Номер 39 (629), 20.09.2002

Премьера

В Одесском государственном театре оперы и балета во второй половине августа прошли премьерные спектакли балета "ЛИЛЕЯ, или ВЕРНИСАЖ ШЕВЧЕНКО". Музыка К. Данкевича, либретто И. Балашова и В. Трощенко, постановка В. Трощенко, дирижер – засл. деятель искусств Украины В. Василенко. В главных партиях: Лилея – О. Рожевич, Степан – засл. арт. Украины А. Мусорин и С. Доценко, мать – нар. арт. Украины Н. Барышева, Энгельгарт – засл. арт. Казахстана М. Адырхаев и Г. Севоян и, наконец, ШЕВЧЕНКО – засл. арт. Украины Ю. Карлин.

Да, да, Шевченко, Тарас Григорьевич! Впрочем, а почему бы и нет? Почему бы автору "Лилеи", выразившему себя в поэзии и живописи, не выразить себя и в пластике? Меня лично танцующий классик отнюдь не шокирует и не печалит.

Однако позволю себе воспоминания полувековой давности. Тбилиси, 1942 г. Тесная комната. В ней с трудом помещается крупная фигура Константина Федоровича Данкевича – дяди Кости. Я его побаиваюсь и жмусь к его жене – певице Шарате-Долидзе. Тем более, что дядя Костя жарко спорит с моим отцом. Спор творческий. Дядя Костя пишет музыку оперетты "Золотые ключи" на либретто моего отца. Спор идет о мелодии, исполняемой на флейте, и вертится вокруг насмешивших и потому запомнившихся названий: украинская сопилка и русская жалейка. И еще запоминается последняя фраза Данкевича. Махнув рукой, он изрекает: "Война кончится, и о "Золотых ключах" забудут. Но моя "Лилея", слава Богу, еще не один десяток лет будет идти и пользоваться успехом". Данкевич прав. Только на одесской сцене после войны "Лилея" ставится дважды или трижды. (Я помню постановку 40-х годов и 50-60-х с Михайличенко.) Вот и в новом столетии, да что столетии, тысячелетии трагическую судьбу Лилеи вновь показывает наш театр.

Спектакль идет в новой версии. В версии, в которой на сцену выходит сам Шевченко. К сожалению, ввод нового персонажа не обогатил балет, а обеднил его. Исчезли колоритные сцены у шатра цыганки, скомканы перипетии злоключений героини. Их заменила бледная скучнейшая сцена – Шевченко в рекрутах. Нет ничего криминального в вводе еще одного персонажа, если при этом не нарушается целостность произведения. В данном случае она нарушена. Действие разваливается на два весьма неловко и примитивно слепленных сюжета. Возможно, если бы Шевченко "создавал" на протяжении спектакля свою "Лилею", вводил на глазах у публики своих героев (выводил на сцену) и сам был то автором, то соучастником действа, это позволило бы сохранить изначальное либретто и обогатить хореографию.

Хореография, с моей точки зрения, решена неровно и в основном неинтересно. Лучше всего получились массовые сцены: хороводы русалок, танцы девчат и парубков в первой картине. Но, к сожалению, танцы парубков не решают драматургическую задачу, так как практически они воспринимаются одинаково и тогда, когда выражают веселье на празднике Ивана Купала, и тогда, когда должны выражать гнев и угрозу помещику Энгельгарту.

Совершенно очевидно, что хореография – это не пантомима. У нее свой язык, более условный. Но все же хотелось бы, чтобы четче читались эпизоды. Без знакомства с либретто в программке и знания биографии Шевченко невозможно понять сцену с продажей портрета Жуковского и выкупа Шевченко. Также без подсказки не "усечь", что Шевченко в Петербурге читает свои крамольные стихи, за что его и отправляют в солдаты.

Смешно смотрится сцена между Степаном и Энгельгартом. Степану, которого держат два гайдука, Энгельгарт отвешивает затрещину, от которой молодой парубок, простите, ложится в глубокий обморок. Не сумев вывести его из этого состояния, Степана уносят за кулисы, но через какой-то момент он появляется вновь, уже с рогатиной, которой он угрожает угнетателям.

Абсолютно невыразительна хореографически партия Лилеи. Героиня, у которой либреттисты отобрали всю центральную часть партии, не акцентирована ни костюмом, ни, если можно так выразиться, хореографическим лейтмотивом. В первой картине, пока не начинается ее сольный танец, ее не отличить от подруг.

Два слова о сценографии. Н. Бевзенко-Зинкина – сценограф, тяготеющий к ярким монументальным декорациям, при этом стремящаяся к их исторической достоверности. Однако в межкартинном занавесе, символизирующем Петербург, с моей точки зрения, она допустила просчет. Главной эмблемой города Петра всегда был Медный Всадник. Но на занавесе у Бевзенко-Зинкиной он задавлен возвышающейся над ним громадой сфинкса. Возможно, я не уловила тут некой аллегории.

И, наконец, финал. Он уж точно аллегоричен. "Обломки самовластья" символизирует неожиданно обрывающийся с одной стороны задник (первое впечатление, что это накладка). Ладно, пусть так. Но почему вслед за ним рушится мирный пейзаж украинского села? По меньшей мере, непонятно. Неужели только затем, чтобы Шевченко мог появиться между двумя симметрично провисшими декорациями?!

То, что здесь написано, – это мое субъективное мнение (к тому же, как заверяют в театре, спектакль дорабатывается в лучшую строну). И все же Главный Критик – это всегда зритель, а материальный показатель успеха – касса.

Теперь, когда уехала блистательная московская гостья Надежда Павлова, приглашенная на партию Лилеи, публика и сборы покажут, была ли я права или чересчур придирчива. Что ж, за кого душа болит, к тому больше всего и придираешься.

Елена КОЛТУНОВА.

Фото Леонида БЕНДЕРСКОГО.