Номер 48 (1392), 22.12.2017

"Один в поле не воин? Воин", - твердо решили 30 девчонок и приняли меня в свою семью.

"Ну и семейка, - подумал я, - еще и часу не прошло, а мне уже так хочется домой, как будто сижу в школе третьи сутки безвылазно".

Зазвенел звонок. Какой урок кончился - четвертый или пятый? Второй???

- Как мальчика-то зовут? - задорно проверещала какая-то пигалица, обращаясь, конечно, не ко мне.

- А ты сама у него спроси...

"Не подходи", - подумал я, и кровь прилилась к лицу.

- Да уж больно он сердит, - снова пропищала первая.

"Эта не подойдет", - решил я и собрался вздохнуть поглубже.

- Хо-хо, девочки, говорят у вас один. Интересно! Где?

На меня пришли посмотреть из других классов. Да что я - экспонат им?

Слава богу, что не рыжий и очков не ношу. А то бы прямо в лицо ржать начали. Опять звонок. Опять урок. Это что? Украинский. Какая-то неприятная, заплывшая жиром со сморщенным лицом старуха просюсюкала: "Та вiн же у вас один. Ви повиннi його берегти, на руках носити. Це ж краса i гордiсть ваша..."

Девицы смущенно захихикали. У меня дрожь пробежала по спине, и зубы по инерции заскрежетали. Да, по инерции. Потому что каждый из высокочтимых педагогов нашел нужным отпустить пошленькую шуточку в мой адрес. И если бы на последнем уроке дня химичка не сострила бы, то мое представление о школе как о пристанище остроумнейших учителей города перевернулось бы. Но оно не перевернулось - она сострила. На душе у меня стало хорошо. Теперь я был уверен, что именно один в поле воин. И уже ни на минуту не сомневался, что учителя все два года будут оберегать меня от невзгод школьной жизни (ведь я единственный!).

На классном часе с интересом прислушивался к именам (не к фамилиям) и все-таки сбился со счета. Лен, кажется, две, четыре Тани, а вот Наташ и Ир сосчитать труднее. Ну ладно. До Нового года заучу. Главное - выдержать первые дни.

...Когда я вырвался под пекущие по-летнему лучи сентябрьского солнца, я ликовал. Еще бы. Этот день мне могли по трудности засчитать за пять. Небо никогда не казалось мне таким голубым и близким. Мне казалось, что я лечу. Я не видел прохожих и машин, домов и деревьев. Я летел. Дома очутился удивительно быстро и в изнеможении упал на диван.

"Быть или не быть? Быть", - ответил я себе и облегченно рассмеялся. Завтра я снова пойду туда, в девичий монастырь...

Да. Я оказался прав. Учителя были премилыми людьми и никогда не ставили мне больше одной двойки в день. Но даже такая неприятная с виду процедура превращалась для меня в праздник.

- Глупый, я же ставлю только любя. - Ты же мне дороже всех. Вот им ставлю пять и пусть идут, а тебе же учиться надо. Но не переживай. Если хочешь, я тебе завтра две пятерки поставлю...

Я молча улыбался-ухмылялся: посмотрим. Когда поставите, тогда и поговорим. И действительно. На следующем уроке в журнале напротив моей фамилии красовались упавшие с неба пятерки. Правда, некоторые учителя настолько любили меня, что поставить двойку или пятерку для них было недостаточно. Например, остроумная бабушка-украинка с вечными мешками под выпученными глазами посвящала мне целые уроки. Она упивалась чтением моих информашек в газете. Ведь они были на украинском языке!

- Я пропагую украïнську культуру! - любила она гордо повторять и под этим соусом подавала разнообразнейшие блюда: билеты на югославскую эстраду и на концерт гуцульского ансамбля танца, на лекцию в Дом народного просвещения неизвестно о чем и спектакль приглянувшегося ей театра на ту же тему. Она была истинным культуроносителем. Особенно удавался ей разбор стихов украинских классиков. Она отлично понимала и могла растолковать кому угодно, что если написано "За мир у всьому свiтi", то это значит, что поэт призывал именно к миру во всем мире, будучи, естественно, сам борцом за него.

В общем-то меня любили все. Математичке, например, очень нравился мой голос, и она могла по десять раз за урок выслушивать кроткое "не знаю", мечтая слышать это вновь и вновь. И я старался никогда не отказывать ей в этом. Русачка находила своим долгом, нежно посмотрев на меня во время объяснения, спросить: "Правда, Аркадий?" И сама же утвердительно кивала головой. Она не сомневалась, что это правда. Иначе бы не спросила. Физик (хотя какого вспомнить? Первого, второго или четвертого?)... Да, собственно, все они одинаково хороши и все видели во мне потенциального отличника-физика. Они (каждый в свое время) подходили и с жаром шептали мне на ухо: "Ведь ты понял? Ну, понял?" Класс нервно шелестел учебниками, а я, делая всепонимающий вид, улыбался и покачивал головой. "Молодец!" - говорил физик и радостно шагал к доске. Хоть кто-то его понимал...

Да что и говорить, все учителя видели во мне своего продолжателя (ведь редки же случаи выдающихся физиков-женщин и т. п). И мне было хорошо до поры выставления четвертных оценок. В эту пору я начинал нервничать. Двойка, поставленная любя в начале четверти, оказывалась роковой в конце. "Только четыре", - все так же нежно хрипела мне химичка, - но это любя..." Я был уже далеко. Бабушка, поклонница моих информашек, вдруг превращалась в скупую торговку: "Чотири, тiльки чотири..."

Я бежал дальше. Может быть, кто-то решится поставить мне пять, а, дорогие учителя?

Аркадий РЫБАК.

1970 г.