Номер 8 (1448), 7.03.2019

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 1-4, 6-7.)

* * *

И вновь мы оказываемся в комнате "четвертой полосы". Все напряженно работают, иногда шутят, нередко смеются, когда Ильф читает коллегам только что написанный им ответ на "письмо в редакцию" либо исправляя очередное "послание к главному редактору", составленное бдительным читателем.

Сотрудники "полосы" делали из каждого письма короткий и талантливый рассказ, то насмешливый, то невероятно смешной, то гневный, а в редких случаях даже трогательный. Заготовки рассказов - вспоминал Паустовский - были под стать содержанию: "Шайкой по черепу", "И осел ушами шевелит", "Станция Мерв - портит нерв".

Сотрудники "четвертой полосы" любили, когда к ним приходили в гости. Тем не менее далеко не каждого в этой комнате принимали приветливо. Халтурщиков встречали тяжким и зловещим молчанием, а бахвалов и крикунов - ледяным сарказмом.

Те, кто дружил с Ильфом с юности, многому у него научились. Например, одесситка Нина Владимировна Гернет (1899-1982), ставшая драматургом и писателем, прошла "школу" "коллектива поэтов", общалась с Ильфом, Багрицким, Олешей. Она впоследствии признавала, что ее друзья заложили в ней основы литературного вкуса, любовь к четкости и образности языка, строгость к себе.

Вспомнилось начало 20-х годов, Валентин Катаев признавался: "Мы полюбили его (Ильфа - И. М.), но никак не могли определить, кто же он такой: поэт, прозаик, памфлетист, сатирик? Тогда еще не существовало понятия эссеист. Во всяком случае, было ясно, что он принадлежит к левым, даже, может быть, к кубофутуристам. Нечто маяковское витало над ним. В нем чувствовался острый критический ум, тонкий вкус, и втайне мы его побаивались, хотя свои язвительные суждения он высказывал чрезвычайно редко, в форме коротких замечаний "с места", всегда очень верных, оригинальных и зачастую убийственных..."

И в Москве одесситы продолжали дружить. Тут во многом сказывались многочасовые поэтические диспуты и творческие дискуссии, которые проходили в литературных кафе черноморского города. Конечно, все они были разные по характеру, привычкам, воспитанию и даже происхождению. Но всех их объединяла страстная любовь к творчеству, к литературе. В столице одесситы по-прежнему находили общий язык, понимали друг друга, радовались встречам.

Валентин Катаев утверждает, будто это он познакомил Илью Арнольдовича со своим младшим братом, предчувствие, что они станут близкими друзьями. Действительно, уже через несколько минут после представления друг другу молодые люди начали с жаром что-то обсуждать. Знакомство их явно обрадовало.

Такое бывает. Иной раз с незнакомым ранее человеком уже через несколько минут кажется, будто знаешь его многие годы, и тебе хочется с ним общаться. Но случается наоборот: вроде знаком с человеком долгие месяцы, а понять его не можешь, и он не вызывает особого желания с ним встречаться.

Ильф произвел на более молодого Петрова поразительное впечатление и не только своим внешним, неординарным видом и прежде всего своей эрудицией. Это заметил сам Валентин Катаев: "В числе молодых, приехавших с юга в Москву за славой, оказался наш общий друг, человек во многих отношениях замечательный. Он был до кончиков ногтей продуктом западной, главным образом, французской культуры, ее новейшего искусства, живописи, скульптуры, поэзии. Каким-то образом ему уже был известен Аполлинер, о котором мы... еще не имели понятия. Во всем его облике было нечто неистребимо западное. Он одевался как все мы: во что Бог послал. И тем не менее он явно выделялся. Даже самая обыкновенная рыночная кепка приобретала на его голове парижский вид..."

Безусловно, Валентин Катаев с юности хорошо знал Ильфа, и поэтому его свидетельства заслуживают доверия. С другой стороны, может показаться странным, что Валентин Петрович подчеркивает, будто у Ильи Арнольдовича было "неистребимо западное".

Как известно, семья Файнзильбергов была очень небогата, так что ни о каких иностранных гувернерах не могло быть и речи. Дома говорили на идише, поскольку он был родным языком родителей Ильи Арнольдовича, много лет живших в еврейском местечке.

В Одессе семья Ильфа обитала тоже не в самой респектабельной ее части, где время от времени слышалась французская речь. Файнзильберги снимали квартиры то на Старопортофранковской, то на Малой Арнаутской, то на Базарной... Многие их соседи изъяснялись на не очень литературном идише и весьма скверном русском языке.

Конечно, Одесса времен Пушкина и конца XIX - начала XX столетия - очень разная. Для Александра Сергеевича, вращающегося в многонациональном светском обществе, все "веяло Европой". К тому же жил он в самом центре "Южной Пальмиры", где говорили больше на языке Вольтера.

Ильф с детства в значительной степени соприкасался с обитателями Молдаванки и завсегдатаями "Привоза". Это был специфический народ, с невысоким уровнем образования и культуры, говорившем на "одесском языке".

В технической школе, где учился Илья Арнольдович, вряд ли уделяли большое внимание иностранным языкам. Скорее всего их вовсе не изучали. Это не классическая гимназия. Для пытливого юноши оставалось одно: самообразование и его исключительные способности.

В Одессе, наверное, с момента ее основания любили все французское. Культура Франции была очень популярна у одесской учащейся молодежи. Ее богатая литература вдохновляла местных поэтов и прозаиков. Студенты зачитывались, нередко в оригинале, произведениями Гюго и Мопассана, Золя и Жюль Верна... Юный Илья Арнольдович, согласно его дочери Александры Ильиничны Ильф, он любил Диккенса, с произведениями которого он "не расставался", Марка Твена, восхищаясь его юмору и жизнерадостным героям, вместе с Майн Ридом сопереживал краснокожим индейцам...

И хотя Ильф получил техническое образование, он в совершенстве знал западноевропейскую и американскую классическую литературу, был хорошо знаком с культурой разных народов.

А еще Валентин Петрович отмечал, будто Ильф "явно выделялся". В самом деле, у него была яркая внешность и даже слишком интеллигентный вид. Но замечу: в СССР "выделяться" из общей серой массы было опасно. В то время большинство мужчин носило кепки - пролетарский головной убор. Например, Ленин нам известен в основном в кепке, хотя, пребывая в эмиграции на Западе, Ильич предпочитал носить модную европейскую одежду.

В Москве в то время, когда там жил Ильф, не говоря уже о провинции, гражданин, надевавший шляпу, вызывал подозрения. Не шпион ли он? Даже спустя годы, в СССР в этом отношении мало что изменилось. После смерти Сталина, в период так называемой хрущевской оттепели, некоторая часть молодежи стремилась избавиться от единообразия, унылости, безвкусицы. Эти молодые люди стали нарочно ярко одеваться, копируя тогдашнюю западную моду, отращивали длинные волосы, носили специфическую обувь. Их клеймили позором, называли "стилягами", травили в прессе, прорабатывали на собраниях, исключали из комсомола, изгоняли из вузов. Они хотели выделяться. Это в СССР было недопустимо.

Ильф не противопоставлял себя окружающим, не кичился своими знаниями, не бахвалился своей культурой. Этот еврейский парень добивался успеха прежде всего своим упорным трудом, уникальными способностями, данные ему природой.

В свое время удивлял своими умственными данными современник Ильфа, академик Евгений Викторович Тарле (1875-1955). Это был выдающийся советский историк, автор многих сотен замечательных трудов, известных во всем мире.

Тарле говорил и читал практически на всех европейских языках. Его память пережила знавших его людей. Она была феноменальная. После смерти академика его вдова на вопрос об уникальности Евгения Викторовича отвечала: У Тарле в роду были цадики-талмудисты, обладающие редкой работоспособностью, совершенной памятью, способностям к языкам. Наверное, заметила Ольга Михайловна, в таланте Тарле отчасти "виноваты" гены.

Как знать, быть может, к дарованиям Ильи Арнольдовича также имеют отношения его предки - ревностные почитатели Торы (Пятикнижие Моисеево), многие часы изучавшие эти священные книги.

* * *

"Как случилось, что мы с Ильфом стали писать вдвоем?" - вспоминал Евгений Петров. - Назвать это случайностью было бы слишком просто. Ильфа нет, и я никогда не узнаю, что думал он, когда мы начинали работать вместе... Я был моложе его на пять лет, и хотя он был еще застенчив, писал мало и никогда не показывал написанного, я готов был признать его своим мэтром. Его литературный вкус казался мне в то время безукоризненным, а смелость его мнений приводила меня в восторг".

Дружба между этими молодыми людьми крепла с каждым днем. Евгений Петрович не мог не нравиться. Илья Эренбург как-то заметил: "Евгений Петров обладал замечательным даром - он мог рождать улыбку".

Летом 1927 г. редакция "Гудка" отправляет Ильфа и Петрова в Крым и на Кавказ. Это была увлекательная командировка, которая их еще больше сблизила. Друзья наслаждались не только природой и обилием впечатлений, но и открытием общих вкусов и общих оценок. Здесь начало складываться их умение смотреть вдвоем.

Тогда же Илья Арнольдович предложил Петрову писать вместе. "Как же вместе, - не совсем понял Евгений Петрович, - по главам, что ли? - Да нет, - сказал Ильф, - попробуем писать вместе, одновременно, каждую строчку вместе. Понимаешь? Один будет писать, другой в это время будет сидеть рядом. В общем сочинять вместе" (Е. Петров. Из воспоминаний об Ильфе).

Все началось с того, что Валентин Катаев решил взять шефство над своим братом, Евгением, и ближайшим другом Ильей Ильфом. Евгений Петров появился в Москве, не имея опыта литературной деятельности. В. Катаев предложил ему написать фельетон, дав тему: про гуся и доски. Евгений Петрович справился с задачей. Потом началась плодотворная работа в газете "Гудок". "Однажды - согласно воспоминаниям Валентина Петрова, - он предложил сюжет для большого сочинения... Поиски бриллиантов, спрятанных в одном из двенадцати стульев, разбросанных революцией по стране, давали, по мнению Катаева, возможность нарисовать сатирическую галерею современных типов времени нэпа.

Далее Катаев пишет: "Все это я изложил моему другу и моему брату, которых решил превратить по примеру Дюма-пэра в своих литературных негров. Я предлагал тему, пружину, они эту тему разрабатывают, облекают в плоть и кровь сатирического романа. Я прохожусь по их писанию рукой мастера".

Валентин Петрович немного лукавит, когда утверждает, что сам не знает, почему он вздумал создать своеобразный литературный тандем, состоящий из еще малознакомых друг другу людей. Катаев, как он утверждает, полагался на свою интуицию.

Хотя Ильф и Петров вращались в разных литературных сферах, Валентин Петрович угадал в них блестящих соавторов. К тому же автор повести "Растратчики" внимательно следил за журналистским опытом Ильфа и своего брата, служивших газете "Гудок" и сотрудничавших в сатирическом журнале "Смехач". Катаев мог судить о таланте Ильи Арнольдовича по его фельетонам. У Валентина Петровича не было сомнений в том, что "литературные негры" справятся с его заданием.

В. Катаев предложил Ильфу и Петрову "соединиться". "Они, - вспоминал Валентин Петрович, - приветливо улыбнулись друг другу и согласились на мое предложение".

В тот же день они пообедали в столовой Дворца труда, в этом здании в 1927 году размещалась редакция газеты "Гудок", затем вернулись обратно, чтобы сочинять план романа. Петров предпочитал диалоги, у Ильфа вместо диалога - одна или две реплики. Для Евгения Петровича важнее всего было - что сказать, Илью Арнольдовича чрезвычайно занимало - как сказать. Его отличало - по мнению Л. М. Янковской ("Почему вы пишете смешно?" - более пристальное, чем Евгения Петрова, внимание к слову).

В предисловии к "Золотому теленку" они шутливо объясняли: "как мы пишем вдвоем?"

"Да так и пишем вдвоем. Как братья Гонкур. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые".

В одной из своих тетрадей Ильф заметил: "Мы сказали. Мы подумали. В общем, у нас болела голова..."

У Евгения Петрова был четкий и разборчивый почерк. Он сидит за столом и пишет. На столе - скатерть, на ней развернута газета, чернильница-невыливайка и обыкновенная ученическая ручка. Ильф сидит рядом или возбужденно ходит по комнате. Сочиняется план. Возникают шумные споры. Евгений Петров отличался вспыльчивым характером. Обсуждалось каждое слово, с едкими, ироничными нападками друг на друга. Особенно остро возникает дискуссия по поводу сюжета, характеристики каждого персонажа. Все, написанное вдвоем, принадлежит обоим, право вето - не ограничено.

Ильф и Петров не просто дополняли друг друга. Все, написанное ими сообща, оказывалось более значительным произведением, чем то, что создавалось ими порознь.

(Продолжение следует.)