Номер 20 (663), 30.05.2003

И. МИХАЙЛОВ

(Продолжение. Начало в №№ 14-19.)

На улице – чудесно! Зимнее солнце все еще ярко светит, хотя и не греет.

Морозный воздух бодрит и способствует хорошему настроению. Все прекрасно, особенно если тебе девятнадцать и все еще впереди.

Петя не спешил. Виленские жили в нескольких кварталах от Ильи Борисовича. Петя шел пешком, думая об удивительной судьбе Жениной мамы и самого Ильи Борисовича.

Свернув направо, Петя оказался на улице Институтской, а вот и дом номер 18. Лифт быстро поднял Петю на девятый этаж, еще минута-вторая, и сердце нашего героя сильно забилось. Ему казалось, что все вокруг слышат, как оно стучит. Петя остановился у двери квартиры Виленских, не решаясь позвонить.

Надо успокоиться; посчитаю до десяти; один... два... три. "Ты долго будешь так стоять?" – услышал Петя насмешливый голос студента-медика Бори Фишмана. Кауфману ничего не оставалась делать, как нажать кнопку звонка. Дверь открыла Генриетта Иосифовна. "Очень рада, проходите, ребята. Женя сейчас..." Не успела Генриетта Иосифовна досказать, как из своей комнаты вышла нарядная именинница.

Боря перехватил инициативу, начав поздравлять Женю первым. Петя стоял и ждал, когда напористый медик перестанет сыпать комплементы, восхищаться красивым платьем и вообще раздражать его. Но Фишман не унимался. Он читал стихи о любви и даже готов был что-то спеть, но выручила Генриетта Иосифовна. Женина мама тактично напомнила ретивому ухажеру, что Петя ждет своего права поздравить именинницу, и только тогда Фишман замолчал и сел на диван.

Петя густо покраснел, когда говорил Жене о том, что "в жизни раз бывает восемнадцать лет", а потом еще больше сконфузился, когда достал коробку с бижутерией. Женя быстро ее открыла и, пораженная оригинальностью украшений, лишь воскликнула: "Мама, мама, посмотри, какая прелесть!"

Гериетта Иосифовна подошла к дочери, посмотрела сперва на подарок, затем на Петю и сказала: "У твоего друга – великолепный вкус". Потом Генриетта Иосифовна заметила, что еще не совсем управилась на кухне, и вышла, оставив молодых людей в гостиной.

Фишман был сражен. Он, насупившись, молчал, видно, нечего было сказать.

Зато Петя сиял и в душе от всего сердца благодарил капитана государственной безопасности.

Постепенно большая комната наполнялась гостями. Шум стоял невероятный.

Говорили все вместе; никто никого не слушал. Один начинал, но его тут же перебивали другие. К счастью, Женина мама попросила гостей занять места за праздничным столом. Стало значительно тише. Ребята предлагали своим подругам садиться первыми, затем сами располагались, успевая бросить любопытный взгляд на сверх меры заставленный стол.

Я не буду описывать сервировку этого стола и угощение, вызывавшее у присутствующих повышенное слюновыделение. Отмечу лишь, что для начала 70-х это было слишком. Правда, отдельные "умники" утверждали: "Да, в магазинах ничего нет, но загляните в каждый холодильник..." Сколько в этих словах ханжества и лицемерия?! Кто станет делиться секретами, если речь идет о святая святых советской действительности – продуктах питания? Но все знали: без блата в холодильнике будет столько, сколько на прилавке продуктового магазина.

Генриетта Иосифовна не была исключением из правил. Родители ее учеников, работавшие в нужной сфере, уважали учительницу иностранных языков, ценя ее тактичность и скромность. И если случалась оказия, то холодильник Виленских и впрямь не пустовал.

Гости, увлекшись трапезой, даже не заметили, что виновница торжества почти не сидит за столом, а вместе с мамой суетится, стараясь угодить каждому из присутствующих.

В самый разгар праздника пришел Гольдин – "душа общества", как его называли друзья. От своих учеников он требовал, чтобы они по возможности говорили на иврите. Вот и теперь он произнес речь на языке Библии.

Гольдин говорил не спеша, отчетливо произнося каждое слово. Его слушали внимательно и не были разочарованы. Изя, поздравив Женю, перешел к проблемам ближневосточным, а от них – к антисемитской кампании, набиравшей силу в советском государстве. В словах учителя не было пафоса; в них слышались горечь и сожаление, и все это поняли. К тому же прошел слух, будто Гольдина вызывали в КГБ. Правда ли это; каковы ожидаются последствия?

Но Петя чувствовал себя счастливым, несмотря на пессимизм учителя иврита. Женя несколько раз подходила к нему, мило улыбаясь, и даже один раз позволила себя поцеловать. Генриетта Иосифовна тоже оказывала Кауфману подчеркнутое внимание. Правда, и другие ребята не считали себя обделенными Жениным очарованием.

Наконец, пришло время, когда гости стали расходиться. Пете так не хотелось покидать этих замечательных женщин, что настойчиво стал просить, чтобы ему разрешили помогать мыть грязную посуду. Сперва Генриетта Иосифовна вежливо отказывалась, но, поняв намерения молодого человека, уступила.

Проводив последнего гостя, а им оказался знакомый нам Фишман, так и не добившийся расположения молодой хозяйки. Женя пришла в кухню, чтобы подсобить матери. Однако она застала Генриетту Иосифовну пьющую с Петей чай.

Женя приятно удивилась, поскольку решила, будто Петя давно ушел домой.

Генриетта Иосифона предложила молодым людям пройти в свою комнату, пояснив, что намеревается убирать в гостиной. Петя с благодарностью посмотрел на Женину маму, поняв, что в ее лице имеет надежного союзника.

Комната оказалась небольшой и весьма скромно обставленой. Петя расположился в глубоком кресле, стоящем у окна, из которого открывался вид на вечерний город.

Неожиданно его внимание привлекла фотография, висевшая на стене, где стоял письменный стол. На ней – молодой мужчина в военной форме, с открытым лицом явно славянского типа. Пока Женя переодевалась, Петя не терял даром врежни. Он подошел к письменному столу. Среди фотографий, висевших на стене, Петя заметил совсем маленькую, едва приметную. Внимательно присмотревшись, он узнал молодого Илью Борисовича. "Наверное, на другой, более крупной – Головко," – подумал Петя.

"Узнал?" – вдруг услышал он за спиной. Петя обернулся. На Жене был надет бордового цвета шелковый халат, так гармонировавший с ее черными волосами. "Да, это, кажется, Самсонов Илья Борисович, наш философ".

Вместо ответа Женя лишь улыбнулась. "А это кто?" – нерешительно спросил Петя, указывая на фотографию молодого офицера.

Женя многозначительно посмотрела на открытую дверь, Петя догадался.

Когда Генриетта Иосифовна не могла их услышать, Женя тихо промолвила: "В другой раз я бы ничего об этом не сказала, но сейчас я почти пьяна и потому могу себе позволить поболтать".

Женя явно кокетничала и оттого казалась еще более привлекательной.

Петя взял ее за руку и сразу почувствовал, как расслабляющее тепло полилось по его телу, как участилось дыхание и заколотилось сердце. В такую минуту ему было все равно, чье это фото, лишь бы Женя находилась рядом.

Юная Виленская несколько минут размышляла, видно, думала, что сказать; потом все таки решилась: "Это фото необыкновенного человека. Его звали Василий Головко". Петя едва сдержал себя, чтобы не закричать: "Так я и думал!" Но промолчал, между тем Женя продолжала: "Мама, бежав из гетто, оказалась в маленьком отряде, которым командовал Василий Васильевич, офицер Красной Армии. Его редкие душевные качества, личное мужество, способности командира снискали ему искреннюю любовь подчиненных и в конце концов помогли сохранить почти весь личный состав.

Головко полюбил маму и эти светлые чувства он пронес через всю свою короткую жизнь. Нет, он не погиб на войне. Освобождал Белоруссию, далее сражался в Германии, дойдя с частями Красной Армии до Берлина.

Судьба хранила этого человека: тонкого лирика и бесстрашного бойца.

В июне 1945 г. Головко вернулся в Бобруйск, мама в это самое время время находилась в столице Литвы, пытаясь разыскать родных и близких.

Василий Васильевич, узнав, что мама – в Вильнюсе, приехал в этот город, нашел ее, вместе с ней разделил горечь страшной трагедии, постигшей наш народ.

По-видимому, на дальнейшую судьбу Головко большое влияние оказала весть о том, что в начале 1945 г. мама встретила Аббу Ковнера, одного из создателей, а потом и командира боевой организации гетто. Они стали сотрудничать. Между прочим, Ковнер родился в Севастополе, Он был всего на несколько лет старше мамы, но познакомились молодые люди задолго до войны.

Абба вырос в Вильно, учился в той же ивритской гимназии, что и мама, с юности стал деятельным сионистом.

В сентябре 1943 г. Ковнеру удалось уйти к партизанам. Он некоторое время даже возглавлял партизанскую группу, состоящую из евреев, бежавших из гетто Вильнюса, Каунаса и Минска.

После окончания войны Ковнер был среди создателей организации "Бриха".

Я о ней скажу несколько слов. "Бриха" – в переводе с иврита означает "побег"; организованная в 1944-45 гг. уцелевшими после Катастрофы членами сионистских молодежных организаций Восточной Европы, которые ставили перед собой задачу эвакуировать евреев в специальные лагеря, расположенные на побережье Черного и Средиземного морей, для их дальнейшей переправки в Палестину.

(Продолжение следует.)