Номер 30 (1374), 18.08.2017

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 22-29.)

* * *

Я застал Гельмута Зиберта в его кабинете, стоящего у большой политической карты Европы. Он подошел и дружески протянул мне руку. "Мы тобой довольны, Питер. Твои доклады, характеристики, знакомства и вербовочная работа нам сейчас, как нельзя кстати. Но я вызвал тебя совсем не для того, чтобы похвалить. Это - наша служба".

Мы сели на стоящий в углу кабинета диван, рядом с ним небольшой столик, на котором через несколько минут появились две чашки кофе. Кофе был горячий, пришлось ждать, пока он остынет. Зиберт молчал, а я готовился к серьезному разговору.

Неожиданно майор спросил: "Говорят, что ты пристрастился к еврейской кухне; полюбил их рыбу?". Глаза Гельмута смотрели на меня чуть насмешливо. Я же все еще думал о причине внезапного вызова к руководству разведывательной службы и не сразу нашел, что ответить. "Да, - продолжил Зиберт, - для офицера Абвера... Впрочем, о чем это я? - как бы удивляясь собственному вопросу, заметил Гельмут. - Ты ведь в Польше - украинец. Испугался, Питер, скажи честно?".

"Нет, господин майор, не испугался, а скорее смутился. Неужели и пища может стать врагом Рейха?"

И опять наступило неловкое молчание. Майору Зиберту всего 30 лет, по слухам ему патронирует адмирал Канарис. Он прочно сидит в ответственном отделе германской военной разведки, будучи великолепным аналитиком.

Тут надо заметить: отношения между чинами в Абвере в какой-то степени отличались от армии, СС или СА. На практике это означало, что высокопоставленный офицер относился к своему подчиненному зачастую как к товарищу. Разумеется, если ему доверял и симпатизировал. Там не требовалось особого чинопочитания, старший по званию офицер не опускался до рукоприкладства. Уже не говоря о том, что офицеры могли быть на "ты", и этим все сказано, если учесть немецкий менталитет. Но, как я уже отмечал, многие человеческие пороки в Абвере процветали, несмотря на высокий процент высокообразованных офицеров.

У меня с Гельмутом сложились добрые, я бы сказал, товарищеские отношения. Я был всего на шесть лет моложе своего "патрона", также учился в Берлинском университете, владел иностранными языками, любил искусство...

Все это нас сближало. Может быть, поэтому майор продолжил весьма щекотливый для того времени разговор.

"А ты, знаешь, я ведь и сам когда-то захаживал в еврейский ресторан, и от этого не перестал быть немцем. Только было это давно. Студентом я был так себе. Любил погулять; девочки в послевоенной Германии предпочитали "свободную любовь", и парни были нарасхват. Мой отец - человек жесткий, все же из прусских землевладельцев, к тому же потомственный военный, держал всю семью в строгости. И вот однажды он сказал: "Закончишь учебный год успешно, я дам деньги на поездку в Париж". "В Париж?" - не поверил я своим ушам. "Да", - коротко ответил мой отец, который, кстати сказать, щедростью не отличался. Мы - его дети - знали: если отец обещал, то непременно выполнит. И я налег на учебу; перестал шляться по вечерам; стал ходить на лекции; засел за учебники. Юриспруденция в Берлинском университете - наука серьезная. Преподаватели сплошь - педанты и формалисты. Трудно было их порадовать, требовались немалые усилия. Но к концу учебного года я торжественно объявил родителям, что успешно его завершил".

"Итак, в начале августа 1929 г. я прибыл в столицу Франции. В кармане - чек на приличную сумму. Мне - 20 лет. Я полон сил, хотелось петь и танцевать. Еще бы, я - в Париже!".

"Едва успев расположиться в недорогой гостинице в Латинском квартале, я спросил, судя по всему, тоже студента, где поблизости - приличный бордель. Француз презрительно на меня посмотрел и процедил сквозь зубы: "Запомни: приличных борделей не бывает. Есть шлюхи дешевые..." "Понятно", - перебил я знатока и быстро побрел по улочкам, дойдя до старого и неприглядного района".

"Я сразу обратил внимание на людей, идущих по улице. Было жарко и душно. А эти мужчины облачились в черную одежду, на голове шляпа с полями... Ах, да, так это - хасиды. Я их мельком видел в Берлине, всегда стараясь обойти стороной этих странных людей. Знаешь, семья, воспитание, общественное мнение... Хотя особой неприязни к этому племени у меня никогда не было".

"Так вот, в конце этой самой улочки я увидел ни то кафе, ни то ресторан, точнее - террасу, увитую вьющимися розами. Красиво. Я остановился, любуясь цветами. За столиками сидели евреи и с аппетитом что-то уплетали. Признаться, я проголодался, а тут - такой запах. Я не устоял, зашел и сел за свободный столик. Ко мне тут же подошла миловидная девушка и спросила: "Вам меню кошерной еды?" Я не понял. Она повторила свой вопрос, а я только пожал плечами. Официантка оказалась столь симпатичной и приветливой, что я забыл о "доме терпимости" и стал думать, что заказать. Девушка все поняла и предложила попробовать фаршированную рыбу с подливой. Я согласился".

"Конечно, еврейская кухня мне была абсолютно неведома. Но теперь я - в Париже и с жадностью принялся за еду. Я ее так быстро съел, что толком не почувствовал вкуса, рыба буквально растаяла во рту".

"Официантка не могла скрыть своего удивления. "Так быстро?" - говорили ее большие карие глаза. "Еще прошу", с надеждой глядя на шатенку, я тихо произнес..."

"Вот так, Питер, в жизни случается, и никогда не знаешь, кого встретишь, с кем поведешься, что предстоит в будущем..."

Гельмут вновь посмотрел на меня смеющимися глазами и, подмигнув, заметил: "Не дрейфь".

"А теперь, между прочим, - продолжал Зиберт, - мне доложили, будто ты слишком болезненно воспринял операцию, названную нами "Святая Елизавета"". Я невольно вздрогнул при упоминании этой кровавой драмы. Майор тут же заметил мою реакцию. "Вот что, Питер, я не буду скрывать от тебя, мне лично ты очень симпатичен, хотя в нашей "конторе" зачастую совсем иные отношения. Я могу открыть сейф и показать целую кипу доносов, не очень хвалебных в твой адрес. Я их читаю и кладу в "долгий ящик". Эти бумажки погоды не делают. У меня - свое мнение о каждом подчиненном".

Я молча кивнул. "Теперь о главном. Тебе придется вернуться в Варшаву, получив два серьезных, и даже, я бы сказал, деликатных заданий".

Зиберт вновь сделал паузу, отпив кофе, а я, обрадованный возможностью вновь жить в польской столице, произнес: "Я внимательно слушаю Вас, господин майор". "Вот и хорошо", - с улыбкой заметил мой начальник. Он, как видно, о многом догадывался, не только полагаясь на донесения от таких, как Лемке.

"Первое задание: сейчас у нас, - и Зиберт автоматически посмотрел на висевший календарь, - пятнадцатое июня, а уже шестнадцатого ты - в польской столице в ожидании дипломатической почты. В ней будет находиться небольшое количество стрелкового оружия. Все это "барахло" (он так выразился) предназначено для молодых и проверенных националистов. Они должны знать: Третий рейх о них помнит и заботится. Ты им четко дашь установку: созвать к началу июля военизированные отряды по 10-12 человек, а также подготовить списки членов группировок, где будут указаны имяена, фамилии, адрес, возраст, а затем эти данные срочно перешлешь в Берлин".

Я не спрашивал "зачем" и "почему"? Мне и так стало ясно: Германия затевает против Польши что-то более серьезное и опасное, чем то, что произошло в Чехословакии.

Далее майор продолжал: "Недалеко от "Украинского дома", где ты так любишь обедать, находится бордель пани Ванды. Нам известно, что все тамошние проститутки тесно сотрудничают с польской полицией и службой безопасности, не говоря уже о бандерше, даже не скрывающей своей тесной связи с начальником полиции. Среди шлюх, обслуживающих различных клиентов, независимо от возраста и состояния кошелька, особой популярностью пользуется девица по имени Саманта. Она родом из Бессарабии, скорее всего, цыганских кровей. Ее способности "любить" иных мужчин сводит с ума. Нам удалось установить, что эта "дама" не только "стучит" польским спецслужбам, но, возможно, и русским. Однако, подчеркиваю, это - предположение. Важно другое, среди ее постоянных клиентов очень разные люди, в частности те, кто для нас представляет особый интерес.

Самое удивительное: наш общий "друг" повадился ходить в бордель к самой Саманте".

Услыхав эту новость, я с нескрываемым удивлением посмотрел на Зиберта. Все знали: Лемке как огня боится женщин, что служило поводом для насмешек. Его как-то раз "застукали", когда этот великовозрастный дундук, как говорится, "сам себя обслуживал". Обычно руководство Абвера таких типов не жалует. В военной разведке должны служить настоящие мужчины, подлинные "арийцы". Но, как ни странно, все посмеивались, и только...

Майор понял мое недоумение и пояснил: "Ты, Питер, видно, не пользовался услугами этих "девочек". Многие из них мастерски владеют своим ремеслом, доводя его до подлинного искусства. Саманта по праву считается "королевой" среди шлюх. Она в состоянии вызвать сексуальное влечение даже у никчемного, как мужчина, Ганса Лемке. Ему кто-то по-дружески посоветовал обратиться к Саманте. И пошло... Ганса нельзя было остановить. Он нашел в себе любителя орального и анального секса. Впрочем, для нас не это важно. Выяснилось, что Саманта информировала наших коллег-поляков о том, будто Лемке много раз встречался с одним польским офицером, который, по их сведениям, активно сотрудничает с "русскими". Нам об этом сообщил польский контрразведчик, работающий на Абвер. Мы оперативно определили, что это за офицер, и насколько данные, полученные поляками, достоверны".

"Разумеется, у нас сейчас больше вопросов, чем ответов. Однако некоторые факты наводят на размышления. Например, Саманта обратила внимание, что Лемке, будучи скупым даже для немца, охотно стал тратить много денег. Когда хитрая баба настойчиво вопрошала у своего клиента, откуда, мол, такая щедрость, Ганс в пылу страсти и под воздействием алкоголя все же назвал имя своего польского "друга". На следующий день мы уже все знали..."

"Итак, Питер, как ты догадался, второе задание куда сложнее. Твоя задача: во-первых, перевербовать Саманту, пообещав ей приличное вознаграждение; во-вторых, выяснить, кто на самом деле этот загадочный "меценат" нашего Ганса; в-третьих, и это главное: не связан ли Лемке с русской разведкой".

Я дружески расстался со своим шефом и на следующий день отбыл в Варшаву.

* * *

Из архива КГБ СССР

...Юзеф Валишевский, он же - Лешек Дымковский, он же - Роман Ростовский, родился в 1902 г., в Томске. Его отец - Исай Дымковский - мелкопоместный шляхтич, сосланный на поселение в Сибирь за революционную деятельность; мать - Ирина Ростовская - русская, из дворян, была осуждена как активный член партии эсеров...

* * *

Вскоре мне удалось выяснить: Юзеф, взявший после смерти родителей фамилию своего дяди - Валишевский, учился в Кракове, где изучал классическую филологию; некоторое время жил в Париже, продолжив образование в Сорбонне. В 1920 г., обуреваемый патриотическими чувствами, Юзеф возвращается в Польшу, где служит в армии сначала рядовым, а через некоторое время получает звание хорунжего. И еще очень любопытная деталь: Валишевский, не будучи состоятельным, несколько раз посещает Германию, а затем, пребывая в Берлине, тут же отправляется в Москву. Зачем польскому офицеру приезжать в Россию через столицу Германии?

Известно, что Юзеф в Берлине не задерживался, практически сразу его покидал. Тогда, что делает Валишевский в Москве? Может быть, изучает русскую литературу? Мне неизвестно.

Хотя я рассуждал так: нужен ли русской разведке Валишевский - младший офицерский чин, имевший филологическое образование, человек достаточно изнеженный, пусть польский патриот, но по своим наклонностям типичный сибарит? А что, если Юзеф и в самом деле - удобный для русских связной?

Я терялся в домыслах, догадках, рассуждениях, а время неумолимо бежит...

В польской столице довольно жарко, и не только от накала политических страстей. Еще весной 1939 г. правительства Англии и Франции заверили Польшу, как, впрочем, и некоторые другие страны, что не оставят ее в беде в случае нападения Германии. Польское общество по-разному отнеслось к заявлениям ведущих европейских стран. В течение многих десятилетий Франция сочувственно относилась к полякам, и даже иной раз из Парижа доносились слова поддержки польскому национально-освободительному движению. В действительности, все было не так просто. Наполеоновская Франция ловко использовала национальные чаяния польского народа в борьбе против России, мобилизовав в свою армию десятки тысяч молодых поляков, значительная часть которых полегла на русской земле в Отечественной войне 1812 года.

В Париже проживали десятки польских политических диссидентов, на заводах и фабриках Франции трудились многие тысячи польских эмигрантов. Наконец, французское правительство всегда осознавало, сколь болезненно Петербург (а затем и Москва) реагирует на вмешательство в польские дела извне, полагая, что польская проблема - исключительно внутренняя политика Российской (затем и Советской) империи.

С приходом Гитлера к власти Германия стала проводить более активную внешнюю политику. Какое-то время гитлеровская Германия "заигрывала" с правительством Э. Рыдз-Смиглого. Зная о том, что Польша мечтает присоединить Закарпатскую Украину к своей территории, Берлин стал намекать: готов поддержать эту авантюру. В ответ на такой "жест доброй воли" Германия потребовала передать ей Данциг, имевший огромное экономическое и стратегическое значение, а также сделать ряд других уступок, ущемлявших суверенитет польского государства.

В апреле 1939 г. Германия расторгла соглашение с Польшей от 1934 г. о ненападении. В мае того же года Москва предложила польскому правительству заключить пакт о взаимопомощи, которое предусматривало, в случае необходимости, введение частей Красной Армии на территорию Польши. Правительство этой страны всегда с большим подозрением относилось к СССР, поэтому неудивительно, что предложение советского руководства было отвергнуто.

Советскому правительству надо было решать: идти ли на союз с Англией и Францией, либо договариваться с нацистской Германией. Для Москвы - серьезная и очень непростая дилемма. Там знали: Германия сильна, как никогда раньше, нацистское руководство (и лично Гитлер) пользуется безграничным и почти всеобщим доверием и поддержкой населения страны. С другой стороны, правительства Англии и Франции подвержены всевозможным влияниям (политических партий, находившихся в оппозиции, экономической агентуры и т. п.), там все еще сильны антисоветские (прежде всего эмигрантские) элементы.

В СССР еще недавно нацистская Германия считалась врагом номер один. И хотя начались переговоры с Лондоном и Парижем, на чрезвычайно секретных совещаниях политического руководства и внешней разведки СССР их лидеры все больше приходили к выводу о необходимости союза с гитлеровской Германией.

В Польше, конечно, осознавали, чем им грозит "потепление" в советско-германских отношениях, однако уповали на своих союзников - Англию и Францию.

(Продолжение следует.)