Номер 21 (714), 28.05.2004

ОЧЕРК

(Окончание. Начало в № 20.)

3.

Улов выдался удачным не только за Канарами. Пусть начались шторма, когда, кажется, и душу вынимает, и не всегда поймешь, где пол, а где потолок, но сельдь шла, как на грех, самая отборная. И Перегуда почти не вылезал с мостика. А потом, чтобы не было лишних разговоров, приказал подавать ему жратву – и ничего лишнего! – прямиком в кают-компанию, где орудовал помощник кока. И не хотелось даже слышать голоса этой бабы, хотя она вроде бы не смущалась, обращаясь ко всем, как обычно: "Ну что, салаги, еще подбросить солененького?" Обычно кто матюкался, а кто только устало закуривал. Лишь один ухмылялся – механик Онищенко, который обычно задирал самого капитана: ну что, скоро на базу? Хватит бороздить, а? Это был ленивый малый, которого с удовольствием списал бы с судна, да не за что было зацепиться. Сам тоже был настороже – как бы эта шпана не пронюхала...

Когда подходил на стоянке плавучий завод, чтобы забрать часть улова, все работали авралом. Одна Варвара отлынивала. И пришлось ее при всех на юте, когда курили, спросить: в чем дело, почему сачкуете? Но та только пожала плечами: "Не знаете, капитан? У меня же того... женские!" И ухмыльнулась, как ни в чем не бывало. Он запнулся, такого еще никогда не бывало, и под тихие смешки отошел, что-то буркнув. Лучше всего бы такую нахалку тоже списать на берегу – от дальнейших неприятностей. Еще пришьет дело, как бывало у других!

Но как-то после ночной "вахты-собаки" стало колоть сердце, и на вызовы вдруг явилась сама Варвара. "Что, дорогуша, – заговорила она, подсаживаясь на койку. – Тебе ничего не хочется?" Возмутило, что она где-то добыла ключ от его каюты, хотя полагается их не запирать... и он что-то буркнул ей, стиснув зубы. Она не давала ему говорить, растирая сердце спиртом, а потом укрыла его, как ребенка.

В тот раз Варвара ушла, не трогая его, но когда он теперь снова появился в кают-компании, попросту столовой, желая увидеть ее, то вдруг... Что такое? Неужели этот механик тоже хватает ее ? С трудом Борода прожевал свой обед и поспешно вышел, что-то отвечая старпому, но уже не понимая, о чем речь. Выходит, что его настолько задела эта баба, будь она неладна вместе с тем механиком. Тут еще прибежал радист с радиограммой насчет штормового предупреждения, и капитан наорал на всех, в том числе на механика, который о чем-то шептался с Варварой, а она отпихивала его локтем, хохоча...

Короче говоря, стало муторно, как при девятибалльном, когда пришлось вернуться на мостик. Мигали лампочки на приборах, свистала морзянка, что-то грохотало – и впервые подумалось, что ты уже стареешь, Николай Петрович! Сбежав по трапу, он заметил в полутьме чью-то фигуру, от которой отлетали сигаретные искры. "Почему здесь курите?" – резко крикнул Борода, но курец хохотнул ему в лицо: мол, хватит здесь наводить порядки! Это было неслыханно – такое поведение подчиненного... И кто тут ему возражает, откуда взялся этот тип, который... Не назло ли, не смеется ли после Варвары? Тут ухнула волна из-за борта, обрызгав с ног до головы. Не отряхиваясь, Перегуда шагнул к борту и что есть силы трахнул жлоба по голове. Когда тот присел, он схватил его за пиджак и, ругаясь, потряс изо всех сил. И едва тот начал ворочаться и ругаться, двинул его к борту.

Туда этого мерзавца, мать его так! В самую волну, пусть почувствует...

Как поется, "бросает в набежавшую волну"... И не видит ли кто-нибудь?

4.

Нет, кажется, никто из бегавших по палубе ничего не видел. Только отшатнувшись от перил, Борода пришел в себя. И не поверил тому, что случилось. Потом с трудом поднялся по трапу, едва не поскользнувшись от качки. Но прошел не на мостик, а к себе в каюту. Дверь, как и всегда, была не заперта. Но он искал ключ, долго шаря в кармане. Нет ли Варвары там?

Похоже, на траулере не сразу кинулись, что нет механика Онищенко. Говорили одно: да, вышел покурить после ужина... и не смыла ли внезапная волна? Кто-то вспомнил слова из песни – "про набежавшую", и Борода вздрогнул.

Но Варвара что-то учуяла. Эти бабы – в них недаром сидит сам черт... Так что Николай Петрович с трудом спал перед своей "собакой". И ему чудилось...

Нет, поздно утром, когда он пришел на свой кофе, Варвара молчала.

Но вечером заглянула – опять со своим ключом – и злобно спросила: "Скажи, куда ты его дел, а?" И закричала, так что другие могли слышать. Тогда он вытолкал ее, и они очутились на юте, где она сама курила. Кто-то рядом ходил, но она заговорила шепотом, что всем расскажет. Да, не простит тому, который угробил настоящего мужика... не то, что ты!

Она еще вцепилась в него – эта широкая, остервенелая бабища. Отступая к корме, он испуганно замахал руками и даже поскользнулся. Тогда она, чтобы он не свалился за борт, потянула его. Отбиваясь, он сам толкнул ее.

Похоже, рядом закричали, когда увидели, что ее нет. И он сам кинулся, повторяя: что же ты... постой... ну? И еще махал руками, застонав.

А рядом уже возились еще несколько человек из команды, скользя по рыбьей чешуе.

5.

Конечно, свидетель их схватки на юте – радист все видел и признался на суде.

Это было, когда вернулись в свои воды и доставили задержанного капитана прямо в портовую милицию. Там его готовы были, казалось, растерзать.

Николай Петрович Перегуда сперва не хотел отвечать следователю прокуратуры, как ни приводил тот, казалось бы, неопровержимые доказательства неожиданной гибели Варвары Тихоновны, но и предумышленной – механика.

На суд такого человека – известного моряка и порядочного человека – пришло множество людей из пароходства, заполнив здание Одесского порт-клуба, где проходил суд.

Обвинитель потребовал самой высокой меры наказания за преступление при исполнении служебных обязанностей и связанное с покушением по личным мотивам. И тогда случилось необычное в истории суда.

Вдруг взяли слово не адвокаты, а сослуживцы Перегуды как по месту работы на судне, так и старшие по службе, вплоть до капитана "Славы" Соляника. Припомнили и ордена, полученные подсудимым, и выдвижение на звание Героя.

Уйдя на совещание, суд долго и бурно заседал. Пока председатель не объявил поистине беспрецедентный приговор: оправдать Н.П. Перегуду как совершившего свой поступок в состоянии сильного душевного аффекта.

Он остался на свободе и теперь еще жив, отдыхая изредка на бульваре.

Академик Виктор ФАЙТЕЛЬБЕРГ-БЛАНК.