Номер 20 (713), 21.05.2004

Раньше привычным было слово "нарсуд". Он рассматривал разные случаи – от юридических до бытовых. Вершилось правосудие в унылых помещениях.

Времена изменились – и теперь стремятся облагородить это помещение, сделав его культурным и даже красивым (раз мы вступаем в Европу!), хотя и оборудуют в нем... железные клетки для подсудимых. И ничего, если там по-прежнему вершатся неправедные дела, которые потом пересматривают в высоких инстанциях.

Но бывают и другие суды, когда дела решаются не формально, а по истине.

Один из таких судов свершился по велению собравшихся людей. В данном случае – тружеников моря, отстоявших товарища – моряка одного из черноморских судов.

1.

Был такой капитан рыболовецкого траулера "Торос".

Назовем его условно Борода, как его называли флотские ребята.

Это довольно распространенное прозвище у старых, опытных мореходов, которое дается самым стойким людям.

Так вот, Борода, он же Николай Петрович Перегуда, был капитаном одного из тех судов, которые служат для самого традиционного морского промысла – ловли рыбы. Это сейнеры, траулеры, краболовы, китобойщики и целые плавучие заводы. Первые – сейнеры – бывают парусно-моторными и обладают высокой мореходностью. Несмотря на прогресс техники, до сих пор в ходу простоватые суденышки с одной трубой позади капитанской рубки и парусом на задней мачте, которые развивают высокую скорость и не боятся штормов, когда иные суда ложатся в дрейф. У них палуба свободна от всяких устройств и без надстроек кормовой части, что позволяет сбрасывать в море сеть. Нужна смелость, чтобы с такой оснасткой выходить в море.

Он же, Николай Перегуда, еще не ставший Бородой, успел смолоду обрести нужную морскую сноровку. Будучи на флотской службе, ходил на торпедных катерах, а после учебы пошел на промысловые суда – те же сейнеры. Бороздил не только Черное море, но и побывал на Балтике. В Клайпеде хорошо знали этого крепыша с уже заведенной бородкой. С Одессой же связался накрепко, найдя здесь надежную жену Елену, которая родила ему двух детей. С начала 50-х годов многие в Черноморском пароходстве знали этого удачливого капитана. "Взять рыбу!" – это был любимый призыв Перегуды, когда он обращался к команде, выходя в открытое море. Под его командой ребята лихо находили богатые стада, как называли самую крупную и выгодную рыбу, пусть даже она была в пределах досягаемости территориальных вод. Нечего греха таить: нередко они и врывались в запретную полосу – к нейтралам, беря неводом то, что не успевали перехватить хозяева. И это сходило с рук удачливому Бороде. Возвращались домой с полными трюмами.

Недаром Перегуда прослыл одним из самых лучших промысловиков Черного моря. Один за другим на его кителе появлялись правителственные награды – сперва орден Трудового Красного Знамени, а затем орден Ленина. И уже поговаривали, что на горизонте и самое высокое звания – Героя Социалистического Труда.

Но беда ждала семью Перегуды на суше. Однажды его Елена возвращалась с семьей из Киева. Произошла катастрофа. Новенький "Москвич" врезался на повороте в столб: жена погибла, а дочь и сынишка выжили. К сожалению, муж не успел даже на похороны. С той поры он и не сбривал свою бороду.

То, что жена оставила после себя детей, особенно дочку Лидочку, стало для него спасением. Правда, пришлось уйти с сейнера. Не сразу довелось устроиться на другую работу – на траулер, который ходил в Атлантику. Подальше бы от боли, из-за которой капитан не находил на суше себе места. Благо, что помогла сестра, взявшая на себя заботу о подраставших детях. И траулер "Торос" ушел в море с железным законом его хозяина: только улов – и ничего другого... Не ради высокого звания и еще одного ордена – только труд, пусть самый тяжкий!

2.

Траулер – рыболовное морское судно, только с механическим двигателем. Лов рыбы с него производится особой сетью – тралом. Траулеры могут брать большой запас продовольствия и топлива, чтобы уходить в море надолго – иногда на несколько месяцев. А пойманная рыба хранится в особых холодильниках или засаливается. Иногда ее сдают на плавучие консервные заводы, которые сопровождают Флотилии траулеров. Целый обособленный промысел, позволяющий отрешиться от всего мира, в том числе от своей беды.

Казалось, для капитана Николая Петровича Перегуды это была возможность если не уйти от беды, то заняться прямыми делами. Действительно, он почти всегда был на мостике. Чаще всего там штормит, и тогда Борода нервничает, кидаясь от штурвала к судовым приборам. Если в иные редкие часы на воде зеркально, то на время уйдет к себе в каюту, чтобы передохнуть, а то и распорядится, чтобы занесли поесть. Поначалу ему приносили и малость спиртного, пока не узнали, что Борода решительно не принимает. И хорошо еще, что корабельный кок Варвара Тихоновна не надоедала ему с рыбой, которую он уже видеть не мог. "Только чтобы не ныла душа... не сосало в глотке!" – так распоряжался он, отодвигая дребезжащие от штормовой тряски тарелки с картошкой.

Вспоминалось, что так же поначалу Николай Петрович отказывался и от тех дамочек, которые осаждали его со временем, когда он оказывался на берегу без работы. "Не хочу... гнать их к черту!" – распоряжался он, когда дочка-школьница говорила ему про чужие звонки. Только при Виталике, еще малыше, не позволял себе ругаться из-за баб. И когда ушел на "Торосе" в дальний рейс, то дал себе слово: никого! Да, никого не подпустит близко к себе Борода, как его стали и вслух называть. И даже заботливая Варвара не решалась нарушить его клятву.

Как бы там ни было, после первого рейса на этом траулере все было благополучно. Пока грузились на берег бочки с атлантической селедкой, добытой даже в канадских водах, где это запрещено, Перегуда только один раз пошел в тогдашний одесский ресторан "Волна", где обычно отмечали приход из рейса. И ничего – удержался от дальнейшего, как ни наседали дружки, даже ответственные. Иной раз грозились даже отстранить на время, пока он не подпишет лишнюю накладную – шкуры селедочные! Чуть ли не пригрозил, что уедет отсюда к черту, в Клайпеду, где устроится среди порядочных людей... А когда напомнил и про свои ордена и даже про Героя, которого еще не получил, то вмешался сам Алексей Данченко, и его оставили в покое.

Но, признаться, после этого в душе что-то дрогнуло. В первую же вахту на новом рейсе пошла в ход бутылка "Московской", которую прихватил из Одессы. Было неловко прятаться от Варвары, которая потом унюхала запах водки в каюте, смешанный с вечным рыбным духом. И потом перед ней пришлось оправдываться, когда она сама занесла ему под фартуком чекушечку той же водяры. Теперь уже в открытую Борода пил – и не раз при ней, как ни презирал себя за такую слабость. "Ну, прости меня, Елена, покойница, что я нарушил слово... и простите детки – Лидочка и Виталик, даже терпеливая сестра Нина!"

Скрепя сердце, крепкий моряк Перегуда держался долго, пока не вышли на ближайшую рыбу. Когда все тралы пошли при "зеркале" наружу и на их отгрузку были брошены все работяги, чуть ли не сама Варвара Тихоновна, он на радостях, тут же на мостике, в сторонке от штурмана, потянул маленько. И хорошо пошла, что ни говорить... Так доводилось радоваться, бывало, только на флоте, когда твой торпедный хватил в самую десятку... – рраз!... Странно устроен человек – не скажи!

Лишь когда выбрали весь косяк сельди и за Канарами легли в дрейф, стало совсем легко на душе. "Ну, что... – сказала тогда Варвара, принося ему поднос с блюдом и еще чем-то. – Пойдет икринка свежего посола..?" Она впервые широко улыбалась ему, придвигая стопку спирта, а когда он выпил и крякнул, то сама подошла, чтобы он обхватил ее. И только помогла ему распутать галстук, который он по привычке еше носил, дуреха!

Ну, что теперь говорить покойной Елене и всем остальным... а?

(Окончание следует.)

Академик В. ФАЙТЕЛЬБЕРГ-БЛАНК.