Номер 19 (915), 30.05.2008

В это трудно поверить, но факт остается фактом.
Андрею Вознесенскому - 75.

Это имя знакомо даже тем, кто поэзией не интересуется принципиально. Ибо, если человек слыхом не слыхивал о "Треугольной груше" или "Лонжюмо", то уж точно знает такое сочетание, как "Юнона" и "Авось". Ну а баллада из этой рок- оперы ("Ты меня на рассвете разбудишь...") давно уже стала шлягером для многих поколений. Так же, как и "Миллион алых роз", "Танец на барабане" и другие "вечнозеленые" песни, созданные на тексты А. Вознесенского. Что же говорить о тех, у кого еще не выветрились из памяти времена, когда на "Вечера поэзии" пробирались сквозь кордоны конной милиции?!

В начале 1960-х известность выпускнику Московского архитектурного института принесли яркие юношеские стихи, а мировую славу - драматическая "полемика" с Никитой Хрущевым, когда всесильный владыка СССР орал на поэта, обзывая его такими "терминами", за которыми еще за десяток лет до того могло последовать "путешествие" в ГУЛАГ. Времена, к счастью, в ту пору уже были иные - "оттепель", потому никаких жестоких оргвыводов не последовало. А затем были сотни стихов, многие из которых носили новаторский характер, десятки песен, в том числе и совершенно не новаторских, но которые пела вся страна (вспомните, хотя бы, о светофоре: "Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он им светит"?!), и наконец, уже упоминавшаяся рок-опера "Юнона" и "Авось", поистине обессмертившая ее создателей - поэта А. Вознесенского и композитора А. Рыбникова. Сегодня 75-летний поэт воспринимается как один из уже немногочисленных, к сожалению, кумиров, благословенной волей Судьбы "переброшенных" к нам из двадцатого века. Когда А. Вознесенский в последний раз приезжал в наш город, у меня была счастливая возможность пообщаться с ним. Когда готовился к этой встрече, то обнаружил немало интересных откликов о поэте. Некоторые из них легли в основу вопросов.

- Знаменитый композитор Родион Щедрин как-то признался: "На меня наибольшее влияние в течение моей жизни оказали три человека. Мой отец, Лиля Брик и Андрей Вознесенский..." Такое сравнение, да еще из уст живого классика, дорогого стоит. Однако, если бы вы начинали свой поэтический путь сегодня, то смогли бы стать "суперзвездой"?

- Не знаю. Сегодня нет цензуры политической, можно писать все, что твоей душе угодно, но зато вовсю свирепствует цензура коммерческая. Прежде могли обрубить одну строчку, запретить одно стихотворение, одну книгу, но все равно оставались шансы напечататься, или, в крайнем случае, выйти к тысячам людей со своими стихами на стадионе. Коммерческая цензура - масштабнее: нет денег, чтобы напечататься, и никто, кроме узкого круга друзей, о тебе даже не узнает. А "просто так", из любви к искусству, молодых поэтов издатели не печатают. Их трудно осуждать: в коммерции главное - прибыль, а какой же доход от стихов?! Вот и получается, что много талантливых людей не находят своих читателей.

Например, Алина Витухновская. Очень талантливый человек, своеобразный, но если бы не печально известная история с наркотиками, то никто бы о ней и не узнал. Но даже ей, при такой неожиданной и широкой рекламе, трудно публиковать свои стихи.

- До революции и при советской власти в среде, которая именовалась интеллигенцией, не любить или хотя бы не знать стихи было как-то даже неприлично. Сегодня интерес к поэзии, как таковой, угас, если не считать нескольких "знаковых" фигур, вроде вас или Евтушенко. Не является ли это одним из признаков исчезновения интеллигенции, как таковой? Ведь на Западе такого понятия вообще не было - там всегда говорили об "интеллектуалах". Или в этом плане мы уже сравниваемся с Западом?

- Интеллигенция - это, прежде всего, русское понятие. Такие люди считались у нас "совестью нации". Да, прежде нигде в мире такого не было. Но сейчас происходит интеграция: русские становятся в большей степени интеллектуалами, а на Западе появились люди, которых можно назвать "совестью мира". К таким я бы отнес, например, Гюнтера Грасса. Я думаю, что грядет появление мировой интеллигенции, которая воспримет лучшие черты русской духовности и западного интеллектуализма.

Но и у нас, в России, дела обстоят не так уж печально, как может показаться. Давайте говорить правду: настоящих интеллигентов всегда было мало, им всегда жилось трудно. Последний яркий пример - Юрий Щекочихин. Это настоящий интеллигент, больше того, это последний русский святой в ХХ веке... Но зато все время растет слой образованных людей. Ты приезжаешь, например, в Новосибирск, а тебе задают те же вопросы, что и в Москве. И я думаю, что время обязательно востребует новых интеллигентов.

Я еще хочу ответить на ваше утверждение, будто исчезает интерес к поэзии. Это не совсем так. У меня несколько лет назад вышел пятитомник (правда, там все не поместилось, так что получилось пять томов с плюсом), где немало экспериментальных стихотворений, казалось бы, не предназначенных для широкой публики. Но вот газета "Московский комсомолец", немного "желтая", у которой тираж два миллиона, напечатала целую полосу моих стихов - довольно сложных для восприятия. И вот я спрашиваю: стал бы "Московский комсомолец" печатать стихи, если бы это не было востребовано его читателями?!

- Как возникают темы для стихов? Очень ли в этом плане отличается наше время от советских десятилетий?

- Раньше на стихи очень сильно влияла политика. Стихи, литература заменяли и политику, и философию, и даже, в известной мере, религию. Потому и заполнялись стадионы во время наших выступлений, что поэты вынужденно отвечали на те вопросы, которыми теперь занимаются профессионалы. Сейчас в России появились профессиональные политики, философы, священники, рокеры и прочие, которые заняли те ниши, что раньше вынужденно занимала литература, в том числе поэзия. Произошло естественное разделение труда. Поэты наконец-то могут заниматься чистой поэзией, экспериментировать, искать новые формы, используя современные информационные технологии и т. д. Это необходимо, поскольку поэзия всегда с течением времени изменяла свои формы. Стилем Державина невозможно было писать в девятнадцатом веке, но точно также в двадцатом веке потребовал развития и стиль Пушкина, Лермонтова. Мы живем в эпоху телевидения, интернета, визуальную эпоху, и поэзия становится более визуальной. Конечно, и тут не обходится без профанации, но ее полно и в письменной поэзии, да и в других областях жизни.

- Так, может, уже неактуальны строки: "когда божественный глагол до слуха... коснется"?

- Ни в коем случае! Сотворение стихов - все равно таинство. Когда стихи пишутся, то это тебе кто-то свыше диктует, а ты их ловишь как бы из воздуха. Поэт - это как бы инструмент высших сил - божеских или дьявольских...

- А есть ли нечто такое, что вам мешает сейчас писать стихи?

- Только нехватка времени. Приходится торопиться.

- Кого вы считаете своим поэтическим кумиром?

- Кумир у меня был один - Пастернак. Необыкновенная личность, обаяние которой не в силах передать ни одна фотография. Он был очень скромен, ходил в простой курточке, но какие полутона можно было разглядеть в его взглядах и жестах! В юности я был настолько поглощен своим кумиром, что сам не замечал, как мои строчки совпадали с пастернаковскими. Правда, я быстро понял, что, каким бы великим ни был твой кумир, все-таки следует, прежде всего, быть самим собой. И Пастернак поощрял это мое стремление обрести собственный язык. Он не любил своих авангардистских стихов двадцатых годов, но мой авангардизм называл нормальным.

- У поэта и литературоведа Льва Озерова я обнаружил любопытное воспоминание: "По просьбе Андрея Вознесенского я написал предисловие к книге его стихов, где одним из учителей назвал Семена Кирсанова. Вознесенский вычеркнул имя Кирсанова в верстке и сказал: "Я хотел бы, чтобы вы назвали моими учителями Шостаковича, Пикассо и других великих". Из чего я понял, что сравнение с нашим земляком Кирсановым вам не по душе. Почему?

- Я любил Кирсанова. Прежде всего, за его поэму "Золушка", это прекрасная вещь. Но кумиром моим он никогда не был.

- У вас по-своему уникальная поэтическая биография. Вас ругали критики - "народники" - за "отрыв от масс", "трюкачество" и "западничество"... Вас ругали критики противоположного, "либерального", лагеря - уже хотя бы за "Лонжюмо" и "Уберите Ленина с денег"... Вас ругала власть - за "антисоветчину" и "антинародность"... Наконец, вас ругали за тексты таких песен, как "Миллион алых роз" или "Светофор", поскольку они, дескать, не отвечают хорошему вкусу... Словом, вся ваша поэтическая жизнь прошла на "критическом ветру". Какой ветер был самым неприятным?

- Ответ лежит на поверхности. Самой страшной была ненависть власти...

Ведь тогда тебя могли просто уничтожить как художника, запретить. Сейчас это смешно представить, чтобы запрещали стихи, а тогда казалось вполне реальным. Слава Богу, что сейчас литература и политика разведены, и невозможно себе представить, чтобы российский президент публично оскорблял поэта.

- А как вы себя чувствовали в тот момент, когда на вас орал вождь?

- Страшновато вспомнить - это было как заседание Центрального Комитета. Потом, когда Хрущев успокоился, он производил нормальное впечатление, но на трибуне это был рев. "Долой!", "Позор!", и самое страшное обвинение: "Вы - антисоветчик, антипартийщик!" От первого лица в государстве слышать такое было угрожающе...

Правда, я потом узнал, что Хрущев свои выходки и крики репетировал. Даже такую, казалось бы, спонтанную, когда он стучал ботинком по столу на сессии ООН. Англичане где-то уворовали кинопленку, на которой видно, как Хрущев репетирует свое выступление перед зеркалом, как грозит кулаком, орет. Актер он был прекрасный...

- Говорят, что, судя по этой записи, ваш голос звучит удивительно спокойно для такой тревожной ситуации...

- Помогла "стадионная" выучка. По-настоящему я испугался уже потом, когда сошел с трибуны. Мне посоветовали уехать в Прибалтику, что я и сделал. Скрылся в Латвии так, что никто не знал. Тогда пошли слухи, будто я покончил с собой. Один корреспондент даже позвонил матери, спрашивая, правда ли это? Мама не знала, где я, и потеряла сознание.

- Но, наверное, в молодые годы были и более веселые истории, розыгрыши, шалости?

- Одну историю расскажу. Это было в Ялте, давно, еще жив был Паустовский. Мы сидели за общим столом, отмечали день рождения Виктора Некрасова. У него тогда у первого был радиоприемник, к которому можно было подключить микрофон. И мы с ним решили разыграть коллег. Виктор сказал: "Андрей, сейчас по "Голосу Америки" будет интервью с тобой, давай послушаем!". Я сделал вид, что испугался, и убежал, простите, в туалет. Там спрятался, достал микрофон и стал "поливать" всех, кто находился за столом. Досталось, среди прочих, и писателю Савичу. Все были от услышанного просто в шоке. Когда я закончил и вышел к столу, воцарилось молчание. Его нарушил Савич:

- Здесь находится этот негодяй, тогда я ухожу!

Пришлось рассказать, как было дело. Но Савич так обиделся, что дал Некрасову в зубы, и до самой смерти у Виктора сохранился этот след на губе.

Из книги Николая Старшинова "Что было, то было":

"В Лужниках - огромное стечение слушателей. Зал почти полон. Все участники вечера - в сборе. А Вознесенского на сцене и в президиуме нет. Проходит десять, пятнадцать, двадцать минут. Его нет. Нетерпеливые поклонники начинают нервничать: как же так, в афише он есть, а на сцене его нет. Приходят записки - одна, две, три - почему нет Вознесенского?

Симонов вынужден давать объяснения. Он говорит о том, что, мол, ему только что сообщили: Вознесенский лишь час назад прибыл из-за границы, находится в Москве, скоро должен появиться здесь. Проходит еще десять, пятнадцать, двадцать минут. Его все нет. В президиум снова поступают записки: будет ли все-таки Вознесенский? Симонов снова вынужден объяснять ситуацию. Объявляется перерыв. А после него - снова записки... Вот тут-то и появляется он. И не промежутках между двумя выступающими. Нет - прямо в самых разгар чтения... Публика все внимание переносит на него. Раздаются отдельные хлопки, потом аплодисменты... И когда после нескольких выступающих выходит сам Вознесенский, зал взрывается. Собственно говоря, теперь и стихи-то можно уже не читать".

- Как повлияло ваше архитектурное образование на стихи?

- Раньше было больше заметно - конструкция в стихах выпячивалась... Но главное состоит в том, что архитектура и поэзия схожи: качественно построенное здание создается как для современников (им там жить или любоваться, проходя мимо), так и для людей будущих поколений. Но то же происходит и с хорошими стихами: их любят в момент появления, они остаются и для потомков.

Из книги Микаэла Таривердиева "Я просто живу":

"Андрей был такой задиристый вихрастый мальчик. Яркий, возбужденный, с резкой жестикуляцией, изломом, скорее внешним, чем внутренним. И это было в его стихах, которые тоже ломали ритм. В нем был ритм, ритм необычный, странный. А читал он стихи, как бы их приглаживая, нараспев. Такая изысканная оркестровка, ну как скажем, оркестровка Ревалю или Дебюсси. Не представляю, как можно читать его стихи не по-русски. В стихах Вознесенского не только используется русская фонетика, произношение, сочетание гласных-согласных, ритм слова, ритм строки, строфы, но и ритмизованно и оркестровано все невероятно изобретательно".

- В своих сочинениях вы нередко обращаетесь к далекому прошлому. Помнится, как в свое время ошеломляли слушателей мотивы духовных песнопений в "Юноне" и "Авось". Можно ли сказать, что в прежних веках вы ищите утерянную ныне духовность?

- Духовность - понятие вневременное, но каждая эпоха накладывает свой отпечаток. И потому я считаю угрожающим признаком, что сейчас, когда российское государство не только прекратило уничтожать религию, но и всячески подчеркивает свое к ней благоволение, не возведено ни одного истинно великого храма, подобного храму Христа-Спасителя. Мы продолжаем заниматься восстановлением старых храмов. Это - занятие нужное и благородное, но ведь каждый храм неизбежно носит отпечаток той эпохи, когда он построен. Нам пора начать строить новые, современные храмы, которые отражали бы ХХI век. Я попробовал сделать проект такого храма, который бы стал нашим посланием потомкам...

В старых храмах мы и молимся старыми, заемными словами. Бог не слышит наших современных слов, обращенных к нему...

- Есть ли у вас фанаты?

- Мне не нравится это слово: поэзия - не футбол... Но я давно замечаю, что обычно на мои концерты приходит две трети молодежи, и треть - люди постарше. Это радует: значит, молодежи близки стихи.

- Как вы относитесь к тому, что вас в интернете называют "гражданином Соединенных Сайтов"?

- Хорошее определение! Я написал как-то: "Куда несешься, святая Русь? - В интернет!".

Вы достаточно часто становились обхектом пародий, эпиграмм, порою достаточно злых. Взять хотя бы эту:

Его полулитература

За милую душу -

Ходит по свету.

А критика-дура

Околпачивает грушу,

А надо бы поэта.

- Не задевали ли подобные опусы, не злили?

- В молодости, бывало, обижался. Сейчас отношусь спокойно. Мне уже никому ничего не надо доказывать.

Записал Александр ГАЛЯС.

Фото Олега ВЛАДИМИРСКОГО.