Номер 20 (1509), 16.07.2020

Давно это было, а кажется, что не так уж и... Что такое сорок лет для истории?

Короче, шли глубоко советские времена. Нас, студентов университета, как и любых других студентов университета, и вообще любых других вузов заставляли ходить на демонстрации. И что интересно, ходить мы любили. В отличие от обязательного в остальных компаниях алкоголя, мы брали с собой патефон с пластинками. Да-да, самый настоящий патефон, в синем прямоугольном чемоданчике, с вращающейся ручкой сбоку, с фигурным рычагом, оканчивающимся оконечностью динамика, куда нужно было вставлять металлические иголки. И пластинки у нас были соответствующие, идеологически выдержанные: "Варшавянка", "Взвейтесь кострами синие ночи", "Мой миленок хоть куда, он теперь герой труда!"

На каждой остановке, а их от здания университета на Пастера до Куликового поля, пардон, площади Октябрьской революции, было штук 40, если не все 120. До сих пор удивляюсь, неужели нельзя было организовать все так, чтобы не останавливаться каждые двадцать метров. Или это делалось специально, чтобы подогревать энтузиазм масс горячительными напитками в подворотнях.

Так вот, мы брали с собой на демонстрацию патефон и на каждой остановке заводили его, ставили на мостовую и устраивали вокруг него хоры и хороводы. Тут же собиралась толпа, люди смеялись, подпевали, знакомились, предлагали выпить. Потом, по команде некоего неуловимого дирижера, колонна сдвигалась, а через 20 метров все повторялось снова.

Последняя остановка была в самом конце Пушкинской, перед выходом на Привокзальную площадь. Слева на балконе второго этажа на табурете в позе Наполеона, уперев руки в колена, сидела тетка одесских размеров. Она всегда там так и сидела, я помню ее с детства. И, услышав наш патефон, тетка с трудом привставала, перегибалась через перила и зычным голосом, который был слышен, наверное, и в Отраде, возвещала: "Слава советскому студенчеству". Это, наверное, было сигналом для распорядителей шествия, потому что сразу после того, как в колонне восстанавливался слух, она двигалась с места и уже не останавливаясь, проходила через площадь.

На этом собственно демонстрация для большинства людей заканчивалась, и они расходились по домам допивать водку. Но была, была одна несчастная прослойка особо доверенных людей, которым доверяли не только пройти через площадь, но и пронести через нее знамена. И эти знамена, как особо материальную ценность, предстояло вернуть в университет.

Обычно от такой чести мы старались отлынивать, приходя на демонстрацию, когда колонна уже двигалась, и все знамена были розданы. Но в тот год отвертеться не удалось. Узнав из личного дела, что я живу неподалеку от универа, меня заранее назначили ответственным за группу знаменосцев. И друзья — вот они, настоящие друзья, — не остались в стороне. "Раз все равно тащить символы государственной власти в альма-матер, то мы тебе поможем. Но и отмечать Первомай будем у тебя дома". На том и порешили.

После демонстрации, обратно в университет от Куликового поля до Приморского бульвара сплоченная группа из 10–12 знаменосцев, неся на себе 10–12 единиц материальной ответственности, шла более или менее спокойно. Но возле памятника Пушкина нам стало скучно. Захотелось отчебучить чего-нибудь такого, чтобы слух о нас прошел по всей Руси Великой. Очевидно, пушкинской строкой навеяло. И мы придумали. Развернули знамена, и хором распевая "Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут..." двинулись в сторону Дюка.

Ну что вам сказать? Во времена Пушкина охранное отделение работало гораздо хуже, чем наши компетентные органы. Тем более что первая охранка была создана лет через тридцать после смерти поэта. Наши же отреагировали молниеносно. У Дюка нас уже ждали четыре "воронка". Погрузили нас внутрь, а длинные материальные ценности как-то на крыше закрепили.

Привезли нас в райотдел на Греческой, а что делать с нами, никто не знает. Ну в обезьянник посадили — это как здрасте. Материальные ценности пересчитали. Оказалось не 10 и не 12, а целых 13. А что дальше? Вроде приличные ребята, относительно трезвые, с символами государства, опять же. Нужно же протокол составлять, а что писать, даже если умеешь? Сержант бедный аж измучился над чистым листом бумаги. И тут наш Сэм, самый подкованный, у него по общественным дисциплинам никогда меньше тройки не бывало, сжалился. Говорит: "Пиши, диктую". И продиктовал: "Первого мая группа неустановленных лиц шла по улице с развернутыми знаменами и пела революционные песни".

Сержант аж просиял. Но не сразу, а минут через пятнадцать, когда закончил выводить эту тираду. "Вот, спасибо, говорит, выручил, век не забуду". И взялся за телефон сообщать, куда следует, о раскрытой организации новых эсэров — студентов-революционеров. И неизвестно, чем бы дело закончилось, если бы в этот момент в отделение не заглянул начальник — майор, который, по счастью, кроме звания, умел еще и читать. Прочел он запись сержанта в протоколе, схватился за голову, затем быстро, чтобы никто не видел, разорвал бумаженцию и выгнал нас ко всем чертям. Даже не стал выслушивать благодарность за то, что его хлопчики нам на целых четыре квартала сократили путь к университету.

Вечером первый тост у меня дома мы подняли не за солидарность трудящихся, а за ликвидацию неграмотности, которая даже майора милиции научила читать. А на следующий день вражьи голоса передали, что на Первое мая власти разогнали мирную демонстрацию трудящихся. Но это уже совсем другая, не первомайская история.

Сергей ОСТАШКО.