Номер 35 (1082), 16.09.2011

(Продолжение.
Начало в № № 18-20, 25, 27, 33.)

13.

Всякая эпоха, как известно, имеет свои приметы. Октябрь, гражданская, интервенция к нам, детям Победы, приходили с киноэкранов и из радиоприёмников, со страниц газет, книг, позднее - с экранов ТВ, с живописных полотен, скульптур, плакатов, графических листов. Что же, кому война, а кому - популярность, творческие гонорары и сталинские премии. В этом ряду первенство принадлежит, конечно же, песне.

Поколение "младших шестидесятников" было поющим. Именно это, в конечном счёте, определило спрос на бардов, так резко проклюнувшихся при самом лёгком потеплении климата в стране. В наших душах долгое время при словах "песни двадцатых" немедленно и уверенно звучали "Дан приказ...", "Там вдали, за рекой...", "Шел отряд по берегу...", "По долинам и по взгорьям...". Что там ещё... "Тачанка", "То не тучи - грозовые облака...", "Железняк-партизан"... Ну и другие в том же роде.

Почему же в одесских газетах постреволюционного года летом- осенью всё чаще появлялась совсем другая поэтическая продукция?

Как у нэпмана щека

Припечатана ЧеКа,

Надо дать бы по другой,

Но ЧеКа за них - горой!

Или:

Мы в семнадцатом году

Били нэпманов орду,

Нынче - двадцать первый год,

Всё у нас наоборот...

Или даже так:

Нам начальство, между прочим,

Соизволило велеть

Не мешать страдать рабочим,

А богатым - богатеть.

Скоро скажут, что зазря

Мы прикончили царя...

Наконец, подпись под рисунком, изображающим приход нэпмана в Одессу:

Вот это, братцы,

Революции рассвет:

Уж нэпман близится,

А коммунизма нет.

Как вы думаете, кто был автором этих куплетов? Да, конечно, Жора Воскобойников. И скорее всего - с одобрения своего чекистского начальства. А ведь конец гражданской, переход к миру дали вспышку и собственно революционных произведений! Среди известных поэтов и прозаиков имелись и наши великие земляки, очаровавшие автора этих строк в его отрочестве героикой революции и гражданской войны. "Дума про Опанаса..." Эдуарда Багрицкого потрясла до глубины души. А "Стихи о поэте и романтике"! А "На плацу, открытом с четырёх сторон, бубном и копытом дрогнул эскадрон..."! А Катаев! А Шмидт Паустовского! Даже Тихонов, Сельвинский, Светлов и Луговской, Борис Корнилов тогда казались одесситами - так ярко сочиняли про гражданскую, их стихами мы обменивались в шестидесятые в библиотеке им. Маяковского.

Но я ещё застал стариков, которые в память о начале двадцатых напевали совсем другие песни эпохи. Песенки нэпа. И не в шутку. Они уверяли меня в том, что фривольные эти штучки - такие же коренные приметы двадцатых. Это был "одесский шансон" типа "Цыплёнок жареный..." или "Бублички...". Видимо, в памяти тех старцев героический двадцатый навсегда слился с неожиданным для всех двадцать первым.

Цыпленок жареный,

Цыпленок пареный

Пошел по улице гулять...

Припомним эту, вроде бы весёленькую, но и очень грустную и в высшей степени поучительную историю несчастного создания. Он ведь был современником событий! Его ведь поймали, арестовали, велели "пачпорт" показать. Ясно - чекистская работа. И что особенно важно - дело было в Одессе. Во всяком случае, говорили: именно здесь и именно тогда родились эти и им подобные куплеты. Растерявшийся вконец сей лирический герой с крылышками (цыплёнок-табака?) лепетал что-то насчет того, что - "Я не советский, я не кадетский". И что он не выдавал наших. И тем паче не расстреливал. Я, говорит, просто зёрнышки клевал. Вот и всё. Но то ли ему не поверили, то ли поленились разобраться, а то ли за то, что жареный (это в голодуху-то!), взяли и повели налево. В расход. К стенке, словом... Тоже ведь - расплата за разжигание революционного экстремизма и вдруг - тушение этого пламени шампанским из нэпманского ведра! Действительно, в городе, где конфисковано было всё, что можно и чего нельзя, и где остатки вымели обыски подчистую даже пыль с примесью золота, вдруг, как из-под земли, опять появилось всё. Нынешние предприниматели-рестораторы, хвастающиеся изысканным своим меню, просто не читали меню нэпманского. Не говоря уже о гастрономах и ювелирах. Но и тогда не консомэ единым, устрицами и голубыми карбункулами жил потребитель: как из-под той же земли, вдруг появились стихи и песни, схватившие самую суть эпохи. Господи, был ли такой кабак, такая закусочная, летняя эстрада или просто подвыпившая компания, где бы не звучало:

Купите бублики

Для всей республики,

Гоните рублики,

Да поскорей,

И в ночь ненастную

Меня, несчастную,

Торговку частную,

Ты пожалей...

Многие до сих пор уверены в том, что сие - обыкновенный молдаванский фолькльор. Типа "Гоп со смыком", "Искры камина горят, как рубины...", "Бежали два уркана с Одесского кичмана...". Но поверим великому нашему земляку Константину Паустовскому: он был лично знаком с автором "Бубличков", и именно в Одессе. О чём просто и задушевно поведал во "Времени больших ожиданий". Яков Семёнович Ядов (Давыдов). Газетные псевдонимы - Жгут, Боцман Яков. Киевлянин, ставший одесситом, он был очень не похож на свои куплетики. Интеллигент, талантливый журналист, сценарист, увлечённый репортёр- профессионал, он в двадцать первом часто приходил к одесситам со странной своей поэтической продукцией - за которую получал от заказчиков-нэпманов гроши. И хоть "Бублички" и Ко принесли ему всесоюзную славу, уверял Константина Георгиевича в том, что сожалеет об этом творчестве - разменял талант на ерунду. Между прочим, по сей день его песни - в репертуаре французских, английских и даже японских звёзд. А писалось наскоро, кое-как. На краешке стола и стула в редакции одесского "Моряка". Он говорил Константину Георгиевичу:

"Если говорить всерьёз, то я ведь посетил сей мир не для того, чтобы зубоскалить, особенно в стихах. По своему складу я лирик. Да вот не вышло. Вышел хохмач". И вздыхал: "Я раздарил свой талант жадным и нахальным торгашам-антрепренёрам и издателям газет. Мне бы дожить без потерь до сегодняшнего дня, я, может быть, написал бы вторую "Марсельезу!". Интеллигент- демократ мечтал об идейном революционном творчестве. А прославился "Бубличками". Ничего не попишешь - НЭП.

Кстати, из личных воспоминаний. В семидесятые ныне покойный автор известной "Мясоедовской" Морис Бенимович в Союзе писателей читал мне по четвергам стихи совершенно иного плана. И горько улыбался - мол, всё это никому не нужно. А "Мясоедовская", написанная "задней левой", разнеслась по Союзу. Улавливаете ассоциацию, читатель дорогой? Следует заметить, разговоры о народном молдаванском творчестве и тут не лишены оснований. Уж слишком вариативны тексты этих песенок, чтобы всецело принадлежать только одному автору. И какой вариант каноничен - кто теперь разберёт. Но для нашей темы-идеи тут важнее другое: почему первый год победившей революции востребовал эту пошлятину? Да ещё в таком количестве, в котором потонули все эти "Взвейся-да-развейся..."? И случайно ли этот поворот темы совпал с поворотом военного коммунизма к нэпу в двадцать первом?

Отец мой пьяница,

Гудит и чванится.

Мать к гробу тянется

Уж с давних пор.

Совсем пропащая,

Дрянь настоящая -

Сестра гулящая,

А братик вор!

Эту песенку с явным удовольствием, даже зажмуривая глаза, пел сам Утёсов. И говорил, что она - про тесто, то есть не "Протеста", а "Про тесто, про бублички". Ядову приписывались и "Гоп со смыком", и "Цыплёнок жареный". И даже знаменитая "Мурка". Вообще неожиданный финал революционных боёв выбросил на рынок советской жизни великое множество "Бубличков", "Мурок" и "Цыплёнков". Так народное и профессиональное творчество отвечало на исторический спрос.

14.

Впрочем, 90 лет назад одесситы слышали и иные напевы. Уцелевшие при гражданской и интервенции стёкла "Пассажа" подзванивали луженым глоткам: "От тайги до британских морей Красная армия всех сильней!", "Эй, комроты, даёшь пулемёты, даёшь батареи, чтоб было веселей!"... И даже "Чубарики-чубчики, горе не беда!" - не вполне выдержанные идеологически, но бодрые и годящиеся для марша под левую ногу. Дело в том, что именно в "Пассаже" расположились штаб, интендатское управление и особый отдел прославленной 51-й дивизии. Той самой, которая за Крым получила наименование Перекопской. И командир которой был первым в истории кавалером четырёх орденов Красного Знамени. Причем, одна из этих наград носила первый номер.

С передислокацией соединения по Одессе пронёсся слух, что начдив - "наш человек". Так на Соборке отреагировали на его фамилию - Блюхер. Причём ударение делалось на последний слог, что придавало информации известную пикантность. Несколько осложняли дело имя и отчество героя. Прозывался он волею Божию Василием Константиновичем. То ли губком слишком всерьёз принял одесскую эту болтовню, то ли просто совпало, но вскоре в местных "Известиях" появились портрет и биография начальника 51- й, где указывалось просто и ясно, что он - русский, а фамилия ему досталась от предков, крепостных крестьян барона Блюхера. В отрочестве отправившийся на поиски счастья в Москву, он работал на заводе, бастовал, сидел в Бутырке. И занимался на курсах при народном университете Шинявского. Последнее прошу отметить и запомнить - оно имеет особое значение для того моего лирического героя, с которым познакомлю чуть позже. Но именно тогда судьба будущего первого маршала СССР пересеклась с судьбой тихого скромного экономиста из Одессы.

Итак, двадцать первый. Одесса. В то героическое время пехтура еще не была механизирована. Маршировка подразделений и частей по центру города с песней была обычным делом - к вящему удовольствию пацанов и девушек. Зная, что в "Пассаже" сидит сам Блюхер, командиры заставляли бойцов при движении близ легендарного начдива шагать в три темпа (нога поднимается на пятнадцать-двадцать сантиметров от земли, вес тела переносится на поднятую стопу, каковая с силой печатает мостовую) и петь советские строевые песни во всё горло. Довольно быстро Одесса стала воспринимать Блюхера - командира одного из дислоцированных здесь соединений - как высшую военную власть в городе. Вряд ли это нравилось военному коменданту, губкому и губчека. Но герой есть герой, против него не попрёшь. Приходилось молить революционного бога. И последний услышал мольбы губкомовцев, чекистов и других атеистов Одессы. Начдив Блюхер был срочно вытребован в Москву. И вскоре объявился военным министром Дальневосточной Республики. Нервный партактив Одессы глубоко вздохнул. То есть, не то, чтобы не уважали Блюхера. Но всё же... Нехай его растёт. Вот уже и министр. Рады за него... И опять-таки поторопились. Как это нередко бывает и нынче, на радостях не подумали о том, а кто же займёт его место в знаменитом одесском "Пассаже". Между тем однажды и вскорости вакансию занял высокий, плечистый, с выпуклой грудью циркового борца и пудовыми кулаками, с луженой глоткой, пламенным взором и обсолютно черными вихрами-усами-бородой ещё один альбатрос революции. И фамилия ему была - Дыбенко.

- Это который? Матрос? Братишка Федьки Дыбенко с Пересыпи? Председатель Центробалта и полюбовник генеральши Аньки Коллонтай с Коллонтаевской?

Оне. Оне самые. Только Анна Михайловна Коллонтай, вопректи местной легенде, никакого отношения к Одессе не имела. А генеральшей она была в том смысле, что являлась дочерью царского генерала Домонтовича и крёстной дочерью куда более знаменитого генерала Драгомирова, крупнейшего военного теоретика и полководца. Между прочим, сын последнего застрелился из-за безнадёжной влюблённости в Аню, которая понятия не имела о том, что ей суждено стать женой матроса Дыбенко. А заодно - и первой в истории страны женщиной- министром и женщиной-послом. Увы, Одесса здесь ни при чём.

Да, и к бондарю с РОПИТа Фёдору Дыбенко (отзывался на Фроима), известному двухлетней отсидкой за публичное сворочение скулы городовому Ефимову на Московской, наш герой не имел никакого отношения. Но когда в Одессе вместо знаменитого Блюхера появился знаменитый Дыбенко, Соборка тут же вспомнила нашего собственного Федьку Дыбенко. И приписала его Павлу.

Что до самого Павла Ефимыча, то с отрочества и до красноармейской пули в лоб его затягивала в водовороты, швыряла в огонь и воду, продувала медными трубами великая революция. Правда, проклюнулся он в историю не у нас на Чёрном море - на героической Балтике, а кончил, было, в Сибири. Но однажды военный бог всё же швырнул его и в Южную Пальмиру. Он сыграл хоть и не заглавную, а всё же по-своему яркую роль в жизни Одессы-21, тем и да будет помянут на сих правдивейших страницах, читатель дорогой.

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.