Номер 34 (624), 16.08.2002

Пережитое

Позади защита дипломных работ и сдача государственных экзаменов в вузах нашей страны. Мне же вновь выпала ответственная миссия возглавить экзаменационную комиссию. Наверное, выпускники не догадываются, что мы – экзаменаторы – волнуемся не меньше наших студентов и от всей души желаем им успешного испытания. Но каждый раз, когда с трибуны раздается молодой и чуть взволнованный голос: "Уважаемый господин председатель!" – я вспоминаю...

Это случилось много лет тому назад. Наступил июнь 1967 года, В Одессе жаркое лето, для многих – начало приятного отдыха; в учебных заведениях пора экзаменов и защита студенческих исследовательских работ.

Исторический факультет Одесского государственного университета им. И.Л. Мечникова в то время располагался в небольшом особнячке на ул. Советской Армии, где ныне размещается гордость нашего города – великолепная Научная библиотека ОНУ. Огромные окна этого здания выходили также в сквер, и массивные, немало повидавшие на своем веку деревья заглядывали в наши аудитории, освежая и своим негромким шелестением листьев подбадривая увлеченную учебой любознательную молодежь.

Весть о том, что председателем экзаменационной комиссии назначен академик из Киева, многих из нас не на шутку встревожила. Одних – потому что глава комиссии якобы любит "покопаться", с целью выявить прорехи в студенческих знаниях; других – из-за того, что он, тоже по слухам, зорко следит, чтобы никто, не дай Бог, не воспользовался шпаргалкой.

Скажу честно: мне как будто беспокоиться не следовало, поскольку учился я на совесть и к тому же с большим интересом. Отношение ко мне со стороны членов экзаменационной комиссии, а она состояла из заведующих кафедрами и декана, было вполне доброжелательным и, наконец, я шел на свои заключительные студенческие испытания хорошо закаленным морально и физически.

Но начну с самого главного события в моей студенческой жизни – защиты дипломной работы. Впрочем, я не побоюсь назвать ее своим первым достаточно зрелым исследованием.

Моей дипломной работой руководил известный в городе историк, доктор наук, профессор, заведующий кафедрой истории древнего мира и средних веков Петр Иосифович Карышковский. Имя, по сей день вызывающее глубокую симпатию и искреннюю признательность многих одесских историков моего поколения.

Однако даже не это главное. Здесь прежде всего следует сказать о теме моей дипломной работы. Задолго до описываемых событий я обратился к маститому историку: "Петр Иосифович, – начал я негромким, но твердым голосом, – прошу вашего согласия на руководство моей дипломной работой".

Профессор оторвался от книги (а надо заметить: Петр Иосифович постоянно что-то читал или листал – даже находу – делая какие-то заметки), взглянул на меня сквозь толстые стекла очков и коротко ответил: "Согласен, – затем добавил: тему вы выбрали?"

В маленькой, тесной комнатушке, именуемой кабинетом, средний одессит, учитывая комплекцию, повернуться наверняка посчитатал бы немалой удачей; но наш профессор – высокий и худой – мог без проблем протиснуться к своему, всегда заваленному книгами и журналами столу.

Я тоже имел весьма умеренный вес, а потому смог, по приглашению Петра Иосифовича легко принять сидячее положение. И только после этого стал отвечать на поставленный вопрос, предварительно удостоверившись, что нас никто не слушает. Что же "крамольное" я собирался поведать своему наставнику?

Итак, я рискнул рассказать Карышковскому, чем я занимаюсь поздними вечерами, когда уже тщательно проштудирована обязательная и зачастую дополнительная литература; сделан перевод с английского, французского, а позднее – и немецкого текстов. Более того, в зимние каникулы и нередко летом я ездил в Москву, чтобы изучать в столичных библиотеках то, что стало моей страстью.

История еврейского народа – вот предмет моей юношеской увлеченности, моя первая и по-настоящему сильная привязанность! Конечно, я осознавал, что открывшись, могу навлечь на себя большие неприятности. Но что мне было делать? Незадолго до столь памятного для меня разговора с Карышковским я обращался с таким же предложением к Саулу Яковлевичу Боровому, который когда-то профессионально занимался историей своего народа, много писал и даже публиковал труды. Пусть будет благославенна его память, но профессор Боровой, откровенно говоря, испугался. Саул Яковлевич предложил мне выйти из кабинета, а он в то время занимал должность заведующего кафедрой в кредитно-экономическом институте, и мы вместе, словно заговорщики, отыскав укромное место в тихом переулке, что неподалеку от Приморского бульвара, стали прогуливаться. И мало кто из редких прохожих догадывался, что именитый ученый изливает душу совсем еще молодому человеку, кстати говоря, не делая никаких выводов или наставлений.

С.Я. Боровой откровенно рассказывал о своих мытарствах в конце 40-х – начале 50-х годов, страшно подумать, уже прошлого века. Когда Саул Яковлевич вспоминал, как его, единственного в те годы доктора исторических наук, талантливого ученого и педагога, травили и терзали на историческом факультете Одесского университета, и что ему пришлось скрываться, опасаясь ареста, то я отчетливо увидел крупную слезу, покатившуюся по его морщинистому лицу.

Грешно признаться, но я ему не сочувствовал. Что же советский историк, если он честный и порядочный человек, не знал, в какой живет стране и какая в те годы проводилась политика?!

Спецслужбы осуществили подлое убийство Соломона Михоэлса – легенду советского театрального искусства, арестовали академика Лину Штерн и десятки других не менее известных всему миру евреев. Разве все это было случайностью?

В то время, когда мы вели столь необычный разговор, а точнее, монолог, в Одессе вовсю свои права "качала" весна 1965 года. На улице тепло, кружится голова от пьянящих запахов цветов, однако на душе пасмурно и неприятно. Повеяло 37-м годом. Как мне тогда хотелось напомнить почтенному профессору, что женщине-академику Лине Штерн, биологу с мировой известностью, труды которой были настольной книгой для ее коллег в США, странах Западной Европы, следователи, давно разучившиеся мыслить, с издевкой намекали на предательство, измену Родине, обзывали проституткой. Всю жизнь Лина Штерн отдавала служению науке, а домашний очаг она умышленно променяла на исследовательскую лабораторию. Не испугавшись, Л. Штерн, с ухмылкой глядя палачам в глаза, ответила на оскорбление: "Вы мне льстите". Они так и не посмели ее убить... А я с горечью подумал: "Саул Яковлевич, находясь в преклонном возрасте и зная, что ему сейчас ничего не грозит, все же отказал студенту в официальных консультациях"...

И вот – тесный кабинетик Петра Иосифовича. Я хорошо помню, с каким интересом и даже удивлением он смотрел на меня, с каким вниманием слушал мое признание.

(Окончание следует.)

И. ШКЛЯЖ, доктор исторических наук, профессор.