Номер 08 (804), 03.03.2006

К 40-летию со дня смерти Анны Андреевны Ахматовой (Горенко)

Ахматова – один из крупнейших лириков двадцатого столетия. Она вошла в литературу на рубеже десятых годов века, и с самого начала ее поэзия, впитав в себя уроки символизма, заявила о своем принципиальном несогласии с ним. Если символизм утверждал, что существующая жизнь – всего-навсего смутное и огрубленное отображение жизни высшей, идеальной, то Ахматова высшей ценностью признала именно эту земную жизнь.

Вот почему так внимательна была она к мельчайшим подробностям, которых до нее, кажется, никто и не замечал:

Сухо пахнут иммортели
В разметавшейся косе.
На стволе корявой ели
Муравьиное шоссе...

Какая колоссальная разрешающая способность была у этого поэтического глаза, если муравьиная стежка представлялась ему широким шоссе! Такой пристальности, такой степени подробности русская лирика еще не знала.

Если у символистов любовь возвышалась до чего-то внеземного, то у Ахматовой предметом лирики стала именно земная любовь, в быту возникшая, в быту прожившая, от быта зачастую и погибавшая.

Признавая А. Блока "не только величайшим европейским поэтом первой четверти двадцатого века, но и человеком-эпохой, т.е. самым характерным представителем своего времени", Ахматова в собственной лирике не столько продолжала Блока, сколько отталкивалась от него.

Своим учителем в поэзии она называла Иннокентия Анненского, обнаженно чувствовавшего силу "вещного", грубого, осязаемого мира. Однако, кроме Анненского, был у Ахматовой еще один, еще более великий и могучий учитель – русская проза XIX века. Очень хорошо сказал об этом О.Э. Мандельштам: "Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и богатство русского романа XIX века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого с "Анной Карениной", Тургенева с "Дворянским гнездом", всего Достоевского и отчасти Лескова. Генезис Ахматовой лежит в русской прозе, а не в поэзии. Свою поэтическую форму, острую и своеобразную, она развила с оглядкой на психологическую прозу".

Уже первая книга стихов Анны Ахматовой "Вечер" стала заметным явлением русской лирики.

К сожалению, с 20-х годов возобладал поверхностно-тематический взгляд на Ахматову, приклеивший на долгие десятилетия к ее поэзии оскорбительно-несправедливые ярлыки: "камерная", "узкая", "индивидуалистическая", а с переводом в социологическую плоскость – и еще более резкие: "тепличное растение, взращенное помещичьей усадьбой".

Верное понимание ее поэзии, в частности, любовной лирики, стало приходить много позднее. Уже после ее смерти А.Т. Твардовский, один из крупнейших поэтов нашего столетия, писал: "Любовь у Ахматовой не праздная причуда и не просто дань возрасту, нерассуждающей страсти. Она полна глубокого душевного содержания, она – мера личности, незаменимая и возвышающая "повинность" человеческого сердца, откровенная в своей нетерпимости и нераздельности...

Поэзия Ахматовой – это прежде всего подлинность, невыдуманность чувств, поэзия, отмеченная необычайной сосредоточенностью и взыскательностью нравственного начала. И ее, между прочим, никак нельзя назвать исключительно поэзией сердца. В целом – это лирический дневник много чувствовавшего и много думавшего современника сложной и величественной эпохи...

Лирика Анны Ахматовой – неотъемлемая часть нашей национальной культуры, одна из живых и не утрачивающих свежести ветвей на древе великой русской поэзии".

Песня последней встречи

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
Показалось, что много ступеней,
А я знала – их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: "Со мною умри!
Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой".
Я ответила: "Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой..."
Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.

Эта "перчатка с левой руки" обошла, кажется, все статьи и книги об Ахматовой, так зрима была психологическая деталь, выдававшая тщательно скрываемое волнение героини. В. Шкловский писал: "Когда Ахматова говорила: "Я на правую руку надела перчатку с левой руки", – то это было стилистическим открытием, потому что любовь у символистов должна была появиться в пурпурном круге и должна была быть преобразованием мира, раскрытием премудрости или раскрытием его интернациональной пошлости". Но дело было не только в стилистике – право на поэзию получала "самая обыкновенная" любовь, с ее драмами, непониманием, доходящим порой до жестокости.

Я пришла сюда, бездельница.
Все равно мне, где скучать!
На пригорке дремлет мельница,
Годы можно здесь молчать.
Над засохшей повиликою
Мягко плавает пчела;
У пруда русалку кликаю,
А русалка умерла.
Затянулся ржавой тиною
Пруд широкий, обмелел.
Над трепещущей осиною
Легкий месяц заблестел.
Замечаю все, как новое.
Влажно пахнут тополя.
Я молчу. Молчу, готовая
Снова стать тобой, земля.

Полвека спустя эти последние строчки переосмыслятся в глубоко патриотическом стихотворении "Родная земля":

В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем,
Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.

* * *

Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно – своею.

Музе

Муза-сестра заглянула в лицо,
Взгляд ее ясен и ярок.
И отняла золотое кольцо,
Первый весенний подарок.
Муза! ты видишь, как счастливы все –
Девушки, женщины, вдовы...
Лучше погибну на колесе,
Только не эти оковы.
Знаю: гадая, и мне обрывать
Нежный цветок маргаритку.
Должен на этой земле испытать
Каждый любовную пытку.
Жгу до зари на окошке свечу
И ни о ком не тоскую,
Но не хочу, не хочу, не хочу
Знать, как целуют другую.
Завтра мне скажут, смеясь, зеркала:
"Взор твой не ясен, не ярок..."
Тихо отвечу: "Она отняла
Божий подарок".

Нет, это были стихи не о ревности к женщине. Это был возглас слабости, когда поэт ясно увидел, какую тяжесть, какие испытания сулит поэзия, эта отзывчивость на чужие страдания.

Даже когда пыталась она прибегнуть к маскараду, переодеванию, ей не удалось заслониться от самой себя. Стихотворение "Сероглазый король" стало одним из популярнейших стихотворений Ахматовой. А. Вертинский исполнял его как одну из самых лучших своих песенок, и в его исполнении она превращалась и в самом деле в изысканную балладу вроде версальских сюжетов Бенуа или Лансаре. Но стоит внимательней вглядеться, как весь нехитрый исторический маскарад разлетается не только от неожиданно современного словосочетания "ночная работа", но в еще большей степени от напора невыдуманного чувства:

Сероглазый король

Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
"Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой".
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
"Нет на земле твоего короля..."

Это стихотворение и в самом деле можно назвать конспектом романа, столько здесь сказано, столько угадывается. Здесь та самая тема любви-одиночества, любви запретной, которая станет одной из ведущих тем двадцатого столетия, симптомом одной из социальных болезней века – одиночества, разобщенности, когда не с кем поделиться, некому высказать свое горе.

* * *

Сколько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану – Христос помоги! –
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки.
Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробсты?
Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя твое
Прочитают в учебниках дети.
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво...
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.

По свидетельству Л.Ю. Брик, это стихотворение часто читал наизусть Маяковский. В разговоре с литературоведом Е. Добиным Ахматова однажды посетовала, что критика словно бы не замечает, как часто в своих стихах говорит она о своей болезни (у нее был туберкулез) и возможности смерти. Вот почему так остро у нее ощущение скоротечности жизни, так велика цена каждого радостного мгновения. Проступает в стихотворении и ясно различимое чувство своего достоинства: поэт уверен, что будет значим не только для современников, но и для потомков. И в то же время надежда, что когда-нибудь не станет у людей несчастливой любви. Вот почему дети "улыбнутся лукаво..."

* * *

Долгим взглядом твоим истомленная,
И сама научилась томить.
Из ребра твоего сотворенная,
Как могу я тебя не любить?
Быть твоею сестрою отрадною
Мне завещано древней судьбой,
А я стала лукавой и жадною
И сладчайшей твоею рабой.
Но когда замираю, смирённая.
На груди твоей снега белей,
Как ликует твое умудрённое
Сердце – солнце отчизны моей!

Любовная лирика Ахматовой, не приподнимаясь на котурны, не приукрашивая, передавала драму человека честного, благородного, любящего, но никогда не покупающего чувство ценою собственного унижения, измены человеческому в себе и других. Н. ОсинскиЙ (Оболенский), сотрудник В.И. Ленина, в 1922 году на страницах "Правды" оценил Ахматову как "первоклассного лирического поэта", которому "после смерти А. Блока бесспорно принадлежит первое место среди русских поэтов". Одна из видных деятельниц Коммунистической партии, первая в истории дипломатии женщина-посол А.М. Коллонтай отмечала, что в поэзии Ахматовой нашла выражение борьба женщин за свою человеческую личность; в ее стихах "трепещет и бьется живая, близкая, знакомая нам душа женщины переходной эпохи, эпохи ломки человеческом психологии, эпохи мертвой схватки двух культур, двух идеологий – буржуазной и пролетарской. Анна Ахматова – на стороне не отживающей, а создающейся идеологии". В те же годы революционер и писательница Лариса Рейснер – прототип легендарного комиссара из "Оптимистической трагедии" В. Вишневского – писала самой Ахматовой: "Милый Вы, нежнейший поэт, пишете ли стихи?.. Ваше искусство – смысл и оправдание всего. Черное становится белым, вода может брызнуть из камня, если жива поэзия. Вы – радость, содержание и светлая душа всех, кто жил неправильно, захлебывался грязью, умирал от горя".

Почти два десятилетия спустя А. Платонов, отзываясь на новую книгу Ахматовой, задавал вопрос, оказывают ли стихи Ахматовой этическое и эстетическое влияние на человека. И сам же отвечал: "Ответ ясен. Не всякий поэт, пишущий на современные темы, может сравниться с Ахматовой по силе ее стихов, облагораживающих натуру человека..."

Подготовил Феликс КАМЕНЕЦКИЙ.

Коллаж А. КОСТРОМЕНКО.