Номер 01 (746), 14.01.2005

В детстве и отрочества мне довольно долго казалось, что Ильфпетров – это один человек с очень странной фамилией. Позже Ильф стал именем, Петров остался фамилией. И только в относительно сознательном возрасте я узнала, что Ильф и Петров – это литературные неразлучники. Неразлучные настолько, что после смерти Ильфа разговоры о том, кто был главным в тандеме Ильф-Петров, не замолкали еще довольно долго, а практически полный отход Петрова от прежних "ильфо-петровских" литературных жанров был косвенным тому подтверждением. В 1939 году, когда Сталин решил подбодрить напуганных писателей, некоторым – особенно прогрессивным и советским – были розданы ордена. Евгений Петров был одним из немногих, кто получил орден Ленина.

Спустя какое-то время после награждения пьяный Олеша подсел к Петрову в ресторане и потребовал угостить его. Тот опросил, не стыдно ли угощаться за чужой счет. "Я пью за чужой счет, а ты носишь чужой орден", – ответил Олеша.

Вопрос, кто был главным генератором идей в тандеме, а кто – техническим исполнителем, так и остался открытым. Илья Ильф – одна из самых закрытых фигур в истории советской литературы: о нем практически не ходило сплетен, о его частной жизни почти ничего не известно, мало кто даже знает реальные обстоятельства его смерти в 1937 году. О том, каким Илья Ильф был на самом деле, рассказала дочь писателя Александра Ильинична Ильф.

"...Раньше десять лет хвалили, теперь десять лет будут ругать. Ругать будут за то, за что раньше хвалили. Тяжело и нудно среди непуганных идиотов".

— Александра Ильинична, а каким образом псевдоним вашего отца стал фамилией?

— Маме (Марии Николаевне Файнзильберг-Ильф.-А.К.) очень хотелось, чтобы моя фамилия была Ильф. Но это было сложно, и я даже целый год – до семнадцати лет – ходила без паспорта: в милиции упорно не соглашались меня регистрировать с такой фамилией. В конечном итоге разрешение дал сам Поскребышев.

— А как образовался этот псевдоним?

— Очень просто. Когда отец писал в "Гудке" и других изданиях, он очень часто подписывался псевдонимом – чтобы покороче было: все-таки "Файнзильберг" для газетной статьи – ну очень длинно. И часто ставил "Илья Ф", "ИФ", "Фальберг", а потом получился Ильф: "Иль" – от Ильи, а "Ф", соответственно, от фамилии.

"ЧЕМ ТЫ ЗАРАБАТЫВАЕШЬ ДЕНЬГИ?"

Илья Ильф родился ровно сто лет назад в Одессе, в семье скромного банковского служащего. Кроме него в семье было еще трое сыновей. Отец мечтал, чтобы все они стали инженерами. А потому последовательно отправлял их в технические школы. Из четверых братьев инженер получился только из младшего: Ильф стал писателем, самый старший брат – художником. Каждый раз, приезжая в гости, отец робко задавал один и тот же вопрос: – "А чем же ты зарабатываешь деньги?

Ему казалось совершенно непонятным и невозможным, что можно получать деньги за какие-то рассказы. Старший брат вскоре после революции уехал во Францию, где существовал довольно благополучно. А многие из родственников Ильфа уехали еще в конце прошлого века. С некоторыми из них Ильф встретился в 1935 году во время совместного путешествия с Петровым по Америке.

Из письма. "Нью-Йорк, 23 октября 1935 года.

Вчера утром за мной заехал дядя Вильямс с женой, и мы поехали в Гартфорд, в штате Коннектикут. Дяде 56 лет, он маленький, с совершенно белыми волосами, и похож на папу моего, только не лицом, а походкой и манерами. Он застенчивый, но очень смело правит машиной.... Есть еще один дядя самый старый. Его лицо я узнал по фотографии, которые висели у нас дома... Он был знаком с Марком Твеном. Марк Твен, когда уже был знаменитый писателем, много лет жил в Гартфорде... Он познакомился с Марком Твеном так: в 1896 году он был разносчиком и ходил по дворам, что-то продавал...

Марк Твен жил рядом с Бичер Стоу. Они сидели оба в саду, и Марк Твен заинтересовался дядей, потому что дядя носил длинные волосы, и сразу было видно, что он из России. Великий юморист долго расспрашивал его о России и просил дядю заходить каждый раз, когда он будет проходить мимо со своими товарами".

ИЛЬФ В ХАЛАТЕ И В ТАПОЧКАХ

— Мой отец был очень скромным и застенчивым человеком. И был, скорее, печальным человеком. Для него большие скопления народа были утомительны. Отец очень любил читать. В доме всегда было очень много книг, кое-что у меня все-таки сохранилось.

— А что ему больше всего нравилось?

— Систематизации не поддается. Ну, например, он читал "Телеграфный код царской армии" или "Дело жандармского корпуса о смерти Льва Толстого". Между прочим, известная телеграмма Бендера товарищу Корейко "Графиня изменившимся лицом бежит пруду" взята как раз оттуда. Как рассказывал Ардов, память у Ильфа была невероятная. Он помнил все, что когда-либо прочитал или увидел: имена, даты, отрывки из прозы, поэзии и даже технических текстов. Были у нас и книги Хемингуэя и Дос Пасоса.

Из письма. "Нью-Йорк, 26 октября 1935 г.

Милая дочка, не успел написать тебе вчера. Дос Пасос оказался широколицый, оживленный, почти лысый. Он немножко заикается, каждую фразу начинает со смехом... Он мне очень понравился. Одет он небрежно, как полагается писателю. Вообще здесь мужчины не обращают на свою одежду сверхъестественного внимания. Некогда...."

Настоящим центром жизни Ильфа были его жена Мария Николаевна и дочь Саша.

"Либо я постарел, либо вообще распустился, но всегда, когда я пишу Вам про нашего Пига (Сашу – А.К.), мне хочется плакать. Я Вас очень люблю и его люблю". В то же время еще сохранилась дореволюционная манера общения между супругами – на "Вы".

Мария Тарасенко и Илья Файнзильберг впервые встретили друг друга в Одессе, в тех самых литературных кружках, которые были так популярны в то время и которые посещала вся просвещенная молодежь Одессы. Кстати сказать, с одним из братьев Катаевых – Валентином (младшим) – он познакомился там же. С Евгением Петровым (старшим братом Катаева) он познакомился значительна позже, в московской газете "Гудок". Сама Мария Николаевна была художницей.

— Конечно, мама не была профессиональным художником.

Но она писала маслом натюрморты и автопортреты для души. Отец ее очень баловал: всегда очень заботился о ней, выполнял все ее пожелания. При папе мама никогда не занималась домашним хозяйством. У нас всегда были домработницы, котрые делали всю работу, а мама только осуществляла общее руководство. Так что котлет она не крутила. Конечно, если ей хотелось сделать для папы что-нибудь изысканное и очень элегантное, то тогда она готовила сама. Но только в этих случаях... А так мама рисовала и играла на рояле.

"Снился мне про тебя плохой сон, что ты болен, и я огорчился безумно. Живи хорошо, милый, люби меня и нашу милую Сашеньку". В ответ на это или одно из таких писем Мария Николаевна присылает Ильфу телеграмму в Нью-Йорк: "Где ты сейчас? Письма получила. Жду следующих. Моя жизнь проходит...."

Уезжая в очередное путешествие, Ильф всякий раз старательно записывал поручения и списки, которые ему диктовала Мария Николаевна. У Александры Ильиничны сохранилось несколько таких списков :"Марусе: браслет, вуали, чулки, туфли, костюм, шляпу, сумку, духи, помаду, пудру, пудреницу, шарф, папиросы, перчатки, краски, кисти, пояс, пуговицы, украшения... Ретушерские принадлежности, акварель, бритва, бумага, тетради, бдазер, гален, шляпа, термос, кошелек, ром, кофе..."

С дороги Ильф почти ежедневно слал письма и в них помимо новостей, описания тех или иных мест, через которые он проезжал, обязательно были записи о выполнении заказов:

"В печатном списке пассажиров я значусь как Mrs. (мистрис) Ильф. Это смешно. Еще едут с нами мистер Бутербродт, мистрис Бутербродти, юный мистер Бутербродт. Маршак бы написал про них стихи для детей: "Страшный мистер Бутербродт". Океан безлюден. Ни одного парохода не видел. Идем мы быстро. Все время заполняем грамотные американские анкеты: "Покрыты ли Вы струпьями?", "Не анархист ли Вы?", "Не дефективный ли Вы?" и так далее. Ну, будь здоров, мой золотой друг, обними нашу Пигу, поцелуй ее крепко и скажи, что я очень ее люблю, очень..."

ЛЕТИТ КИРПИЧ...

За несколько дней до смерти, сидя в ресторане, Ильф поднял бокал шампанского и сказал: "Шампанское марки Ich е е". В это время уже вышли мемуары Ольги Книппер-Чеховой о смерти Чехова.

Ильф умер в тридцать седьмом. Умер от туберкулеза – наследства голодной Одессы двадцатых годов. Впрочем в реальности причины смерти многие предпочли усомниться. Тридцать седьмой вызывает совсем другие коннотации. 13 апреля Ильф умер, на следующий день в "Правде" вышел некролог, а 17 апреля Петров публикует там же "Ответ фашистским клеветникам". За границей распространились слухи о том, что Ильф покончил с собой после выступления на общемосковском собрании писателей. На нем Петров с Ильфом выступили с такой критикой системы, которая сегодня может показаться детским лепетом, в то же время за нее платили собственной жизнью: "У нас в литературе создана школьная обстановка. Писателям беспрерывно ставят отметки. Пленумы носят характер экзаменов, где руководители Союза перечисляют фамилии успевающих и неуспевающих... Успевающим деткам выдаются награды... Неуспевающие плачут и ученическими голосами обещают, что больше не будут..."

— Мама рассказывала, что они, так же, как и другие, ожидали ночных шагов. Жильцы дома попросили на ночь выключать лифт: он мешал им слушать.

По воспоминаниям Петрова, незадолго до смерти Ильф говорил: "Летит кирпич..." И в общем-то не ошибался. 21 марта 1937 года – до смерти Ильфа осталось меньше месяца – в "Правде" вышла статья В. Просина "Развесистые небоскребы" о книге Пильняка, рецензия на которую заканчивалась небольшим, но знаменательным разбором "Одноэтажной Америки" Ильфа и Петрова. Но если учесть еще тот факт, что Ильф и Петров были одними из немногих, если не единственными писателями, которые не подписали ни одного "нужного" письма – ни против формализма, ни с требованием немедленно раздавить очередную кровавую гадину, ни с одобрением новой Конституции – и отказались писать про строительство Беломорканала, то конец предугадать было совсем нетрудно.

К тридцать седьмому они были авторами "Двенадцати стульев", "Золотого теленка" и "Одноэтажной Америки", всемирно признанными писателями, ведущими журналистами "Правды"... Noblesse oblige. Пока был жив Ильф, правила госсистемы не соблюдались: по воспоминаниям Константина Ротова (иллюстратора "Золотого теленка"), Ильф не верил в правдивость показаний на "вредительских" процессах. Вероятно, именно Ильф был инициатором идеи отказаться от авторства сценария фильма "Цирк" Григория Александрова. Возмущенные "провинциальной помпезностью", соответствовавшей эпохе, и дурным вкусом Александрова, авторы пьесы "Под куполом цирка" пошли на огромный скандал с государственным режиссером. Они предвидели последствия? Знали, что за этим может последовать?

"Цирк" стал символом сталинской эпохи.

"Дос Пасос повел нас в ресторан "Голливуд" на Бродвее – обедать. Он сказал, что мы увидим мечту нью-йоркского приказчика. Действительно, это было счастье матроса, после двухлетнего плавания сошедшего на берег. Посреди зала на низенькой эстраде танцевали девушки и девки, полуголые, голые на три четверти и голые на девять десятых. В общем, на уровне художественных воззрений Гришки Александрова..."

После смерти Ильфа Петров сломался. Он писал статьи с бухаринского процесса с соблюдением всех принятых в то время канонов:"Какое счастье, что этот тяжелый кошмар, наконец, кончился, что талантливейшему, честнейшему товарищу Ежову, которому, работая днем и ночью, задыхаясь в испарениях яда, приготовленного бухариными и ягодами, удалось схватить за горло скользкую гадину, сжать это подлое горло, швырнуть гадину на скамью подсудимых...." Трудно сказать, что было бы с Ильфом, если бы он прожил на пять лет больше – те самые пять лет, которые остались после его смерти Евгению Петрову. И хотя нравственные законы внутри нас, которые так поражали Канта, позволили Ильфу оставаться вне игры, но что бы с ним стало во времена великого террора, не знает никто.

"Я не лучше других и не хуже. Нет, я не лучше других и не хуже...." – одна из последних записей Ильфа. И ею все сказано.

Впрочем, Ильф и Петров свое тоже получили – после смерти. В феврале 1949 года "Литературка" разразилась статьей "Серьезные ошибки издательства "Советский писатель". После долгого перечисления "достойных" письменников типа Грибачева, Бубеннова дело переходит к черному списку: центральное место в нем – у "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка". Обвинений в "политической незрелости", "приниженни и оглуплении советских людей" было достаточно. Статья была не подписанной, а следовательно, выражавшей генеральную линию партии и потому обжалованию не подлежащей. Ретивые писатели – Горбатов, тут же покаявшийся в совершенном грехе – переиздании обоих романов, Павленко и Атаров, прибавившие к ним еще и "Одноэтажную Америку", – полностью завалили могилку камнями. На семь лет – до 1956 года – Ильф и Петров перестали существовать.

Анна КОВАЛЕВА.