Номер 40 (836), 13.10.2006

50-летию Одесской – первой в истории нашего города, третьей в Украине и пятой в СССР – студии телевидения

Странички будущей книги

I

"Любила ли Ева Адама? А кто ее спрашивал!" – недобро, но метко пошутил Ежи Лец. И впрямь: не самая ли прочная любовь – безальтернативная? Во всяком случае, первой – свежей – чистой и долгие-долгие годы единственной телелюбовью одесситов была именно она, ОСТ, Одесская Студия Телевидения. И это, несомненно, еще и потому, что никакой другой телестудии ни в Одессе, ни в Херсоне-Николаеве не было. Как ни трудно поверить в это нынешнему телелюбвеобильному поколению, на голову которого обрушивают свою продукцию десятки и сотни разнокалиберных компаний. Слава Богу, еще относительно живо поколение, которое едва ли посмеет это отрицать. Как в личной жизни: сколько бы "их" потом не было, а она – самая первая. И до нее просто ничего подобного в голову не приходило.

II

Лично я лет до семи был просто не в силах поверить в приход роскоши кино в убогий наш быт. Сенсацией была смена тройфейного "Телефункина" советским радиоприемником "Балтика", на каковой праздник в утлую нашу квартиру сбежались полдома. Солидное изящество лакированного дерева, научно-фантастическая школа настройки, гипнотизирующее око индикатора, ткань с парчой. Крути-лови любую станцию Союза (закордон глушила вышка на Молдаванке, где-то за Прохоровской).

Но экран, но светящееся окно в киномир, оставался где-то там, за пределами нашей домовой цивилизации – в открытом космосе одесских улиц. Туда ходили торжественно, по выходным. "ЛэДэ" (дворец культуры железнодорожников), "Ворошилова" на Челюскинцев, "Горького", "Маяковского", "Повторного фильма" на Дерибасовской. Что там еще? А, "Короленко", "Фрунзе", "Котовского", "Украина", где перед сеансом играл оркестр. Летний "Комсомолец". Летом жили на 13-й Станции, ходили в киношку Дома отдыха "Октябрь". И все – через огромные мучительные очереди. Как исключение (для нас, пацанов) – через забор...

III

И – вот он, потрясающий пятьдесят шестой! Слухи о премьере в Оперетте, которая недавно перебралась из Львова и ютилась в крошечном доме рядом с Русским театром. Давали "Белую акацию", песенки и реплики которой передавались из уст в уста. Подчеркивалось: посвящается ХХ съезду КПСС. Кстати, музыкой одной из арий этой оперетты (именно – ария Тоськи, в дальнейшем прописавшаяся на эстраде, как "Песня об Одессе") довольно долго начинались телепередачи нашей студии. Ее первые шаги также посвящались ХХ съезду. Остроумнейший человек, кумир публики, артист Юрий Дынов как-то буркнул – мол, одна комедия посвящалась другой. За что, говорят, имел большие неприятности. Впрочем, аполитичную шутку эту некоторые знатоки приписывают совсем другому артисту. А новое поколение знает эту мелодию более по курантам на здании горисполкома. Гимн современной Одессы – оттуда, из пятьдесят шестого.

В дальнейшем все театры были "в гости к нам", но Оперетта – разговор особый. Двумя годами позднее Одесская студия ТВ на Б. Фонтане, как передали пресса, радио и ТВ Союза ССР, открылась именно опереттой – музыкальной комедией "Севастопольский вальс"; сохранились кадры хроники этого события, где в мундире и погонах кавторанга выплясывал молодой артист оперетты Михаил Водяной. Кому тогда приходило в голову, что наша Музкомедия будет носить его имя – первого в истории жанра народного артиста СССР? Да и вообще – сколько всего, привычного сегодня, нам тогда не приходило ни в голову, ни в сердце. Никуда...

IV

Не забыть бы: оплодотворенная энтузиастами кафедры ТВ- факультета радиосвязи института имени Попова (ныне – академия связи), небольшая студия ТВ официально родилась в Одесском государственном областном радиокомитете. Хотело того начальство, нет ли, а сей акт подчеркивал историческую логику и преемственность поколений. У старшего брата, у радио, появился младший – телевидение. Отредактировали вывеску ("Радиотелекомитет"), как бы закреплявшую приоритеты. Да и куда было этому, почти исключительно физическому опыту переброски и тиража озвученного подвижного изображения, тогда еще не перегруженного идеологией, до старого верного доброго друга одесситов – радиовещания! Кому могло явиться в голову, что младший брат, растолкав старшего локтями, пойдет хватать все и вся, снисходительно, впрочем, дозволив слову "радио" присутствовать в названии компаний. Но – только после слова "теле". Об этом тогда и речи быть не могло.

Старики не дадут соврать: первый диктор первой телестудии Нэлли Харченко (ей же Богу, вижу, как сейчас) выходила перед экранным занавесом, как из кулисы, на середине останавливалась, поворачивалась к нам лицом. И улыбалась краешками губ: "Здравствуйте, уважаемые радиозрители!" "Телезрителями" мы стали несколько позднее.

V

Экранированные аппараты, по инерции именуемые приемниками, от старших своих радиобратьев отличались двумя основными явлениями:

А) при встрече со 127 вольтами стандарта напряжения, очень часто выходили из строя лампы и предохранители;

Б) на фасе содержали крошечное – чуть больше спичечного коробка – оконце экрана, о котором болтали, что он взрывается.

В это, конечно же, никто не верил. Но садились, на всякий случай, подальше, что просмотр не упрощало. Стульчики, пуфики, табуретки ставили в ряд – как в кино. Вообще говоря, ничто так не отравляло этого праздника научно-технического прогресса в быту, как именно экран. В самом лучшем случае изображение было каким-то некиношным, искусственным. Но и оно часто сменялось пятнами и чересполосицей – тогда за кадром Нелли Степановна объявляла небольшой перерыв по техническим причинам.

Экран еще называли почему-то трубкой. Она довольно часто тускнела, темнела и чернела. Говорили – садится. Или – села.

При этой смете – должен сказать правду: появление людей на телеэкране и тогда, в 50-е, и сегодня, лично для меня непостижимо. То есть, нам объясняли, как некий лучик в мгновение ока обегает экран, построчно творя изо. Фильм об этом после часто-густо крутили по уже привычному ТВ. По физике это проходили в восьмом. Да и университет я все-таки, как мог, закончил. И все же – как на духу: не понимаю. Чудо...

В универмаге, в радиоотделе, вижу вдруг себя на двух-трех десятках экранов. И женщина кричит девочке: "Смотри, смотри – вот дядя, а вот он в телевизоре!" И девочка спрашивает: "А как он туда попал?" Все смеются. А я подумал: и в самом деле – как я туда попал? Чудо...

Но это все – потом, через тридцать лет. Шесть пятилеток. А тогда телевидение все любили. А где любовь, как известно, там и ненависть. То есть, ненависть ко всему, что мешает наслаждаться любовью. Нашей любви к телевизору мешал телевизор. Барахлил.

VI

Советская сатирическая эстрада немедленно откликнулась на безобразие куплетами Шурова и Рыкунина, чрезвычайно популярных халтурщиков, смело вскрывавших то, что им дозволяли вскрывать:

Купил тут телевизор я недавно,
По виду и по стоимости славный,
Но я сижу, тоскуя по картинам,
И плачу по техническим причинам.
Сперва я сто рублей дал за настройку,
потом еще пятьсот – за перестройку,
я немало пережил,
но зато теперь уже...

Далее шло выразительное соло трубы: па-парба-парба-парба...

По Одессе, впрочем, довольно быстро засновали молчаливые мужчины средних лет с чемоданчиками местной кожгалантерейной артели. После работы, вроде, как спортсмены на тренировки. Именовались они, кстати, высокопарно – Мастерами. Ходили по этажам, посещая исключительно телевизоровладельцев.

VII

Такой визит сам по себе не лишен был некоторой торжественности. Тяжеленный волшебный ящик переносился на обеденный стол. И глава семейства – со чады и домочадцы – завороженно следили за священнодейством пришельца. Он величаво курил, уверенно проникая в святая святых. Обнюхивал и припаивал нечто с обратной стороны аппарата – не менее интересный для пацанвы (лампы, проводочки, штучки-дрючки).

Иногда, робко нарушая тишину, старшие расспрашивали Мастера о преимуществах данного приемника перед другими. И о перспективных ТВ в наших палестинах. Держава, впрочем, недолго снисходила к подобному самотеку: в преддверии развернутого строительства коммунизма мастера были кооперированы под присмотром председателя артели "Трудпобут" – бывшего командира овидиопольских партизан, не дававшего спуску. А после их передали новинке – быткомбинату, где чинили также часы, холодильники, швейные и стиральные машины и кожаные изделия. Да, там еще был, помнится, участок полотеров.

VIII

Словом, порок гордыни был наказан, добродетель уравниловки и тут восторжествовала. Заведомо элитарные наши сограждане, еще вчера обожаемые Одессой, дружно стали в строй кооперированных кустарей, никогда не претендовавших на повышенное внимание общества.

Сами же работники ОСТ в сознании одесситов и гостей из глубинки оставались пока что олимпийцами, волхвами и счастливейшими из смертных. Хотя из всех искусств важнейшим для нас оставалось кино, грозной тенью на них надвигалась с большого Фонтана телевизионная вышка. Вся просвещенная Одесса следила за тем, как над вековыми фонтанскими деревами поднимались чудовищные конструкции.

"Далеко за городом, на Куликовом поле..." писал Алексей Толстой в "Ибикусе" об Одессе довоенной. А вышку строили в 50-е далеко за Куликовым полем, на 3-й станции, куда по выходным родители – на трамвае и такси – возили деток. И какими могучими, индустриальными, чуть ли не космическими, казались нам конструкции, все выше, и выше, и выше поднимающиеся над унылым захолустьем пригорода...

Если не знать об этой первой любви одесситов ничего, кроме нижеприведенного случая, свидетелем которого был лично я, то и того довольно. Вагоновожатый (отзывался на ватмана) на свой "зеленый" остановил двадцать восьмой номер на Чичерина и Советской Армии, дабы пропустить Нелли Степановну Харченко, для которой был – "красный". И снял при этом кепку. Что было одобрено всем перекрестком. Как сказал Грибоедов: "Вы, нынешние, ну-тка!.."

Ким КАНЕВСКИЙ.