопутствовала этому подъему почетная, но неприятная процедура.

СЛЕДСТВИЕ, НАШИ ДНИ

...Потерпевших я не знал, поэтому очная ставка была с людьми, с которыми я вел переговоры, то есть с посредниками.

С этими людьми мы были почти ровесники: мне сорок девять, им по сорок пять. У всех за плечами достаточно большой и разнообразный жизненный опыт.

Один из моих оппонентов - подполковник СБУ, второй носил такое же звание, но милицейское, был заместителем начальника УБОПа. Оба пенсионеры, но, как известно, бывших не бывает.

Очные ставки проводились там же, где допросы, в помещении УБОПа.

Несмотря на жесточайшую усталость, мне хоть на несколько секунд, но случилось отдохнуть душой. Следователь находился в кабинете, окно которого выходило на улицу; обычно плотно зашторенное, в этот день оно было приоткрыто, и в образовавшуюся щель были видны кусочек улицы и вход в здание УБОПа.

Возле входа в здание я увидел дочку, она стояла с незнакомым мне мужчиной, вероятно, адвокатом, в двух шагах от них нервно курила жена.

Пусть эта односторонняя встреча была мимолетной, но и такая она придала мне дополнительные силы. Увидев мой взгляд, прилизанный встал из-за стола, закрыл окно и плотно задернул штору.

В глубине души я надеялся, что если повезут в следственное управление, то близкие тоже, хоть на мгновение, увидят меня. К сожалению, меня не вывезли.

Летний день уступал надвигающейся ночи. На улицах зажглись фонари, город обняли сумерки.

В кабинет зашел один из "потерпевших посредников". Следак выполнил необходимую процедуру опознания и спросил, какие у нас есть заявления.

Я ответил, что отказываюсь от очной ставки, если мне не предоставят адвоката. Прилизанный, не занося мое требование в протокол, предложил подумать.

Со стороны следователя это была, пожалуй, единственная добрая подсказка. Мой отказ от дачи показаний позволял вести следствие без меня, а значит, лишал возможности получения мной информации.

Такое положение меня не устраивало. По задаваемым вопросам можно было понять, куда дует ветер следствия и какую бурю он предвещает.

За несколько секунд проанализировав ситуацию, я дал согласие на проведение мероприятия.

Нет смысла описывать сам процесс очной ставки. Он регламентирован, повседневен и будничен, как утренний туалет. Думаю, достаточно сказать, что я полностью отказался от предыдущих показаний и явки с повинной.

Своими вопросами я сбивал оппонентов с их позиций. Они сами путались в датах и цифрах.

Один из потерпевших заявил, что вообще считал меня прокурором города. Это заявление меня изумило, а следака заставило задать дополнительные вопросы: представлялся я прокурором или нет и кем вообще я представлялся.

На свои вопросы он получил категорический ответ: не представлялся он (то есть я), вообще никем не представлялся.

- Но тогда почему вы решили, что Роев прокурор? - удивленно спросил следак.

- Он очень представительно выглядел, - последовал ответ.

В общем, обе очные ставки были как под копирку, потерпевшие противоречили не только мне, но и сами себе.

Следак разозлился, назвал происходящее цирком и вышел из кабинета.

В этот вечер я больше не видел следователя, вместо него зашли опера, надели на меня наручники и повезли в КПЗ (камеру предварительного заключения), или, как она "гуманно" называется сейчас, ИВС - изолятор временного содержания...

РЕТРОСПЕКТИВА

...В черпаки принимают жестко, но сугубо добровольно. За два года службы мне трижды пришлось видеть процедуру приема и участвовать в ней. За всё время я ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то отказался.

В разных частях принимали по-разному. У нас это происходило так...

Ночью в Красном уголке собирались все старшие призывы. Соискатели, то есть прослужившие год солдаты и сержанты, толпились в коридоре, их по одному пофамильно вызывали в Красный уголок.

Старшие задавали пустячные, ничего не значащие вопросы. Главное, нужно было без запинки назвать дату Приказа министра обороны об увольнении в запас. Это было несложно, так как Приказ об увольнении и призыве два раза в год в одни и те же числа публиковался во всех центральных газетах.

После ответов соискателю предлагали лечь животом на стол, и он двенадцать раз, по разу за месяц службы, получал по заднице ремнем, чтоб помнил и не забывал тяготы и лишения службы.

Если повезет и исполнитель выпадал ленивый или незлобивый, то всё было терпимо, если ревностный служака, то на заднице и звездочка с пряги могла отпечататься.

После горького - сладкое. Новоиспеченному черпаку предлагали выпить полный котелок вина, после чего он становился полноправным черпаком - старослужащим, или по-другому - стариком.

(Продолжение следует.)

Петр ГАЛКИН.