Номер 09 (599), 22.02.2002

И. Михайлов

(Продолжение. Начало в №№ 47-52, 1-7.)

14. Встреча состоялась...

Может показаться парадоксальным: царское правительство, снискавшее печальную известность как самое реакционное в Европе, в то же время оказывало определенную поддержку восставшим грекам, постоянно возмущавшимся болгарам, сербам...

Здесь следует иметь в виду ряд аспектов: политический, военно-стратегический, морально-этический. После блестящей победы в войне с Наполеоном Россия превратилась в общепризнанную великую державу, политико-стратегические интересы которой выходили за пределы ее государственных границ.

Например, черноморские проливы, имевшие огромное экономические и стратегическое значение, контролировались Турцией, государсвом, с которым России пришлось воевать чаще, чем с какой-либо другой страной.

В Петербурге всегда лелеяли мечту "развалить" Османскую империю, превратив это лоскутное политическое образование в конгломерат слабых княжеств. Царское правительство хорошо понимало: самым надежным союзником России в этом взрывоопасном регионе являются порабощенные славяне и греки; так что стоило "закрыть глаза" на порой радикальные взгляды инсургентов ради их посильного участия в конфликте.

Однако стратегические планы, как известно, не всегда совпадают с реальными возможностями. Тут несколько слов следует сказать о конфессионально-этической стороне проблемы.

Не успел Николай I обосноваться в царских покоях Зимнего дворца, как его советники вновь подняли "больную" тему: судьба "святых мест" в Иерусалиме. Между прочим, Николай I, в отличие от своего старшего брата Александра, не был так циничен и лицемерен. Он воспитывался, по сути дела, в казарме, жил интересами полкового командира, любил строгую дисциплину, "железный" порядок и правдивость, насколько это было возможно. Вместе с тем Николай Павлович искренне верил в Бога; напичканный с детства средневековыми предрассудками, он не лукавил, когда считал: Россия обязана опекать всех православных, живущих в других странах; наконец, император соглашался с доводами, будто "ключ" от Гроба Господнего должен храниться в Москве, как первопрестольной, а не, скажем, в католическом Париже.

Другое дело М. Воронцов, не случайно оказавшийся среди влиятельных сановников, энергично ратовавших за активную ближневосточную политику. Только в отличие от своего императора, Михаил Семенович получил иное воспитание. Он слыл англоманом, что на практике означало не только прекрасное знание языка Шекспира и всей изящной словесности от Чосера и до Вальтера Скотта, но главное – восхищение английской политической и экономический, системой, социальным либерализмом, которым Британия гордилась.

Вместе с тем Воронцов отнюдь не одобрял английскую внешнюю политику, понимая ее эгоистическую сущность и антирусскую направленность.

Михаил Семенович резко осуждал религиозную нетерпимость; будучи ярым сторонником конфессионального плюрализма, он искренне возмущался политикой турецких властей на Балканах. И дело не в том, что угнетались православные греки или болгары, Воронцов в одинаковой степени не одобрял унижение армян и евреев, живших в Османской империи.

Как предвидел М.С. Воронцов, 8 октября (по ст. стилю) 1827 г. турецкий султан заявил об отказе от Аккерманской конвенции от 1826 года и призвал к "священной войне" против России. 14(26) апреля 1828 года Россия объявила войну Турции. Михаил Семенович был направлен на Болгарский фронт, приняв вместо раненого князя Меньшикова командование войсками, осаждавшими крепость Варну. 28 сентября (по ст. стилю) 1828 г. гарнизон крепости сдался. В начале 1829 г. Воронцов все еще воюет; при этом Николай I, внимательно следивший за ходом кампании, отмечал заслуги Михаила Семеновича в бесперебойном снабжении войск продовольствием и боеприпасами.

С капитуляцией гарнизона Андрианополя 8(20) августа 1829 гада, заканчивается война. М.С. Воронцов возвращается в Россию, считая, однако, что военные действия следовало бы продолжить, поскольку не были выполнены ряд задач кампании.

18 августа (по ст. стилю) 1829 года в Андрианополе, городе-крепости, расположенном недалеко от столицы Османской империи Стамбула (Константинополя), начались переговоры о заключении мира. Со стороны России делегацию возглавил генерал-адьютант граф Орлов.

2(14) сентября 1829 года был заключен Андрианопольский мирный договор, согласно которому Россия долучила Анапу, Поти, Ахалцихский пашалык (в Грузии); Сербия, Молдова и Валахия – автономию. А вот что касается Греции, произошло следующее. Во многих источниках говорится, будто по условиям Андрианопольского мира Греция была признана независимым государством; на самом деле Россия пошла на уступки Турции, согласившись с тем, что Греция будет выплачивать дань султану, который, в свою очередь, гарантирует ей автономию.

Только 3 февраля 1830 года, по решению Лондонской конференции трех держав (России, Англии и Франции) было отменено обязательство Греции уплачивать дань. Греция стала независимым государством, в которое, кстати сказать, не вошли ряд ее исконных территорий.

Но вернемся вновь в Одессу начала декабря 1829 года. Греки разочарованы. Долгожданная свобода, казалось, была так близка. Члены организации "За веру и Отечество" требуют от своих руководителей "решительных действий"; называют Россию – "предательницей", грозятся убить Николая I. Однако никто из них не знал, что в руках иерусалимского филиала организации – такой важный "козырь", как Александр Павлович Романов.

Более того, мало кто догадывался, что была проведена еще одна успешная операция, значительно укрепившая позиции похитителей Александра. Зная, что в монастыре Святой Екатерины все еще проживает княгиня Нарышкина, с ней тайно встретились и сообщили о том, что ее бывший сюзерен и возлюбленный находится в плену организации "За веру и Отечество". Если она желает его скорейшего освобождения, то должна выполнить небольшое поручение – написать письмо дворецкому дома-усадьбы в Одессе... Нарышкиной напомнили: отказываться не имеет смысла, поскольку не так давно она открыла монахине Анастасии важную государственную тайну. Мария Антоновна без колебания согласилась.

...И уже 5 декабря того же 1829 года к дворецкому дома-усадьбы, что на Софиевской, подошел человек, одетый в широкий камзол, пытаясь вручить ему конверт. "С кем имею честь? – несколько раздраженно спросил служитель. Вместо ответа мужчина снял шляпу, прикрывавшую часть лица, и тогда дворецкий в незнакомце узнал Иоанна.

Не говоря ни слова, он взял конверт, распечатал его и стал читать. "Прошу", – сухо сказал дворецкий, пропуская Иоанна в дом. Молодой человек безошибочно нашел вход в подземелье, спустился вниз, освещая дорогу свечой, любезно предоставленной слугой; в гроте он отыскал камень, прикрывавший тайник. В нем хранилась шкатулка из темно-коричневого дерева...

6 декабря, утром, чиновник канцелярии Новороссийского генерал-губернатора был встревожен посетителем, настойчиво просившем о срочной встрече с М.С. Воронцовым. Возмущенный такой дерзостью секретарь хотел было кликнуть стражу, дабы выставить вон назойливого просителя. Но прилично одетый молодой человек, отнюдь не производивший впечатление бродяги, с такой мольбой смотрел на канцеляриста, что тот не выдержал: "По какой изволите оказии?" – спросил он, все еще недоверчиво глядя на Иоанна. "По чрезвычайно важному государственному делу, Ваша милость". "Изволите объяснить?" – полюбопытствовал секретарь. "Никак нет, только Его Сиятельству", – твердо ответил Иоанн. "Гм.., пятьдесят батогов, если обманете", – заключил с некоторой досадой чиновник. "Теперь извольте ждать", – и с этими словами он отправился в покои графа (в княжеское достоинство М.С. Воронцов был возведен в 1845 г.; Светлейший князь с 1852 г. – И.М.)

Иоанн, конечно, не мог знать, что М.С. Воронцов дал строгое распоряжение, позволявшее его секретарю в любое время суток докладывать о чрезвычайном происшествии либо о важной для безопасности государства информации.

Ждать пришлось недолго. В то утро губернатор пребывал в личной библиотеке, просматривая новые книги и журналы, поступившие из Англии, Франции, Испании.

Выслушав доклад своего чиновника, Михаил Семенович распорядился: "Доставьте сего просителя в мой кабинет, если сие сопряжено с государственной тайной".

...Генерал сидел в глубоком вольтеровском кресле у огромного стола, заваленного всякими бумагами. У стен просторного кабинета стояли высокие, вместительные шкафы из орехового дерева, заполненные множеством книг. Где-то в углу потрескивал камин.

"Прошу", – сказал Его Сиятельство, указывая на стул, стоящий у одного из книжных шкафов. Прошла, быть может, минута, прежде чем любимец государя дал знать, что намерен слушать. В течение этого времени Михаил Семенович рассматривал столь раннего посетителя. "Должно быть, грек", – решил генерал-губернатор, глядя на черные, как смоль, волосы, чуть смуглое лицо, прямой римский нос, высокий лоб и темно-карие глаза. "А, быть может, арнаут? – усомнился граф, – "ведь они все так похожи". Сейчас, наверное, будет просить моей поддержки своего племени, сумевшего, несмотря ни на что, сохранить веру в Христа". Ах да, но ведь секретарь уверял о важности дела..."

"Приступайте", – тихо произнес Воронцов. Иоанн начал рассказывать все, что произошло с ним и его спутником, Александром, не скрывая почти ничего и о своей жизни. Наконец он перешел к ультиматуму...

Воронцов слушал Иоанна с напряженным вниманием, чувствуя искренность его речи. Время от времени глаза графа чуточку расширялись, на лбу появлялись едва заметные капли пота, которые он поспешно вытирал.

Если генерал-губернатор и был взволнован тем, что слышал, то его визави вряд ли мог это заметить. Генерал обладал завидной выдержкой и хладнокровием. Даже после того, как Иоанн завершил свою исповедь, Воронцов продолжал хранить молчание, погрузившись, как могло показаться, в свои сокровенные мысли.

"Так, – наконец произнес губернатор, – теперь извольте доказать правдивость Ваших слов".

(Продолжение следует.)

На портрете: светлейший князь Михаил Семенович ВОРОНЦОВ.