Номер 42 (1089), 4.11.2011

(Продолжение.
Начало в № № 18-20, 25, 27, 33, 35-36, 40.)

19.

Главный герой этой и ряда следующих глав господин Юровский родился в Одессе ещё в XIX веке. А умер или, точнее, погиб в 1938. Но именно в 1921 году и некоторое время после, Одесса гордилась своим сыном. Нет-нет, он не был комиссаром бонепоезда "Смерть капитала", не водил полки на Варшаву и не стал полярным лётчиком. Просто однажды он обнаружился и долго стоял у истоков экономической реформы Республики Труда. Разве это не повод для знакомства?

Итак, родился и жил он на Большой Арнаутской, будущей Леккерта, будущей Чкалова и опять Большой Арнаутской. В среде вполне благополучной и потому не стремящейся к оскольчато- переломным изменениям государственного строя страны. Но выпало ему познакомится-поприятельствовать с мальчиками Жорой Воскобойниковым и Сенькой Урицким. Вообще говоря, их сблизили... поэзия и футбол. Последний в Одессу еще в XIX веке завезли английские моряки, что стало повальной модой детей и взрослых на ряд столетий. Кто завёз сюда моду на поэзию, сказать трудно: Пушкин прибыл в Одессу уже поэтом. И признавал, что здесь пахнет поэзией. Может быть, право было некое местное дарование, сказав: "Этот город величавый был написан, как сонет..." И, как положено стихам, с этим городом всё и всегда неладно.

Однако же мальчики гоняли в футбол и сочиняли стихи, бегали на различные литературные мероприятия. И были знакомы с теми своими ровесниками, которым предстояло стать великими писателями и поэтами. В компанию Валентина Катаева и Юрия Олеши не вписались: увы, стихи были откровенно плохими. Да и в игре с мячом они каши не сварили. К тому же на Малой Арнаутской по соседству проживал под негласным надзором некто, чью фамилию эта улица в дальнейшем носила много десятилетий. Вацлав Вацлавович Воровский обратил внимание на Сёмку Урицкого - может быть, потому, что по революционной работе хорошо знал его дядю, Соломона Моисеевича Урицкого (в будущем комиссара по созыву Учредительного собрания и председателя Петрочека, убитого эсером Каннигисером в Питере в день покушения на Ленина в Москве). Изредка взрослый сей дядечка прогуливался с Сёмой возле дома или даже сиживал с ним во дворе на завалинке. Присоединялись к ним и Жорка Воскобойников, и (реже) Лёнька Юровский.

Как говорят в Одессе, с кем поведёшься - с тем и наберёшься. Под впечатлением бесед с соседом и наставником ребятки читали Леониду не только свои произведения, но и, скажем, сонеты Маркса, посвященные Женни фон Вестфален. А заодно медленно и верно втирали в кору его мозга сведения из более серьёзных марксовых трудов. Так что старшим гимназистом он уже всерьёз задумывался о некоторой дисгармонии социального мира. И о возможностях его дальнейшей гармонизации. Вряд ли тогда Леонид Наумович Юровский мечтал о судьбе крупнейшего специалиста по практической политэкономии социализма и отца советской денежной реформы 1921 года. Многое, ох, многое не приходило ему в голову в канун Великой войны. Например, то, что его будут брать трижды: в 1921-м, 1930-м и 1937-м. Расстреляют в 1938-м. Через пять лет убьют его единственного сына - но уже немцы на фронте. Но девяносто лет назад, в 1921-м, Леонид Наумович был жив и здоров. И уже высоко ценим революцией.

Он родился всего через двадцать лет после отмены крепостного права, 24 октября 1881 года. Его папаша, Наум Юровский, вполне благонамеренный коммерсант, успел дать сыну приличное образование - до того, как окончательно разорился. Леонид окончил одесскую мужскую классическую гимназию с золотой медалью. Без видимых усилий оказался студентом Санкт- Петербургского политехнического института. Тогда много толковали о процентовке для лиц нехристианского вероисповедания. Но на деле лимит касался, конечно же, еврейской бедноты. Люди при деньгах всегда были интернациональны - во всяком случае, в практических делах.

Нужно заметить, атмосфера Северной Пальмиры в студенческом секторе была крайне наэлектризованной. Тени декабристов, народников и исполкомовцев "Народной воли", первомартовцев (1881-1887 годы), цареубийства - удавшиеся и неудавшиеся, покушения на великих князей, министров и губернаторов... В кипении том выделялась одесская колония - зазывавшая к себе на студенческие вечеринки остроумного, скромного и небедного земляка. Но серьёзный юноша безраздельно ушел в учёбу. Увлечённость юноши была всепоглощающей. Так что революция 1905 года, которую Ленин назвал генеральной репетицией Октября, для главного моего героя прошла практически незаметно. Тем более основные события развернулись именно в Москве и Одессе, мало коснувшись северной столицы. Жизнь в ней была до того размеренной, что царь даже дозволил отправить железкой в Москву значительную часть питерского гарнизона. Гвардия громила Красную Пресню в Москве, рабочие баррикады на Тираспольской в Одессе харкали кровью, запасая впечатлениями его одесского приятеля Вальку Катаева. (Читай "Белеет парус одинокий..."). Демократическая интеллигенция валом валила из партии. А над гранитной Невой одна заря по-прежнему спешила сменить другую. И на Сенатской уже давным-давно не попахивало четырнадцатым декабря.

20.

Словом, в 1908-м, кончив курс кандидатом экономических наук, Юровский по стипендии Министерства народного просвещения отправляется в Германию для отшлифовки образования. В качестве научного руководителя он выбрал признанного авторитета - мюнхенского профессора Луйо Брентано. Под чутким руководством какового в 1910-м он защитил докторскую диссертацию. Тема была столь значительной и для Российской империи, и для некоторых континентальных кругов, и даже представителей Нового Света, что молодой учёный сразу же почувствовал необычное к себе внимание. Rруд назывался так: "Русский экспорт хлебов, его организация и развитие". А ведь в числе актуальнейших вопросов европейской политики были столкновения России и Германии на хлебном фронте, которые в публицистике назывались хлебными войнами. Марксистские разговорчики не прошли даром: молодого ученого явно тянуло к общественной деятельности.

Куда могла привести такая тенденция? Да ясное дело - туда же, куда приводила многих молодых реформаторов. В литературу. Точнее, в публицистику. Именно - в журнал и газету. Мало кто обращает внимание на одно обстоятельство: практически все революционные вожди были журналистами. Сам Ленин в графе "Профессия" в последней своей анкете так и указал - журналист, член Союза журналистов России. А в графе "Доходы" написал так: "Доходы от литературной работы. С 1917 года - содержание от Совнаркома". Г. М. Кржижановский в ходе разработки плана ГОЭЛРО сердился: у нас, мол, полным-полно в правительстве журналистов и очень мало экономистов. Дьявольская сия отечественная тенденция вскоре привела и Юровского на газетную стезю. Тем более и строго между нами, он, как бы это выразиться, располагал известными денежными средствами. Оно, конечно, на покрытие банкротства разорившегося папаши пошли все конфискованное у него имущество и средства. Да-да, конфисковали всё. То есть всё, что нашли. Но по случайному стечению обстоятельств именно в тот исторический момент приличные средства появились на счету сына. Сей факт, вкупе с врождённой интеллигентностью, финансовым талантом и склонностью к литературе, открыл ему сердца ряда издателей и редакторов.

Вернувшись в Россию, Леонид предложил наряду с пером и сердцем солидный денежный вклад милой доброй, а главное - демонстративно либеральной газете "Русские ведомости". Той самой, кожаный диван в редакции которой Суворин назвал оплотом либерализма. И о котором сотрудник газеты Алексей Толстой неосторожно заметил, что в нём - клопы. Даже и без тайм-аута для видимости размышлений, предложение было принято. Господин Юровский стал сотрудником сего почтенного и в высшей степени интеллигентного издания. Публикации молодого и весьма толкового одессита пользовались таким успехом, что в 1911-м Юровский получил редакционное задание посетить Сибирь, Дальний Восток и Китай. С либеральной точки зрения, Запад считался тухловатым направлением экономических интересов в отличие от Востока. Это было недурное турне. Результатом стала не только серия газетных статей, но и книга "На Дальнем Востоке", изданная, правда, под псевдонимом. Она выказывала в авторе недюжинного публициста и даже, где-то, по большому счёту, социал-демократа ("правда, не без либерального катара...", как писал в одной из рецензий Вацлав Воровский) и одарённого экономиста-популяризатора.

Казалось бы, хлопцу из Одессы - чего ещё. Но горела душа. И он определился преподавателем Московского коммерческого института и подготовительных курсов при Народном университете имени Шанявского. Там он довольно быстро обратил внимание на парня по фамилии Блюхер. Тот был младше его лет на десять. Рослый, вдумчивый, с правильной речью, молодой рабочий (уже успел посидеть в Бутырке) схватывал всё на лету. И в кругу слушателей прозывался "генералом" - по аналогии с прусским военачальником XIX века Блюхером, известным умом и решительностью. Леонид Юровский как-то особенно симпатизировал этому рабочему, усиленно вкладывал в него знания и немного даже снабжал деньгами. Он готовил парня для поступления в университет и прочил ему большую дорогу и высокую карьеру.

Увы, мировая война и тут спутала его планы: любимого ученика потащили на фронт. И вскоре в Москву стали приходить солдатские письма от рядового девятнадцатого Костромского полка Васи Блюхера. Эта переписка длилась, с той или иной интенсивностью, всю их жизнь на свободе - то есть до 1937 года.

Преподавал г-н Юровский в двух вузах Москвы, оставаясь при этом ведущим сотрудником "Русских ведомостей". Жизнь вроде бы стабилизировалась, определилась. Заметные (резонансные, как сказал бы современник) публикации, дискуссии вокруг них. Тесный, замкнутый круг общения - журналисты, адвокаты, поэты, критики, служители Фемиды. Художники. Артисты. Шумные ужины в приличнейших заведениях. Роман с известной эмансипе - наследницей спичечного короля, рыжей львицей и кокаинисткой.

Живи - не хочу. Как это там у поэта -

Казалось, что этого дома хозяева

Навечно в своей довоенной Европе,

Что не было, нет и не будет Сараева,

И где они - эти мазурские топи.

Но всё это оказалось вдруг много ближе: по миру зашелестело слово "Принцип". Все только и толковали о нём. Да-да, читатель мой мирный, знатоки утверждают: Великая война 1914 года началась из-за Принципа. С большой буквы. Однажды эрцгерцог Франц Фердинанд приехал в Сараево. И приветствовал горожан в открытом автомобиле. А сербский патриот, студент Гавриил Принцип, выстрелил в него несколько раз из револьвера. Именно этот эпизод, припомните, открывает мировую классику - "Похождение бравого солдата Швейка" нашего коллеги, чешского журналиста. Но если у Гашека далее следуют шестьсот с лишним страниц фронтового и тылового смеха, то в нашем случае всё было много серьёзнее и тревожнее. И все - война. Причем, мировая.

В первые же горячечные дни проводил Леонид Васю Блюхера на фронт непосредственно на перроне вокзала, а приятелей одесской юности - Сёму Урицкого и Жору Воскобойникова - по почте, в ответ на сообщение о призыве. Благословил, так сказать, на ратный подвиг. И вовлёкся в водоворот редакционных дискуссий демократических и либеральных газет (тогда ещё считалось, что между двумя этими направлениями есть принципиальная разница), каковые бурно обсуждали свои позиции в изменившихся обстоятельствах.

По инерции мирного времени, повсеместно верх брали антицаристкие настроения. Как это - в трудную минуту подать руку царю! Это Николаю-то! Кровавому! Бррр, холодный пот во сне прошибал! Поминали и тени декабристов, и народников, и народовольцев. Шуршали, мол, потомки не простят. Но в разгар дискуссий праведных неизменно главным редактором зачитывался циркуляр департамента печати Генерального штаба Его Императорского Величества, согласно которому - и именно по законам военного времени - газету, позволившую себе пикнуть против войны, немедленно отправят в кутузку. Дело, разумеется, не в каре - за народ можно и пострадать. Но таким образом погибнет дело демократии и либерализма, за которое так долго боролись. И назавтра все газеты вышли с заголовками про единение усилий государства и общества в борьбе с немецкими захватчиками. А все разборки идейного плана откладываются до общей победы, когда общественность с полным правом сможет спросить с правительства...

Первые же кровопролитные бои привели к значительной утрате полевого состава. Особенно быстро выбывали из строя унтеры и офицеры передовых частей. Юровский знал об этом по письмам от своих одесских приятелей - Сенька Урицкий и Жорка Воскобойников служили, как в песне, в одном и том же Стародубском полку, в кавалерии. И оба уже были ранены - правда, легко. А унтер- офицер и георгиевский кавалер Вася Блюхер сообщал - тяжело ранен осколком гранаты под Тернополем, лежит в госпитале. Подлежит комиссованию. Было совершенно очевидно: авторы писем предусматривали их цензурный просмотр. Но и межстрочного пространства грамотным ребятам хватало для того, чтобы дать понять тыловому адресату фронтовую белиберду.

По всему видать было - не так всё шло там гладко-сладко, как писали патриотические газеты. Въезд обожаемого государя на белом коне в Берлин, в августе казавшийся делом месяца- полутора, несколько откладывался. Потери были несусветные. И держава - в видах опасности - под ружьё потянула штафирок. То есть штатских лиц, без признаков плоскостопия, геморроя и затемнения в лёгких. Государю потребовалась жизнь и господина Юровского. Пришлось одевать военную форму. Так в конце 1915 года он оказался офицером-артиллеристом. И даже командиром батареи. И даже раненным на Румынском фронте...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.