Номер 03 (799), 27.01.2006

К 115-летию со дня рождения Ильи Григорьевича Эренбурга

Без малого шесть десятков лет работал Эренбург в литературе. Количество книг, написанных и изданных им за это время, далеко переваливает за сотню. ("Я плодовит, как крольчиха", – не без иронии говорил он о себе). Среди его произведений романы "День второй", "Падение Парижа", "Буря", острая антифашистская публицистика, сборники лирики, мемуары "Люди, годы, жизнь" и др. И едва ли не каждая из написанных им книг была своего рода сенсацией, сразу оказывалась в центре читательских интересов, споров, дискуссий.

Эренбург с благодарностью отметил эту особенность своей литературной судьбы.

Незадолго до смерти, побывав в Индии, он написал стихотворение "Коровы в Калькутте". В нем рассказывалось о незавидной участи калькуттских священных коров:

Они бродят по улицам,
Мычат, сутулятся, –
Нет у них крова,
Свободные и пленные,
Голодные и почтенные,
Никто не скажет им доброго олова –
Они священные.

Кончалось стихотворение несколько неожиданно:

Есть такие писатели –
Пишут старательно,
Лаврами их украсили,
Произвели в классики.
Их не ругают, их не читают,
Их почитают.
Было в моей жизни много дурного,
Частенько били – за перегибы,
За недогибы, изгибы,
Говорили, что меня нет – "выбыл",
Но никогда я не был священной коровой.
И на том спасибо.

Тут, правда, он слегка погрешил против истины. Был в его жизни момент, когда, к счастью, ненадолго оказался причислен к "священным коровам". О его романе "Девятый вал" Фадеев писал, что он "мощен, гуманистичен, в нем клокотание народных сил, людской потоп". Критика захлебывалась восторгом. Но сам Эренбург вскоре отозвался об этой своей книге трезво и безжалостно: "А я написал плохой роман".

Обладая всеми атрибутами "живого классика", сам он не склонен был особенно обольщаться насчет их истинной ценности. "Представители различных издательств, журналов, газет, театров читали поздравительные адреса, похожие один на другой: "пламенный трибун", "отточенное перо", "неутомимый борец за мир", "книги, вошедшие в золотой фонд советской литературы"... Было очень жарко и дерматиновые папки, которые высились предо мной, скверно пахли".

Так он описал свой шестидесятилетний юбилей.

Сегодня, когда с треском ломаются и рушатся все устаревшие схемы, настала пора вспомнить настоящего Эренбурга. Не того, кого превратили в "священную корову", увенчав всеми полагающимися "живому классику" лаврами, а такого, каким он был в самом начале своего пути, – веселого, озорного, издевающегося.

В предисловии к первому роману Эренбурга "Необычные похождения Хулио Хуренито..." Николай Бухарин писал: "Можно было бы, конечно, сказать много "серьезных" и длинных фраз по поводу "индивидуалистического анархизма" автора, его нигилистического "хулиганства", скрытого скептицизма и т. д. Нетрудно сказать, что автор – не коммунист, что он не очень шибко верит в грядущий порядок вещей и не особенно страстно его желает... Но все же книга от этого не перестает быть увлекательнейшей сатирой".

* * *

Горят померанцы, и горы горят.
Под ярким закатом забытый солдат.
Раскрыты глаза, и глаза широки,
Садятся на эти глаза мотыльки.
Натертые ноги в горячей пыли.
Они еще помнят, куда они шли.
В кармане письмо – он его не послал.
Остались патроны, не все расстрелял.
Он в городе строил большие дома.
Один не достроил. Настала зима.
Кого он лелеял, кого он берег,
Когда петухи закричали не в срок,
Когда закричала ночная беда
И в темные горы ушли города?
Дымились оливы. Он шел под огонь.
Горела на солнце сухая ладонь.
На Сьерра-Морена горела гроза.
Победа ему застилала глаза.
Раскрыты глаза, и глаза широки.
Садятся на эти глаза мотыльки.



1938, Илья Эренбург.

Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.