Номер 25 (615), 14.06.2002

Игорь ПОТОЦКИЙ

РАССКАЗ № 1

Однажды, целый вечер мы с Баськой прогуливались возле Музея современного искусства. Когда мы устали, то прошли по эспланаде и сели на ступеньки. Быстро темнело. Эйфелева башня показала мне язык, но, вполне возможно, что мне это показалось. Она была и далеко, и совсем близко.

Баська встала, оперлась левой рукой о мое плечо. "Смотри, – сказала она мне шепотом, – звезды загораются, будто слезы, оставленные неким существом, попросившим их, чтобы они не исчезали всю ночь. А я раньше не верила, что слезы можно уговорить что-нибудь сделать".

Я не хотел спорить с Баськой. Я вынул из пакета несколько фоторафий, чтобы показать их Баське. И объяснить, почему я больше всего из одесских улиц люблю Пушкинскую? Но Баське не хотелось смотреть фотографии. Она сказала: "Извини, но мне сейчас не хочется смотреть мертвое изображение. В другой раз, ладно?" Она провела ладонью по моим волосам, словно пыталась снять с моей души напряжение. "Вбирай в себя Париж, – попросила она меня. – Тебе ведь хочется услышать голос Парижа?"

Я уже привык к ее странным вопросам и к тому, что она, задавая их, не имела привычки ждать моих ответов. Словно сама отвечала за меня. Иногда у меня создавалось впечатление, что Баська знает наперед все, что с нами должно произойти. И не только с нами, но и с редкими парочками, осторожно проходящими мимо нас, словно боявшимися своими голосами вспугнуть тишину, поселившуюся вокруг нас.

Внизу, по Нью-Йоркскому проспекту, проносились машины, их было великое множество; их жадные фары вбирали густую темноту. А я и не заметил, как ночь перевалила за середину.

За нами было множество статуй. Мне показалось, что у них, как и у нас, утомленные лица. Баська со мной не согласилась: "Ты на ощупь ищешь свой путь". "Да-да, – подтвердила Эйфелева башня, – она абсолютно права".

Я был благодарен судьбе, что познакомился с Баськой в барчике на рю Розье. Это было в прошлый мой наезд в париж. Ее мать – польская еврейка, а отец – стопроцентный француз, настоящий мсье. Живут они в Лионе, а Баська снимает квартирку рядом с баром, где она работает. Когда она выходит из своего бара, вся рю Розье отражается в ее больших глазах. Так говорит мой парижский друг – художник Серж Канторович, а он большой спец по женским глазам. И не только по глазам.

Баська работает в баре, учится в Сорбонне, а по воскресеньям занимается в театральной студии. В студии пять девушек и два истукана; они бы могли играть роль статуй, но им хочется играть совсем другие роли. И оба юнца, как говорит Баська, пишут с орфографическими ошибками, а ведь мечтают написать свои пьесы. Один, Морис, так кажется его зовут, уже начал сочинять пьеску из жизни юноши, у которого есть единственный дружок – карманный фонарик. Он читал пролог этой пьески, размахивая карманным фонариком, при этом зажигал и выключал его не меньше ста раз...

Баська красива, но ее красота не вызывающа. Надо долго вглядываться в ее лицо, чтобы почувствовать его прелесть: живые глаза, высокий лоб, длинные и плотные ресницы... Такие лица не оставляют мужчин равнодушными.

А мне кажется, что перед нами распахивается огромная дверь и мы с Баськой идем, словно по освещенному подъезду, парижскими улочками, а вокруг нас не серые стены, а множество призраков, будто люди, жившие в Париже в прошлые столетия, никуда не выбыли, а остались, чтобы прислушиваться к нашим с Баськой шагам. И я стараюсь, чтобы мои шаги звучали громче, а она идет бесшумно, не замечая этих призраков, а ведь среди них есть и моя бабушка Рахиль, и мой прадедушка Клигман; от него-то и передалась мне любовь к безумному городу Парижу.

Я не хочу прерывать своих видений, но Баська говорит: "Пора возвращаться!" И я вновь возвращаюсь к ней и Парижу, вполне реальному.

Рисунок Николая ДРОННИКОВА.

(Париж).