Номер 45 (790), 18.11.2005

Рассказ бывшего заложника

Три года назад весь мир потрясла трагедия, которая произошла в Москве, в театральном центре "Дубровка". Тогда большая группа бандитов захватила театральное помещение, в котором шел мюзикл "Два капитана", и захватила несколько сотен зрителей в качестве заложников. Три дня и три ночи весь мир с напряжением следил за тем, что происходит в российской столице. Об операции по освобождению заложников, в ходе которой погибли сотни людей, спорят до сих пор: правильно ли она была организована, не лучше ли было продолжать переговоры. Однако эти дискуссии оставим историкам... Среди заложников оказалось трое одесситов. Один из них – Павел Ковалев, который поделился своими воспоминаниями о тех страшных днях и ночах.

— В тот роковой день "Норд-ост" шел уже год и четыре дня. Я пришел в театральный центр, рассчитывая купить билет на завтра. У входа мне предложили с рук билет в предпоследний ряд бельэтажа, по самой дешевой цене. Отказываться было просто глупо.

Зал был полон приблизительно на три четверти. У нас на бельэтаже находилось человек 200. Первый акт пролетел лично для меня на одном дыхании. Выходя в антракте, заметил, как женщина в нижнем ряду надевает на голову черный платок. Подумалось: "Вот мусульманка, выходит в фойе, одевается в соответствии с традицией".

Антракт, помнится, затянулся. Основная часть боевиков уже пробиралась в здание, когда мы рассаживались перед началом второго акта. Актеры успели станцевать лишь один танец и спеть лишь одну песню. Это был знаменитый "Танец летчиков", ставший визитной карточкой мюзикла. Дальше началось то, что стало абсурдной реальностью на несколько дней.

На сцену выпрыгнул мужчина в камуфляже и маске. Обзор с бельэтажа не позволяет видеть партер целиком, а именно туда чеченцы вошли в первую очередь. На нашем третьем этаже (сам зал – на втором) они появились несколькими минутами позже. Женщины в мусульманских одеяниях появились на балконе одновременно с мужчинами. В ту секунду окончательно стало ясно, что мы – в руках террористов из Чечни, хотя мозг еще некоторое время противился такому пониманию. Через проход быстро продвигался с автоматом наперевес мужчина средних лет. Видимо, отвечая на чей-то наивно-невольный вопрос, он закричал: "Да, мы настоящие! Вы знаете, что у нас в Чечне делается? Четвертый год идет война!". В этот момент внизу на сцену вышел Бараев. Конечно, как зовут главаря террористов, я еще не знал. Но его заявления рассеяли последние сомнения – мы в плену! Изложив перед нами свои цели и требования, вернее, озвучив лишь одно, главное из них – о выводе войск из Чечни, он пообещал, что в случае штурма нас всех закидают гранатами. Раздался вздох ужаса. Затем всем сказали поднять руки за голову. Ослушавшегося боевиков весьма солидного на вид мужчину ударили прикладом по голове, оторвав ему половину уха. Кровь полилась на дорогой пиджак...

Первые часы после преподанных боевиками "уроков вразумления", большинство людей молчало. Конечно, шли какие-то переговоры – шепотом. По рядам шелестела мысль-вопрос, насколько все это серьезно и как долго все продлится. "Они закончат все обыкновенным требованием денег и самолета", – сказал я своему соседу по креслу справа. "Если бы!", – недоверчиво вздохнул он. Его звали Дима Родионов. Ему, отличнику и талантливому программисту, шел девятнадцатый год. Диму нашли на десятые сутки – мертвого, в морге на окраине города...

В первую ночь почти никто не спал. Привыкание к ситуации давалось с трудом. Я постарался устроиться максимально "комфортно" – положил под голову свитер и попытался задремать. Кроме того, я обнаружил под своим креслом почти полную бутылку воды, а "перед сном" нас покормили мороженым, взятым из буфета. Это был единственный раз, когда мы ели что-то другое, помимо шоколада.

Около двух часов ночи, попытавшись сменить позу в кресле, я упал на пол. В полутишине нервно дремлющего зала гром провалившегося подо мной сиденья прозвучал достаточно отчетливо. В ту же секунду я ощутил на себе автоматный прицел. Правда, чеченцы быстро разобрались в ситуации, и вскоре, сознательно отказавшись от мысли починить кресло, я мирно сидел на полу, свесив ноги под кресло предыдущего ряда.

Приблизительно через полтора часа иностранцев начали собирать в нижних рядах бельэтажа. Я еще накануне вечером сообщил боевикам, что являюсь гражданином Украины, так что меня "заприметили". Документов я при себе не имел, ибо куртка с аспирантским удостоверением висела внизу, в гардеробе, а паспорт лежал на пресловутой московской регистрации (террористам ни капельки не страшной) уже вторую неделю. Однако я тоже решился спуститься вниз, протянув гардеробный номерок с разъяснением, что можно при желании найти документ, подтверждающий мое иностранное подданство. После этого мне сказали почему-то сесть в детский сектор, рядом с юными актерами "Норд-оста". Моими непосредственными соседями оказались дети. 13-15-летние подростки, мальчики и девочки, сидели в боковой части балкона, недалеко от входа, вместе с двумя преподавателями-хореографами. Среди них была дочка известного московского театрального режиссера Марка Розовского – Саша и ее подруга Кристина Курбатова. 14-летняя Кристина играла в первом акте, а потом пошла репетировать. Рядом с ней сидел ее друг – 13-летний Арсений Куриленко. Он выступал в труппе лишь несколько недель, пришел ради своей подружки, в которую был по-детски влюблен. У Кристины на второй день пребывания открылась пневмония, у Арсения – ангина, но террористы не отдавали детей старше 12 даже доктору Рошалю. Последние сутки девочка, придавленная болезнью и нервным стрессом, почти неподвижно лежала на полу под креслами. Арсений хрипел и кашлял. Их больше нет...

Вечером в четверг к нам пришли доктор Рошаль и еще один врач-иорданец. Их не отпускали более четырех часов, которые они провели вместе с нами на бельэтаже. Сидели у входа, почти возле меня. Рошаль сделал операцию одному из боевиков, у которого уже в момент захвата зала была перебинтована рука. После этого ему разрешили оказать помощь больным.

Примерно в это время из женского туалета сбежали две девушки. После этого всем заложникам запретили выходить из зала, а Бараев устроил очередную "промывку мозгов" со стрельбой в воздух. Врачей отпустили около 12 ночи. Они вновь вернулись к трем с максимально полным в тех условиях набором лекарств. Раздавала их нам женщина-врач, находившаяся среди заложников. Ей чеченцы разрешили свободно передвигаться по залу. В партере аналогичную помощь оказывали два мужчины-доктора из Краснодарского края. Один из них погиб.

Наиболее страшные события пришлись на вечер и в ночь на 26-е. В начале в зал ввели какого-то лысого мужчину, всего избитого. Он утверждал, что ищет в зале сына по имени Роман, но никто не признал в нем отца. Боевики утверждали, что в пакете при нем нашли маленький приемник. Мужчину провели по залу, потом увели за сцену и расстреляли. Зал сковал ужас. Смерть подошла слишком близко. Буквально минут через десять в партере начались крики, непонятный шум. Я увидел, как один из боевиков выстрелил в зал со сцены, после чего внизу началась настоящая паника. Откуда-то выбежал Бараев. Чеченцы наставили на людей автоматы и приготовились стрелять. Выяснилось, что какой-то заложник, пробежав по спинкам кресел, набросился на одну из чеченок со стеклянной бутылкой из-под минеральной воды. Выстрел со сцены не попал в него, а ранил навылет двух человек – мужчину в глаз и сидевшую рядом женщину.

Окровавленных людей вынесли из зала. По креслам расплескалась кровь. Её затирали чеченки – у заложников уже не было на это моральных, а у многих – и элементарных физических сил. Тем временем Бараев поднялся к нам на бельэтаж. Здесь сидел генерал-майор милиции по фамилии Ольховников. Документы свои генерал еще в первый день выбросил в операторскую, неосмотрительно забыв содрать с них фотографии. Теперь пришел его час. Генерал был на мюзикле вместе с женой (также в милицейских чинах) и двумя детьми. Пожилой уже человек, он оказался преподавателем Милицейской академии. Бараев очень обрадовался своей "находке". "Я всю жизнь мечтал взять в плен генерала, и вот Аллах послал мне его", – громко заявил он. "Ты поедешь с нами в Чечню, мы будем менять тебя на наших людей в тюрьмах". Это очевидное доказательство, что главарь террористов планировал выйти из "Дубровки" живым, да еще впридачу с ценным заложником (наверняка даже не с одним). Он, видимо, представлял себе нечто вроде триумфального выхода Басаева из Буденновска. Да только не тот год оказался на дворе! Приблизительно часа через два после этого по вентиляционным трубам в зал впустили газ.

Я задремал незадолго до этого и потому "глотнул дозу" уже во сне. Последнее мое воспоминание в зале: открыв глаза, я вижу расплывающиеся, как со сна, лампочки на потолке, слышу отдаленный гул и треск стрельбы. Мужчин-чеченцев на бельэтаже нет. Чеченка, сидящая возле фугаса, склонила голову на грудь. Затем – провал. Меня выводили два "альфовца" (так мне рассказали потом). Первый раз очнулся в автобусе. Помню – нас везут на большой скорости, голова постоянно запрокидывается, тянет на рвоту. Снова провал. Новый проблеск – больница, меня теперь везут на лежачей каталке, вкатывают в грузовой лифт, затем доставляют в палату, переваливают на постель. Очнулся окончательно часам к десяти. Оказалось, что нахожусь в 7-й больница на Каширском шоссе, недалеко от взорванных в 1999 году домов. Да уж! Слава Богу, у медперсонала был опыт обращения с жертвами терроризма. И хорошее оборудование было, хотя мне оно не понадобилось. А вот парню 32-х лет, которого пять раз выводили из клинической смерти, оно жизнь спасло.

Нам, в 7-й, повезло. В отличие от других больниц, куда экс-заложников напихали, как селедок в банку, нас держали "до победного конца". На третьи сутки пребывания в палате меня "догнали" последствия газа – поднялась температура, начался бронхит. Выписался уже после ноябрьских праздников. Многое можно рассказать и о тех, с кем свела меня судьба на больничной койке. У каждого своя история, своя драма, своя радость обретения свободы. Не хотелось бы говорить высокие слова – мы не стали "кровным братством", но каждый из нас, переживших эти 57 ужасных часов, навсегда оставит их в своей памяти. Даже если очень хочет позабыть. Война не забывается. А мы были на войне.