Номер 13 (603), 13.03.2002

И. МИХАЙЛОВ

(Окончание. Начало в №№ 47-52, 1-7.)

16. Удивительное превращение

Какой уже раз император перечитывает письмо Воронцова; потом встает со стула и начинает нервно шагать по кабинету, пока наконец не подходит к огромному окну, выходившему в парк; берет в руки маленький серебряный колокольчик, бросив вошедшему адъютанту: "Вызвать Волконского".

Князь Петр Михайлович, третий год выполняющий обязанности министра императорского двора, считался ближайшим советником Николая I. Войдя во дворец, Волконский застает императора все еще стоящим у окна и смотрящим на удивительно белый и пушистый снег, аккуратно прибранный к вековым соснам; на дорожки, усыпанные разноцветным гравием...

Царь слышал, как бесшумно вошел министр, но продолжал смотреть на зимний парк. Лишь после того, как Волконский многозначительно кашлянул, Николай I обернулся и, поздоровавшись с царедворцем за руку, предложил сесть. "Прочти это письмо, – сказал монарх уставшим голосом. Его светло-серые, холодные глаза впились в князя, как бы желая разглядеть его нутро. – Он ведь все знает, бестия, – размышлял Николай I, – Александр с ним был более откровенен, нежели со мной или Константином".

Наконец, Волконский письмо прочитал и глубоко задумался. Пауза затянулась. "Что молчишь, милейший Петр Михайлович, али нечего сказать?" Как раз Волконскому было о чем говорить. Он хорошо помнил тот вечер, когда Александр окончательно решил "умереть", однако толком еще не знал, что будет делать после "смерти". Жену он не любил, детей не имел, братьев презирал, настоящих друзей у него никогда не было; и то, что Александр оказался среди сектантов, и то, что занесло его в Иерусалим замаливать грехи, и, наконец, теперь, когда он превратился в козырную карту для греческих смутьянов, – все это звенья одной цепи: все это – его характер. Он привык не уважать людей, но утверждать, что любит все человечество. Он даже сейчас, сидя взаперти в забытом Богом Иерусалиме, среди религиозных фанатиков и оголтелых националистов, говорит, будто поддерживает их бредовые идеи о "православном братстве" и о "ключе" от Гроба Господня, а сам в то же время смеется над наивностью своих тюремщиков.

Николай I – человек иной, с ним надо играть честно. Он ждет совета; что ж, извольте.

Волконский предложил не отказываться от контакта с организацией, сообщив, что их основные требования будут выполнены.

"Так, любезный Петр Михайлович, советуешь бандитам уступить, что ли?" – задумчиво, однако не сердито, произнес Николай I и отвернулся от собеседника. Волконскому ничего не оставалось, как поклониться царской спине и удалиться.

"Ваше Императорское Величество, князь Меншиков..." – "Проси", – отрывисто приказал Николай. "Наш главный моряк, конечно, глупее Волконского, однако не такой размазня. Послушаю его, – решил царь. – Что изволишь сказать, добрый молодец, Александр Сергеевич, об этой оказии?" – с некоторой иронией в голосе спросил Николай I у вошедшего приближенного. "Волконский предлагает нам сдать позиции и признать их требования справедливыми".

Если бы в императорском кабинете вместо портрета Петра Великого висело изображение царского любимца Александра Даниловича, то могло бы сложиться впечатление, будто Николаю I сейчас советовать будет тот самый нищий конокрад, волею случая ставший одним из самых богатых и влиятельных людей России. Кроме внешнего сходства, у князя Александра Сергеевича оказались прадедовское честолюбие и склонность к авантюризму. "Извольте, Ваше Величество, выслушать не перебивая," – так начал князь, этим несколько обескуражив царя. "Говори," – снисходительно ответил Николай I, удобно располагаясь в кресле. "У меня в одной деревушке, – начал князь, – живет и здравствует писарь из мужиков. Когда я его увидел, а было это года два-три тому назад, то чуть было не воскликнул: "Батюшки, Ваше Величество!" Человек этот – копия Вашего старшего брата Александра Павловича. Я приказал ему не отлучаться из деревеньки, а старосте велел присматривать за писарем и не обижать. И далее: мой друг из министерства военно-морского флота знает одного вождя из христианского племени на севере Палестины. Он оказывал нам кое-какие услуги, разумеется, за приличные деньги. Этот араб охотно выполнит любое задание. Ему, стало быть, и можно поручить возглавить группу головорезов, которые силой оружия освободят пленника. Может статься, что узник ненароком будет убит. В этом случае мой писарь – вылитый покойник – несколько лет проведет где-то в уединенном месте, где получит соответствующую подготовку. Потом, кто осмелится утверждать, что Ваш брат не был спасен".

Меншиков вопросительно взглянул на государя. Николай I и бровью не повел, как будто речь шла о контрабанде ямайского рома. Он только промолвил: "Позабавил. Ничего не скажешь, позабавил. Можешь идти." – И, повернувшись, направился к выходу.

Всю ночь Николай I не смыкал глаз. Даже мимолетное воспоминание о прелестной балерине не изменило его настроения. Он встал, зажег настольный трехсвечник и вновь стал читать послание Воронцова. Потом взял листок бумаги и написал: "Любезный Михаил Семенович, прошу срочно прибыть в Петербург. Захвати с собой шкатулку со всем содержимым. Николай." Дежурному адъютанту приказал: "Немедленно отправить в Одессу, графу Воронцову."

Наступало утро 16 декабря 1829 года. За обедом Мария Федоровна, глядя на сына, по-французски заметила: "Вы чем-то очень опечалены, мой друг?" – "Да, maman, дел турецкие покоя не дают," – ответил по-русски Николай и, не завершив десерта, вышел из столовой.

Записку императора Воронцов получил только 27 декабря. Михаил Семенович болел, но тотчас же приказал готовить все необходимое для дальней и тяжелой дороги. В столицу России генерал-губернатор Новороссии прибыл в самый разгap Рождества. Петербург был великолепно иллюминирован. Несмотря на суровую зиму, на улицах много горожан. Через каждые пятьсот метров горит костер, где могут отогреться все озябшие. Неподалеку от Зимнего дворца залит каток; огромная елка, украшенная дивными игрушками, привлекает сотни петербуржцев. На окраине столицы по приказу государя бесплатно раздают кашу с мясом и наливают стакан дешевой водки. Все пьют за здравие царя-батюшки...

Михаил Семенович, не мешкая, отправился во дворец. В Зимнем давали бал. Николай I не умел так грациозно танцевать, как его старший брат, но присутствие высокого, стройного императора, восхищавшего дам своей галантностью и превосходной выправкой, вносило в любое торжество ощущение праздника.

О прибытии Воронцова адъютант немедленно доложил Николаю I. "Слыхал, будто ты хвораешь, Михаил Семенович; думал не приедешь", – такими словами встретил император почитаемого им генерала. Они удалились в кабинет, Николай I приказал подать туда кофе, французские булочки и фрукты. Однако через несколько минут император, досадливо махнув рукой, отворил дверь своей рабочей комнаты со словами: "А еще распорядитесь насчет коньяка".

"Граф Михаил Семенович, что скажешь обо всей этой пакостной истории?" – спросил Николай I, одновременно жестом руки приглашая своего гостя присесть на диван. Всю утомительную дорогу Воронцов думал, что ответить на этот вопрос, но сейчас, оказавшись в кабинете, едва освещенном небольшой люстрой венецианских мастеров и светом ракет, запускаемых в обширном парке, несколько растерялся и вновь задумался. Дело ведь очень темное: с одной стороны, императора Александра нет на свете; с другой – похитители знают, что ими захвачен член императорской семьи, бывший монарх; причем Романовы отнюдь не горят желанием, чтобы весь мир узнал об экстравагантной выходке их ближайшего родственника.

Николай I сидел в кресле напротив и пил кофе, показывая всем своим видом, что не торопит губернатора с ответом.

Наконец, Михаил Семенович начал говорить: "Предлагаю следующее: связаться с иерусалимскими греками и гарантировать им, что Россия заставит султана предоставить их родине полную независимость. Кроме того, русское правительство обязуется защищать права православных на всей территории Османской империи, в том числе и на Святой земле. И это все". – "Так вот, дорогой граф, я поручаю тебе это дело; предоставляю все необходимые полномочия. Но требую, чтобы пленник никогда не появлялся в обеих столицах нашей Империи". Николай, чуть подумав, добавил: "Торопись, Михаил Семенович, наша делегация уже давно заседает в Лондоне".

Рано утром 10 января 1830 года Воронцов срочно отбыл в Одессу, и уже 16 января перед генерал-губернатором края стояли изрядно похудевшие и побледневшие Иоанн и Гавриил Имеракис. А еще через десять дней "Спаситель" бросил якорь у берегов благословенной Яффы.

Иоанн торопился. Он, почти не торгуясь, нанял проводника с арабским скакуном и галопом направился в Иерусалим. 2 февраля старший, все еще возглавлявший иерусалимскую секцию организации "За веру и Отечество", читал привезенный Иоанном документ, подписанный Нессельроде и скрепленный гербовой печатью его ведомства.

Ровно через сутки, 3 февраля 1830 года, когда в Лондоне после продолжительных дебатов представители России, Англии и Франции окончательно решили: Греция более не выплачивает унизительной дани турецкому султану и становится суверенным государством, Александра вернули в ту же самую обитель, из которой он был похищен.

Бывшего императора, плача от радости, встречал Иоанн. И вечером того же дня, несмотря на кишащие разбойниками тропы, Александр, Иоанн и охранявшие их вооруженные греки и армяне, спешно тронулись в дорогу. Путь их следовал в Яффу, где русских поклонников ждал капитан Имеракис, находившийся на борту "Спасителя"...

Еще вчера в Одессе шел снег с дождем, дул ледяной ветер. Редкие пешеходы, поеживаясь от холода, спешили к теплым печкам и свежим калачам. Сегодня, 18 февраля, на голубом небосклоне показалось солнце, и на душе одесситов повеселело; по мостовым и тротуарам потекли реки из талого снега; на деревьях заголосили, невесть откуда взявшиеся, скворцы. Весна решительно наступала...

В этот по-весеннему пригожий день к одесскому побережью подходило красивое судно с многозначительным названием. Капитан "Спасителя" то ли по привычке, то ли по договору приказал бросить якорь у совершенно пустынного берега. Пришлось ждать, пока на берегу появились люди. Откровенно говоря, они не ожидали, что "Спаситель" придет так быстро. Губернатор, наставляя начальника полиции, приводил более позднюю дату. Но на все воля Божья, и Ему так было угодно, чтобы бывший российский правитель пристал к родным берегам раньше.

И вновь дом Нарышкиных. Воронцов решил: пусть Александр посидит в этой усадьбе под бдительным оком некоторое время, а там будет видно.

...В один из осенних дней 1836 года к одной из кузниц, расположенной рядом о городом Красноуфимском Пермской губернии, подъехал немолодой мужчина и попросил подковать его верховую лошадь. Владелец красивой лошади кузнецу показался подозрительным; манеры седока вроде не соответствовали его убогой одежде. Мужчину задержали. На допросе он назвал себя Федором Кузьмичем, добавив, что является обычным бродягой...