Номер 26 (922), 18.07.2008

КТО ОН И ОТКУДА

Лист нашего "Дела" первый: не протирал Король панбархатные штаны на троне. Не отяжелял главы золотой короной. И резиденцию имел не в столице, а в провинции, на окраине, в вызывающем готико-барачном стиле. И личная его гвардия ослепляла сограждан отнюдь не аксельбантами, эполетами, галунами и шевронами.

Лист "Дела" второй свидетельствует: мать - мещанка, домохозяйка, отец - диктатор ломовой конюшни. Попросту: станционный извозчик:

Лист "Дела" третий: "королевский патент" был выдан нашему герою самим конармейцем Исааком Бабелем. С благословения основоположника соцреализма Максима Горького. И именно в СССР, на втором десятке лет революции.

Литературно-ослепительный рассказ "Король" (название, согласитесь, недвусмысленное!), как и все "Одесские рассказы", тиражировался в СССР массово и переводился двунадесятью языками. Правда, в конце 1930-х (по некоторым данным, лист "Дела" четвертый, в 1940-м) автор трагически погиб, оклеветанный отнюдь не молвой. Но фантастический его талант и хрущевские игры в "оттепель" реанимировали "Короля" всерьез и надолго:

"КОРОЛЬ" - НЕ ТОЛЬКО ПРОШЛОЕ

Откуда я это узнал - неважно. Но наличие таких "королевств" совсем рядом волновало с отрочества.

Когда давно живешь на свете и хоть как-нибудь в нем заметен, многие называют себя твоими учителями. На деле у меня было два учителя. Один из них, сбежавший от нашей жизни и потому здравствующий, учил меня больше помалкивать и писать. И меньше рыпаться. Другой, раздавленный жизнью до моего в нее прихода, советовал юному Бабелю не торопиться с бумаготворчеством, а идти в гущу жизни. Для меня, младшего шестидесятника, это было симпатичнее, манило, подталкивало.

И я тоже ушел. Туда, в эту самую гущу. На Молдаванку. Дабы изучить и описать житие районных "королей-шестидесятников". А главное - понять: как, какой силой царят они в светлые наши дни? Будущая книга должна была называться "Дело Короля" - в духе популярных тогда "Дела № 306" и "Дела пёстрых".

Чем плачено в жизни за это школярство - другой разговор. Но поначалу все пошло неплохо. Меня, отрока из директорской семьи с Большой Арнаутской, почему-то приняли в молдаванскую вечернюю школу. И на фабрику - тоже учеником. И среди упомянутой гущи тут же наскочил на нескольких парней из окружения Агали - того самого "короля". Бабеля они, разумеется, не читали. Равно как и других моих кумиров - Олешу, Катаева, Ильфа и Петрова, Багрицкого и Паустовского. Во всяком случае, мои попытки поговорить о них не имели особого успеха. У парней. А девушек просто отталкивали. Но сами по себе это были неплохие ребята - смелые, сдержанные, сильные. Грубоватые, конечно, но очень неглупые. И внешне, как на подбор, симпатичные. Остановка была за аудиенцией...

БЫЛ "КОРОЛЬ", КАК КОРОЛЬ...

Он тоже, выяснилось, числился за этой школой. Хотя в ее просвещенных стенах я его не видел ни разу. Что отнюдь не помешало ему, в конце концов, получить аттестат зрелости. У королей, знаете ли, свои пути-дорожки... Но с первых дней я ощутил себя где-то очень далеко, вроде в джунглях, куда экспедиции нужно пробиваться месяцами и годами. Это был полный неожиданностей и сбивающий с толку иной мир. Неведомая доселе цивилизация, о которой не писали. Почему? Кто оберегал на вырост эту дикость и грубость в канун коммунизма?

Лист моего "Дела" пятый: унылое здание школы вершило угол двух улиц, поминаемых в "Одесских рассказах" неоднократно. А директорствовал деревенский жлоб, минувшей войной заброшенный в университетский наш центр и дерзавший считать себя историком. Меня он потряс сообщением о том, что Робеспьера повесили на гильотине, а шествие советской власти до 1918 года было "триумфиальным". Невзлюбил он мои реплики, конечно.

Это, впрочем, что. Лист "Дела" шестой свидетельствует: будучи еще и капитаном милиции, он каждый вечер прогуливал по гулким коридорам школы наряд из двух нижних чинов. С учетом демократического потепления 1960-х у них были дубинки-телескопы, выразительно постукивающие по зеркальным голенищам. Так что тихо было. И в фойе у дверей по графику дежурили четверо старшеклассников, освобожденных для этого от занятий. А тех, кто недооценивали прочность этого порядка, директор попросту дубасил. По шеям. Или под дых. Без различий пола и класса. Мечта, словом, юного писателя.

Правда, она меня основательно отвлекла тогда от "королевского" замысла. Мне, школяру, еще не приходило в голову, что это - две стороны одной монеты. В областной молодежной газете я напечатал фельетон "Крепость науки". И директор-историк, тыча в меня пальцем, заявил: кончит, мол, "этот писатель" школу с такими отметками, что и в тюрьму не возьмут. Его, впрочем, с работы сняли. Перевели директором турбазы в Аркадии. Но книга о короле Молдаванки 1960-х не вышла по другой причине.

ОН НРАВИЛСЯ ВСЕМ...

Работая уже в 1990-х над телесериалом об одесской милиции и ее клиентуре, я повторил попытку, консультируясь у полковника милиции Чернявского. В то время Валерий Михайлович возглавлял следственное управление УМВД Украины в Одесской области. Как всегда, апеллирую к безупречной памяти диктофона:

- Вам в юности нравился "Король" Бабеля?

- Конечно. Яркий, привлекательный образ. Фигура! В юности не думалось о том, что тут демонстрируются худшие качества личности: жадность, жестокость беспощадная, наглость. Нежелание трудиться. И полнейшее презрение к закону. Но я уверен - и вас "Одесские рассказы" в юности увлекали. То, что красивые молодые умные люди до Октября-17 "шли в налеты", мы знали, знали об этом, как о родимых пятнах царизма и капитализма, не дававших молодежи позитивного выхода. И многим моим, да и вашим коллегам нравились "Одесские рассказы". Однако пошли эти читатели не в преступный мир, а на войну с ним.

Эти - да. А другие? Как описать тот жутковатый интерес, с которым я познавал новый мир? Как назвать его поточнее? Таинственный? Затерянный? Ведь вокруг, как мне это представлялось, шумела совсем другая, моя страна. Союз нерушимый республик свободных. Она врезалась в космос, распахивала казахстанскую целину. Перекрывала Енисей, поглядывая на Обь и Лену. Рукоплескала XX съезду, новым людям - Гагарину с Титовым, Булату с Рождественским и Евтушенко. Пахмутовой, чьи песни с легкой руки радиостанции "Юность" пела молодежь. Ликвидировала МВД (трудно теперь поверить, а?), учредив МООП - Министерство охраны общественного порядка. И подумывала о скором закрытии тюрем. Мы сочувствовали старикам - не доживут до коммунизма.

И вот среди всего этого - затерянный мир, почти никак не связанный с окружающим, облагороженным и мощно двинутым вперед (как казалось) революцией, гражданской войной, индустриализацией, победой в Отечественной, борьбой за мир во всем мире и развернутым строительством коммунизма. Лист "Дела" шестой у меня неспроста осенен цитатой: "Молдаванкой в Одессе называлась часть города около товарной железнодорожной станции, где жили две тысячи одесских налетчиков и воров". (К. Пустовский. "Время больших ожиданий"). Я вертел головой на все триста шестьдесят и не мог понять механизма странной этой консервации, позволившей - при некоторых, конечно, переменах - в целом сохранить несвежую заповедную атмосферу, так талантливо воспетую когортой художников слова из Одессы. Мои новые юные и молодые знакомые были если не вполне блатными, то, как минимум, охотно приблатненными.

АУДИЕНЦИЯ

Почему они меня приняли? Почему легким, истинно королевским дуновением разметали "мазу" моего соперника, пожелавшую поучить меня уму-разуму? Нет, не пойму и теперь. Как непонятными навсегда останутся бессмысленно молчаливые прогулки по Госпитальной, Степовой, Буденного, Лазарева, прорывы - сквозь очередь, как нож в масло - в кино (клуб им. Иванова, "Серп и молот"), на танцплощадку (парк Ильича) и подворотные песни под семиструнку некоего Володяя - о речке, бежавшей по песочечку, и об искрах камина, горящих, видите ли, как рубины. Имели место оживления: кого- то подрезали, с кого-то "получали", за кого-то тянули "мазу". Пушкин и Лермонтов с Лениным и Марксом заодно оказались для меня здесь бессильными союзниками. Не потому что гвардия Короля была против. А просто глаза тускнели...

А вот "Одесские рассказы" пошли по их рукам и вернулись ко мне в самом зачитанном виде. О, чудо: вдруг расцвела бабелевскими цитатами их речевая характеристика. Тача, Вара, Рося, Генерал, Сузя - "королевская гвардия", у которой мне, их приятелю и подопечному, мало что удалось выудить о Короле, с удовольствием повторяли словечки Бени Крика и Фроима Грача. Собственно, Бабель-то и свел меня однажды, один только раз, с Его Величеством. И тоже странно, жутковато и мимолетно.

Седьмой лист данного "Дела" выдран из юношеского моего дневни- ка. И содержит набросок по свежей памяти. Он шел по Прохоровской с двумя своими гвардейцами. Остальные плюс я только что вышли из пищевого техникума, с танцулек. Возвращенную замордованную книжку Бабеля я держал в левой руке. Агаля вдруг сменил курс, подошел ко мне. С тремя гвардейцами поздоровался за руку. И просто взял "Одесские рассказы", как будто они лежали на полке.

Высокий. Плечистый. С выпуклой мускулатурой. Светловолосый, светлоглазый. Очень аккуратный, хоть и походка враскачку. Слегка похож на киноартиста Олега Стриженова. Только глаза холоднее и страшнее.

Еще несколько раз мне показывали Короля издалека. На Мясоедовской он осматривал вишнево-серебряную "Яву", свежекупленную молодым загранщиком. Пел на "офицерском" пляже, в окружении "гвардейцев" и девиц, подыгрывая на гитаре. Сидел с парнем несколько восточного типа ("Король бульвара!" - шепнул мне Вара) вдвоем на длиннющей пустой скамейке над морем, тогда как остальные скамейки были перенаселены. Совещание в верхах...

Агаля был прописан в большом молдаванском доме, окольцованном деревянными дворовыми галереями. Именно здесь, по преданию, некогда жил Король Бенцион Крик. И никакие социальные, сексуальные и научно- технические революции не выветрили его дух. Говорили, что после нашей встречи Агаля, его наследник и "король-шестидесятник", тоже цитировал Бабеля. Не пропал мой скорбный труд! Хотя книги о нем я не написал - слишком уж непостижимым оказалось для моего пера его королевство. Сообразив это, я покинул Молдаванку. И поскольку мои старшие товарищи, идеологи комсомола, проводя очередной призыв в армию, всячески меня от нее отговаривали, я пошел еще дальше в жизнь: на три года уехал служить. Еще не зная, конечно, что книга об армии также не получится. И примерно по той же причине. Нет-с, читатель дорогой, развал армии и страны начался не в 1980-х или 1990-х.

СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ...

Листы нелитературного "Дела" Короля, очаровавшего советского классика и поколения читателей-почитателей: Любо-дорого: вор, бандит, грязный вымогатель. Живодер, потрошитель. И при том - гордец, красавец:Что называется, пример для молодежи.

- А вот здесь, на стульчике перед следователем, как ведут себя "короли" и их "гвардейцы"?

- Ну, разница между правдой искусства и правдой жизни общеизвестна, - возвращает диктофон голос Валерия Михайловича Чернявского. - Я-то повидал этих "аристократов". Конечно, разные они. Но никакого особого блеска и величия в них не припомню. Если гонор и был, он быстро улетучивался, как вы говорите, на этом стульчике. Так или иначе, "короли", их "графы", "князья", "фрейлины" оказывались простыми смертными.

После выяснил: Агаля попал в армию в тот же год, что и я. Рядовым солдатом. И тоже, как я, практически добровольно. "Королевская" прихоть? Ведь по отсрочкам продержался он до 27-ми. Патриот?..

Но после говорили, будто крепко не поладил он с сопредельными "королями" и с армейской службой. Служил неспокойно. И на третьем году вроде как был застрелен часовым при побеге с гарнизонной гауптвахты в Коломыи. Я сам служил в тех краях, но подтвердить сие не могу. Да и в 1990-х мне показывали довольно крупное агропромхозяйство, принадлежащее... бывшему Королю Молдаванки. Что тоже, впрочем, сомнительно.

Неисповедимы пути "королевские" во все времена. Однажды Беня-Король назвал себя - в духе реввремени - товарищем комполка и нацепил красный бант. За два года до того, в 1917, был прецедент: наследник престола великий князь Михаил отрекся от короны и нацепил такую же красную тряпку. Не помогло. Расстреляли. Ничего хорошего не вышло и у Короля Бени, посвятившего вдруг свой меч революции. После пышного - на всю Одессу - выступления на позиции, его гвардию расколотили в пух и прах. И она бежала вместе с командиром, оставив без приказа фронт. Потому что одно дело - давить одесских штафирок, а другое - вступить в бой с кадровой белогвардейской частью. Как это заведено во всех армиях мира, бежавшую часть раскассировали по другим полкам, а самого "короля" расстреляли.

На войне, как на войне: будь за ним военное счастье - глядел бы Беня на нас в галерее героев гражданской войны. Между Чапаевым и Котовским. Ведь и у них в прошлом всяко было. Но и без этого Беня Крик стал "визиткой" нашего города. Куда ни приедешь - все Бабеля знают, все Беню любят. Одесса? А, это там, где все торгаши и ворюги? И анекдоты? Веселый у вас город. Приятно жить в городе с такой репутацией, не так ли?

С учетом ниспровержения предшествующих кумиров не удивлюсь, если в центре Одессы возникнет конная статуя Бени-Короля работы еще молодого, но заслуженно известного скульптора (которому, признаться, все едино кого лепить-отливать). Не забыть бы тогда Агалю, обойденного какой бы то ни было славой, отчасти и по моей вине. А что? Бенцион Первый. Агаля Второй. Но последние ли?..

P.S. Как думаете, читатель дорогой: почему и при царизме, и при социализме, и при нашей сверхдемократии живут-поживают "короли" на виду у грозных державных мужей и структур? Бессмертны? Или здесь игра покрупнее?

Ким КАНЕВСКИЙ.

Коллаж А. КОСТРОМЕНКО.