Номер 36 (1281), 25.09.2015

В мае 2012 года в нашей газете были опубликованы воспоминания известного журналиста Феликса Кохрихта ""КОМСОМОЛЬСКОЕ ПЛЕМЯ" ДАЛО МНЕ ПРОФЕССИЮ И ДРУЗЕЙ НА ВСЮ ЖИЗНЬ" (см. "Порто-франко" № 19 (1116), 25.05.2012). В числе прочего автор статьи вспомнил один забавный эпизод. Эту статью недавно увидела в Сети бывшая одесская журналистка Белла Кердман, уже давно живущая за пределами Одессы и Украины. Она попросила нас поместить текст, уточняющий некоторые обстоятельства давней истории. Что мы с удовольствием и делаем.

"Один из приколов, случившихся в нашей "молодежке", вошел в городской журналистский фольклор, с годами прирастая новыми деталями и подробностями. Идея была не моя, но я ее осуществляла. Короче, исполняю в очередной раз функции "свежей головы", а номер задерживается за полночь - ожидается какой-то официоз. Слоняются, позевывая от скуки, дежурные из других газет. И тут зазывает меня в свой кабинет Игорь Л., бывший наш редактор, переведенный в партийное издание. Садится за пишущую машинку со стопкой плотных чистых бланков, принесенных из телетайпной, и говорит: "Кердманша, тряси столик, мы сейчас классную хохму выдадим!"

И мы таки выдали! Сочинили "правительственный указ" о награждении Руставели Шота Абессаломовича (отчество, чтоб долго не думать, позаимствовали у коллеги Хиджакадзе с телевидения) орденом Ленина и медалью Золотая звезда "за большие заслуги перед многонациональной отечественной литературой и в связи с 800-летием со дня рождения" - юбилей грузинского классика, кстати, в те дни действительно широко отмечался под эгидой, по-моему, ЮНЕСКО. Напечатанный заглавными буквами, неровной строкой-"коленвалом" (для чего и требовалось сотрясение машинки), да еще на тассовских бланках, наш текст стал неотличим от прочих официальных восковок. Мы скрепили листки, прорвав и загнув вместе их левый верхний угол, как это делали телетайпистки. И наутро я принесла "указ" в свою молодежную редакцию, сунула в середину стопки с прочими официозами, которая об эту пору лежала по обыкновению в приемной.

Теперь нужно было проследить, чтобы подделку не заслали в набор, не дай Бог, и я челноком засновала между приемной, секретариатом и отделом культуры. Началось. Юру Михайлика, зав. культурой вызвали к заместителю редактора Игорю Б., исполнявшему тогда и функции ответсекретаря. Там обретался уже и Алегорьевич - наш редактор Олег Георгиевич Приступенко. Михайлик быстро вышел оттуда, чертыхнувшись, и закрылся у себя писать нечто в стихах в номер - что именно, не сказал. Еще кого-то из завотделов приглашала секретарша к начальству. Рядом с ней томился в ожидании очередного "засыла" курьер. Ага, теперь и меня, тогда зав. отделом учащейся молодежи, позвали. Игорь Б. протянул мне те самые "восковки", проворчав: "Они бы хоть с Александра Невского начали!". Потом спросил, нет ли каких идей - ведь потребуются отклики читателей, как обычно. Идей не было, и он, вздохнув, написал на верхней восковке "в N", пометил шрифты и потянулся к папке "В засыл" (другая папка называлась у нас "В засол", не стану уточнять, какие материалы туда складывались)...

Вот в этот момент я из руки зама поддельного "Шота Абессаломовича" выдернула, разорвала и бросила в корзину. Поспешила успокоить их с редактором, что это такая хохма - чтобы не вызвали для меня ненароком карету со Слободки, где городская психушка помещалась. Призналась, что мы с Игорем Л. этот "указ" изготовили ночью на дежурстве. Алегорьевич, не в силах выказать подобающей случаю редакторской строгости, рассмеялся, поколыхивая своим выдающимся пузом. А Игорек Б. покраснел, побледнел и пошел по лицу пятнами.

Он вызвал меня в свой кабинет через короткое время. Алегорьевича-заступника там уже не было. Зато лежали перед замом вынутые им из корзины и склеенные обрывки фальшивых восковок - надо же, не побрезговал! Это было так не в духе, не в стиле нашей "конторы", что первой моей реакцией было недоуменное "ха!" Однако дело принимало крутой оборот.

"Ты заставила меня думать о руководстве страны хуже, чем я думал, - заявил замред. - И ты за это ответишь! Я сейчас в обком еду!"

Имелся в виду "наш" обком - т. е. комсомольский, и я, зная то молодое начальство со студенческой его скамьи, спокойно парировала: "Давай! Пусть и там ребята повеселятся. И над тобой посмеются". Ко мне пару раз заявлялись коллеги-доброхоты: чтоб сходила к Игорю Б. и покаялась, неприятности ж будут! А я и не думала просить прощения, вредная была девушка.

Он сам меня потом позвал. Сказал примирительно, что понимает - я просто по слабости характера поддалась влиянию этого авантюриста Игоря Л. С того, в случае чего - как с гуся вода, а я ж могла сильно пострадать. И их с редактором подвести, и газету в целом. В случае чего именно? - интересуюсь. Ну, допустим, со мной по пути с ночного дежурства или утром случается несчастье, - фантазирует он, - и вот в моей сумке находят восковки и передают, конечно, в редакцию - что с товарищами будет, я подумала?! Хороши товарищи, - мелькнула мысль, - меня бы не стало, а они страдали бы из-за выговора по случаю невпопад помянутого грузинского классика, уже 800 лет как в числе живых не числящегося! Но вслух я этого не сказала. Из уважения к классику. "Ладно, переступили", - отпустил меня Игорек. И я ушла к себе в отдел учащейся молодежи.

Но в корзину для бумаг в его кабинете успела заглянуть - там моих восковок не было. Он их не выбросил, он их припрятал, в чем я не сомневалась. Для другого случая или других времен".

В свою очередь, Феликс Кохрихт просил передать большое спасибо Белле Кердман, равно как и нашей редакции.

- Эта история стала апокрифом, - сказал журналист, - потому возможны неточности.