Номер 27 (617), 27.06.2002

Игорь ПОТОЦКИЙ

РАССКАЗ № 3

Нам с Баськой нравилось кафе на углу Римской улицы и бульвара Битиньоль. Столики там стояли прямо на тротуаре – шестнадцать столиков. Мы обычно садились за крайний справа и заказывали воду и кофе. Мы никуда не торопились, а Париж окружал нас своими тайнами, хитросплетениями судеб, заходящими лучами солнца. Я не знаю, почему мы выбрали именно это кафе? И почему так долго убивали время бестолково, вместо того, чтобы и дальше прогуливаться по Парижу?

Говорили мы мало, словно боялись натолкнуться на слишком сложные вопросы. Я иногда рассказывал ей про мой город, надеясь, что она увидит его моими глазами. Она меня переспрашивала: "Неужели Потемкинская лестница и впрямь такая величественная, а над ней возвышается француз Ришелье, но почему именно он?" И еще она меня спрашивала: "А что величественнее – волны или ступени Потемкинской лестницы?" Но я знал, что ее интересуют другие вопросы.

В ее глазах читалось любопытство, но потом это любопытство исчезало – рассеивалось между домами Римской улицы...

Баська отпивает кофе маленькими глотками. И говорит, что Селин – большая пианистка. Но у нее пока мало сольных концертов, и ей не дают величественных залов. Она говорит о Селин, но никогда не спрашивает, как мы провели день, пока она, Баська, работала или училась. Будто ее это не интересует. Или такого вопроса вовсе не существует. Она рассказывает о Селин и ждет моей реакции на свои рассказы. А я молчу. Боюсь взять наугад не те аккорды.

Баська улыбается странной вызывающей улыбкой. И эта улыбка, так мне видится, отражается в бокале с чистой водой. А я все равно молчу.

Баська расплачивается поддельными десятью франками – монетой. Задорно смеется и дает официанту настоящие франки, а фальшивую монету дарит мне на память. Может быть, это предостережение, чтобы я с нею никогда не фальшивил?

Потом мы берем такси и едем на пароходик, где в главном зале-каюте звучит музыка – играет камерный ансамбль студентов из Латинской Америки – и танцуют несколько десятков мужчин и женщин. Прижимаясь друг к другу и, наоборот, демонстративно не находя точек соприкосновения. Пароходик покачивается на волнах Сены, но, вполне возможно, его раскачивают в разные стороны танцующие пары?

И мы с Баськой вливаемся в тьму танцующих, а музыка звучит размашисто, гневно и жалобно. В ней – гимн любви и горечь, что эта любовь может продлиться еще лишь один вечер. Мы с Баськой вступаем в гущу леса, но музыка помогает нам выбраться на поляну, и тогда мы выходим на палубу и смотрим на бархат светло-зеленых волн. А еще, глядя на эти волны, я неожиданно для себя вспоминаю гуашь Пьера Боннара "Средиземное море", где небо и земля сливаются в одну массу. А красноватая линия берега все отдаляется и отдаляется, а скалы на ней становятся все более крохотными; только белые облака спокойны – им нет никакого дела, что под ними бесконечные морские волны, с приливами и отливами. Эту гуашь я совсем недавно видел в Музее современного искусства.

Затем мы возвращаемся к резвым брачующимся парам и танцуем до упаду. И фигурка у Баськи многоломкая, как у танцовщиц Дега, и волосы ее напоминают волны Сены, стремящиеся понять необъятный мир Парижа, вернее, Франции. И все, сдвинувшись с мертвой точки покоя, в движении, будто строчки стихов, которыми я покрываю страницы своего потертого блокнота. А Баська состоит из стремительных, закругленных линий, и ее светло-карие глаза вспыхивают, словно лучи фонарика, гаснут и снова вспыхивают, а музыка звучит все вольнее, и за ее аккордами нам уже не угнаться – слишком много сил мы израсходовали.

А уходим мы, когда ночь близка к завершению, и лунный свет идет на убыль, и звезд все меньше на стремительно светлеющем небе. Но моя память не гаснет, как луна на небе – ей пока еще длиться и длиться, как неубывающим волнам Сены.

Рисунок Николая ДРОННИКОВА (Париж).