Номер 15 (658), 18.04.2003

(Продолжение. Начало в № 14.)

— Наконец, прощай школа! Что дальше? Пытаться поступать в университет, в котором негласно, но вполне откровенно, срезали абитуриентов определенной национальности, не стоило. Необходимыми деньгами, чтобы в приемной комиссии закрыли глаза на "неудобную" графу, моя семья в то время не располагала. Оставалось одно – уехать из Украины, что и было сделано.

Кауфман замолчал и чуть отпил уже остывший чай, но продолжать рассказ более не стал. О чем-то задумался и капитан Алексеев. Наконец, Владимир Анатольевич произнес:

— Извините, Петя, за банальность: жизнь – сложная штука, и у каждого она складывается по-разному. Однако у носителей, как вы выразились, "неудобной" графы не все так плохо. За абсолютную точность я ручаться не могу, но известно, что в СССР граждане еврейской национальности имеют самый высокий показатель лиц с высшим образованием, специалистов, обладающих научными степенями. Кто это будет отрицать?

Я благодарю вас за откровенность. Конечно, есть о чем поразмыслить.

Вы, наверное, полагаете, что я предложу вам информировать нас? Нет, мы в этом не нуждаемся. Все, что нас интересует, мы знаем. Мы давно могли бы покончить с вашими собраниями и даже кое-кого привлечь к уголовной ответственности. Но не в этом наша цель. Я не собираюсь отговаривать вас от изучения наследия еврейского народа; изучайте, если вам интересно. Однако я предлагаю вам сотрудничать с нами как специалисту-гебраисту широкого профиля.

Петя с удивлением смотрел на серьезное и открытое лицо капитана и не заметил даже намека на шутку. И как бы читая мысли своего собеседника, Владимир Анатольевич подчеркнул: – Да, да, товарищ Кауфман. Вы можете принести немалую пользу не как заурядный информатор, а как знаток еврейской истории и языка. И ничего, что вы так молоды. Мы знаем ваши реальные возможности, глубокие знания и немалый авторитет среди ваших товарищей. Только не спешите с ответом: подумайте, у нас есть время.

И с этими словами Алексеев встал, дав понять, что разговор окончен.

Петя, забыв попрощаться, выскочил в коридор и чуть было не сбил Ивана Сидоровича, очевидно, умышленно стоявшего у металлической двери. Начальник отдела кадров пристально посмотрел на Петю, которому показалось, что теперь все шепчутся, будто он, Кауфман, стал сотрудничать с КГБ, возможно, доносить на них. И от этих мыслей Пети стало не по себе. Он почти бегом спустился в полуподвальное помещение, где находился гардероб, и также быстро покинул здание, куда каждый день являлся, радуясь своему студенческому статусу, друзьям, увлечениям.

"Как хорошо, что тети Цили нет дома, а то, поглядев на меня, не избежать распросов", – подумал Петя.

Тетя Циля, много лет жившая в Новосибирске, работала врачом "скорой помощи" и буквально боготворила своего племянника. Она мало что знала о Петиной общественной деятельности, зато ревностно следила, чтобы сын родной сестры был всегда сыт и чисто одет.

Когда тетя Циля вернулась домой, она застала Петю сидящего в кресле в гостиной. В комнате было темно, и ей показалось, что племянник спит.

— Как-то странно, – решила тетя Циля, – Петя в это время либо отсутствовал, либо упорно что-то зубрил, а сейчас... Не заболел ли, ненароком?

Обеспокоенная мрачными предчувствиями, тетя Циля тихо подошла к креслу, где сидел Петя, намереваясь приложить свою ладонь к его лбу.

— Не волнуйся, тетя, со мной все в порядке; я просто устал и немного задремал, – слукавил племянник.

— Отдыхай, отдыхай, – со вздохом облегчения произнесла тетя Циля.

Часы пробили восемь, и с каждым ударом маятника Петя вздрагивал. Ему казалось, будто капитан и его сподручные стучат в дверь тетиной квартиры.

— Что за чертовщина, – выругался Петя, – надо идти.

— Как? Не поужинав? – спросила тетя Циля, увидев как племянник надевает пальто.

— Извини, тетя, я очень спешу. Не беспокойся, поем у ребят.

Петя не стал ждать автобуса. Было холодно, да и время поджимало. Он решил ехать к Самсонову Илье Борисовичу на такси.

Теперь несколько слов об этом персонаже. Илья Борисович был любимым преподавателем не только студентов мехмата, где учился наш герой. Его знали и уважали все, кто хоть каким-то образом соприкасался с этим незаурядным человеком.

Илья Борисович работал на кафедре марксистско-ленинской философии около двадцати лет, но довольно поздно защитил кандидатскую диссертацию, посвященную этике Баруха Спинозы. Петя знал, что Самсонову нелегко пришлось проталкивать эту тему. Ему было известно и то, что ВАК долго размышлял утверждать ли защиту или "зарубить".

А какие лекции читал Илья Борисович! Кто мог себе позволить, говоря о Гегеле, упомянуть его антисемитские возрения или, анализируя взгляды молодого Маркса, неодобрительно отозваться о ранней работе основоположника "К еврейскому вопросу"? Пожалуй, никто. А доцент Самсонов рисковал.

Сколько раз на перерывах между лекциями Кауфман слышал: "Ух, как этот жид разговорился". И в этой фразе было скорее восхищение смелостью и умом лектора, чем неприязнь. Ведь в то же самое время студенты могли прочитать в газетах, услышать по радио и увидеть в теленовостях, что Израиль-де – враг мировому сообществу, поджигатель войны, а евреи, желающие туда уехать, – предатели.

Небольшая группа студентов-евреев души не чаяла в Илье Борисовиче, который признался, что, будь он помоложе, непременно репатриировал. Правда, Изя Гольдин, нелегально преподававший иврит, узнав о высказываниях Самсонова, лишь красноречиво покачал головой и тихо произнес:

— Странно все это и подозрительно.

Однако ученики обиженно посмотрели на учителя языка Библии, что яснее всяких слов говорило об их безграничном доверии к знатоку философии.

Нельзя сказать, чтобы Самсонов очень удивился столь неожиданному визитеру, скорее, наоборот. Илья Борисович жил один в небольшой квартире, заставленной книжными шкафами и заваленной, казалось, ненужными вещами. Он охотно общался с коллегами, любил принимать у себя и студентов. Петя это знал и все равно волновался.

— Рад видеть вас, – приветливо встретил своего студента Илья Борисович. – Раздевайте пальто, шапку, наденьте шлепанцы и сразу — в кухню пить чай, а то, небось, намерзлись, пока добрались. Пете было неудобно признаться, что приехал к преподавателю на такси, поэтому только едва махнул рукой и проворно последовал за Ильей Борисовичем.

— Ну-с, молодой человек, приступайте, – и с этими словами Самсонов поставил перед, раскрасневшимся студентом полную вазу домашнего печенья. – Это угощение мне досталось от Эллочки Левиной; вы, наверное, знаете это прелестное создание?

Признаться, Петя не был знаком с Эллочкой, однако струдели ему очень понравились. Пока он уплетал хрустящее, рассыпчатое и очень сладкое печенье, запивая горячим чаем, Илья Борисович успел принести из своего крошечного кабинета небольшой сверток, в котором оказался рафинад.

Он также принялся за чай, только пил его уж совершенно по-старинке: неспеша наливал в блюдце, затем, взяв блюдце обеими руками, дул, намереваясь чай таким образом остудить.

Петя вспомнил, что бабушка делала то же самое, только сахар-рафинад колола специальными щипцами, уверяя всех, будто чай, если пить вприкуску, становится вкуснее и слаще.

Деловое молчание нарушил Илья Борисович.

— Ну-с, молодой человек, что вы намерены мне сообщить?

Его карие, не по возрасту живые, глаза чуть насмешливо взглянули на все еще смущенного юношу. Петя рассказал все, что произошло с ним утром в загадочной комнате за массивными дверьми, не упуская даже мелких подробностей.

Илья Борисович внимательно слушал, время от времени снимал очки, протирая салфеткой и без того чистые стекла.

— Так, – начал Илья Борисович, – интересно. А ведь капитан, полагаю, просил вас хранить молчание относительно вашего разговора. Правда?

Илья Борисович вновь снял очки, и теперь Петя отчетливо увидел, как карие глаза преподавателя еще больше округлились, а брови едва изогнулись. Глаза его явно смеялись.

— Я капитану Алексееву ничего не обещал, – твердо заявил Петя, – и просьбы такой я не слышал. Кроме того, я не считаю, что совершаю противоправное, обращаясь к вам за советом, не так ли?

Илья Борисович подвинул к себе пустую петину чашку и налил чай; потом поставил ее на место и жестом руки показал, что в вазе все еще находятся струдели. Петя не заставил себя просить. Он охотно принялся доканчивать угощение, ожидая, что Самсонов непременно что-то скажет.

— Ну-с, молодой человек, – начал Илья Борисович с любимой фразы, – ваши дела не так уж плохи, как вы думаете. Да, органы госбезопасности кое-что пронюхали, хотя не исключено, что им известно больше, чем следовало бы знать.

Допустим, ну и что? Самсонов внимательно посмотрел на Петю, как бы раздумывая: сказать или нет? И, выдержав краткую паузу, продолжил:

— Если бы они захотели с вами расправиться, то вы, товарищ Кауфман, давно лишились бы студенческого билета, а взамен получили бы право бесплатного проезда, скажем, в Магадан, с эскортом.

Почему-то они в вас заинтересованы, но об этом вы узнаете, если согласитесь сотрудничать с капитаном Алексеевым и его коллегами. Таково мое мнение. И еще: никому ничего не говорите, даже самым близким и родным людям. Болтовня лишь способна навредить вам и вашим товарищам. Я уже не говорю о том, что вас могут неправильно понять.

Илья Борисович принялся допивать чай, время от времени поглядывая на обескураженного молодого человека. А еще через минут десять Кауфман, тепло простившись со своим преподавателем, стоял у обочины дороги, пытаясь остановить свободное такси. Часы показывали без четверти одиннадцать.

(Продолжение следует.)