Номер 7 (1104), 24.02.2012

(Продолжение. Начало в № № 18-20, 25, 27, 33, 35-36, 40, 42, 46, 49-50 за 2011 год; 1, 3-5.)

32.

Товарищ Дукельский получил мандат чрезвычайного комиссара ОГПУ, с каковым и отправился в краевой центр Воронеж. Куда, по одной версии, увёз, по другой - со временем выписал Леонида Фабриканта. С его помощью и при посредстве ряда других товарищей и чудесного своего мандата он наладил дело. А сам через некоторое время вернулся в Москву. Где (незабываемо для многих) гнул "нашу линию" в наскоро советизированном кинематографе.

И однако же партия не могла использовать такого масштабного товарища столь узко - вскоре он был назначен... министром (наркомом) Морского транспорта СССР. Это кресло тогда ещё хранило тепло его предшественника, сталинского железного наркома Николая Ежова, уже расстрелянного за измену, шпионаж и диверсии. Но специалист по кинематографу, государственной безопасности и мореходству без особых неприятностей пережил и Дейча, и центральный свой патронат (Дзержинского, Менжинского, Ягоду и Ежова), и даже самого товарища Сталина. Он тихо скончался в оттепельном 1960 году. А автор этих кристально правдивых строк помнит, как дядя Лёня и другие старые чекисты (в том числе и сами погоревшие в 30-е, 40-е и 50-е, но выжившие и живущие дальше) говорили: "Умер Сэмэн..." И качали головами: "Семён Семёныч..."

Да, а что же дядя Лёня?

А дядя Лёня верой и правдой служил трудовому народу в Воронеже. И даже вишнёвой эмали ромб носил в тёмно-синей петлице. Воронежский край ставился центром постоянно в пример по результативности разоблачений, арестам, следствию и приговорам в отношении подпадающих под знаменитую 58-ю статью. На его френче имелись знак Почётного чекиста и в малиновой розетке - орден Красного Знамени.

Но с расстрелом Ежова и приходом Берии дела пошли как-то странновато. "Правда" поместила передовицу о не в меру ретивых чекистах, которые заради удобств работы нарушали революционную законность. Московская комиссия беседовала с арестованными без свидетелей. И вскорости были арестованы председатель Воронежского ОГПУ и два его зама - в том числе исполняющий обязанности начальника следственного отдела товарищ Фабриков...

В семидесятые он охотно рассказывал мне, как на суде обвинялся в избиении подследственных. И нисколько сие не отрицал: бил, бью и буду бить. Потому как, во-первых, враги, во- вторых, время суровое. В-третьих, на Западе коммунистов в тюрьмах ещё не так бьют. А главное - на сей счёт имеется прямое и недвусмысленное указание оттуда (четыре пальца в кулак, большой - вверх).

- Председательствующий, помню, мне тогда сказал: но вот вас же, арестованного, не били. А я ему: а попробовал бы меня кто- то ударить!

И верно: сильно здоровенный был. Даже в старости. Ну ромбы с петлиц, само собой, долой. И партбилет - на стол. Но о 58-й не было и речи. Дали три года. Без конфискации и дальнейшего поражения в правах. За нарушение социалистической законности. Словом, во враги народа и прочие изменники не попал. В эшелоне дядю Лёню назначили старшим вагона. В лагере - старшиной блока (три барака по восемьдесят заключенных). А потом довольно скоро началась война - подался он добровольно на фронт. Рядовым, конечно. Был ранен и контужен. Искупил, так сказать, кровью.

Но в органы почему-то не вернулся; после войны с тремя бывшими коллегами образовал ядро коллектива "Фруктовый пассаж" на одесском "Привозе". В эпоху позднего реабилитанса дядя Лёня обратился в инстанцию. Но ему отказали - на том основании, что осуждён он был не как враг народа, а за нарушение процессуальных норм (избиение подследственных). Партбилет не вернули. Но разрешили вступить в партию ещё раз. Без сохранения партстажа.

33.

Ну и как обещано - про пароход, в двадцать первом году поднятый и возвращенный в строй первенец Черноморского пароходства. Вглядитесь в кинокадры, каким-то чудом выжившие в той мясорубке. Некто стоит на корме парохода, пристально вглядывается в отплывающий берег Одессы. И отдаёт этому берегу честь: грудь - колесом, колени вместе. О чём думает? Конечно, девяносто без малого лет спустя на этот вопрос так запросто не ответишь. В толщенной автобиографической книге, относящейся - по безоговорочному признанию литературоведов - к классной литературе, Лев Давидович не подробничал по этому поводу. Сказано - в двадцать девятом был выслан из СССР. В Турцию. Морем. Из Одессы, конечно.

- Как? В двадцать девятом? Вы говорите: в двадцать девятом? Но ведь нам, читателям, обещан одесский рубеж военного коммунизма и нэпа! То есть двадцать первый! Причём же тут...

Именно ради двадцать первого я на миг истории вытребовал вас в конец двадцатых. Чуть ниже всё прояснится само собой. Но почему же так хочется поразмышлять о том, что происходило в момент его отплытия от причала военной гавани Одесского порта? Ясно, что в голове и сердце его творилось нечто. И в этом "нечто" не могли не фигурировать парадоксальные факты: 1) Последний советский город на его неведомых высыльных путях - первый город его сознательной жизни, место его учёбы и приобщения к революции. В юности он сидел в одесской тюрьме. 2) Пароход, навсегда увозящий его из Одессы и СССР, называется... "Ильич". Кстати, последний тесно связан с интересующим нас сегодня двадцать первым годом.

Припомним: в начале этой книги автор утверждал категорически: в двадцатом и двадцать первом Одесский порт и всё побережье были пустынными, как при древних греках. Не только боевых кораблей и судов - фелюги, шаланды, паршивого плота не было. Всё, что могло хоть как-то передвигаться на плаву, угнали белые в Крым во время драпа зимой двадцатого. Да что там автор, невелика птица! Писатель апробированный в европейском масштабе - Константин Паустовский - нашедший и в чудовищной драме подобного опустошения поэзию, изобразил для нас, потомков, чудо пустынного Одесского залива-21. Он звонко воспел глубокий вакуум Одесского порта и залива во "Времени больших ожиданий".

И всё же это было не совсем так. Во всяком случае, уже в конце двадцать первого года (именно 27 декабря) вышел из Одесского морского порта в море пароход "Ильич". Конечно, на лирически-унылом фоне пароходного вакуума это было огромным событием в жизни Южной Пальмиры. Официальная пресса объявила о том, что в лице "Ильича" одесский советский украинский флот возобновляет линию на Крым и Кавказ. Естественно, что, невзирая на промозглость припортового декабря, пара-другая сотен одесситов пришли глянуть на сие чудо и махнуть ему с берега платками. Увы, вскоре горожане бежали в порт, чтобы убедиться: досрочное возвращение "Ильича" - не сплетня и не слух. Где-то в районе Тендры советский первенец ЧМП попал в шторм и потерпел фиаско. Ему чудом удалось вернуться в Одессу и стать к стенке. В смысле - пришвартоваться к причалу знаменитого на всех морях- океанах судоремонтного завода.

Его вообще удачником не назовешь. При том, что начиналось всё как будто бы неплохо. Коренной одессит. Хоть и родился в самом Думбартоне. Да-да, Соединённое Королевство Великобритания. Но заказан был и строился на российские денежки. И крещён в день св. Николая - по тезоименитству: "Император Николай Второй". А самое главное, порт приписки - Одесса. Землячок! Одесская публика встречала сие явление под РОПИТовскими флагом и гюйсом празднично. Любой желающий в тот памятный день мог подняться на борт, участвовать в экскурсии по судну и получить сувенир в виде тонированной открытки на бристольском картоне с золотым обрезом. Это было изображение самого "Императора Николая Второго", элегантно режущего волны Мирового океана. Кому же ещё счастье... Но дальше пошла чересполосица.

В начале марта 1917 года по ст. стилю одесситы узнали, что живут уже не в великой благословенной Российской империи, а очень даже в Российской Демократической Республике. И название "Николай Второй", по меньшей мере, неприлично. Судно немедленно было крещено по революционно-демократическому обряду. И получило имя "Вече" - в духе всё ещё царящих с четырнадцатого года антинемецких и прославянских настроений. Но азартнейшая игра истории на бирже гражданской войны привела в конце концов бывшего "Императора...", который "Вече", в стан белой гвардии. На его борту побывали и Деникин, и Врангель с их штабами, гостями и сопровождающими, и безвестные прапорщики, поручики, штабс-капитаны и полковники, подраненные в братоизбиении. И рисковые иностранцы, посланные помочь спасти от большевиков великую русскую культуру, а заодно и добиться возвращения николаевских и керенских долгов. В связи с такой неслыханной контрреволюционностью в начале февраля-20, перед самым приходом красных в Одессу, местные подпольщики открыли на судне кингстоны левого борта. И "Вече" плавно лёг на левый борт у стенки ремонтного причала. Это его и спасло от угона белыми в Крым и далее - в Бизерту.

Советской Одессе между тем позарез нужен был флот. И летом двадцать первого "Вече" подняли, очистили от всякой причальной пакости и хорошенько отремонтировали. В третий раз крестился пароход по советскому обряду. И назвали его "Ильич". Что, по новым понятиям, должно было наконец принести ему счастье. О его неудачном рейсе в Севастополь и Батум читай ранее. Опять ремонт. И опять рейсы по так называемой Крымско-Кавказской линии. И снова в шторм чуть было не затонул в районе Ялты. Этой плавединице, впрочем, суждено было ещё одно переименование - в пятидесятые годы.

- Как?! - оживляется приуставший читатель. - Неужели в советские пятидесятые кого-то сверху не устроило название судна "Ильич"? Вы шутите!

Нисколько. В том же "Времени больших ожиданий..." Константин Паустовский поведал потомкам о рискованном своём плаванье зимой двадцать первого - двадцать второго годов на этом, так сказать, дредноуте в Батум. Пустился он в эти тяжкие заради голодной одесской скуки и командировки от возрождённой газеты "Моряк". Опасное путешествие, едва не лишившее мировую литературу самого имени писателя, мастерски воспето им в главе "Одиннадцать баллов". Но нет, не ищите там имени "Ильич". Пароход здесь именуется... "Димитрием". Ясно, что сие - неспроста. Хоть и сложность вопроса не чрезмерна. Почитаем:

"Димитрий" стоял у мола, сильно накренившись. Вблизи он оказался меньше, чем представлялся сверху, с бульвара. Изо всех щелей "Димитрия" сочился и зловеще шипел пар. От парохода тянуло запахом бани и прачечной". Вообразите физиономию должностного лица, которое должно было дозволить такое к печати - с именем "Ильича"!

Или - вот: "Димитрий" резко потрескивал. Нельзя было понять, почему до сих пор не раскрошились в щепки трухлявые стены кают, полы и потолки, тогда как качка корёжила, гнула и расшатывала все винты, болты, скрепы и заклёпки".

Мы уже, конечно, никогда не узнаем, кому именно из редакторов издания показалось, что такая характеристика судна несовместима с именем, которое благоговейно повторяют все советские граждане, все честные люди мира. Упираться автор не стал - дело в конце концов не в названии. Хоть и не мог не знать драматической истории судна и не понимать парадоксальности его последнего имени. Некое проклятие преследовало многих из тех, чья личная судьба пересеклась в двадцать первом и далее.

И наконец, в 1929 году бывший наркоминдел и наркомвоенмордел, бывший председатель Реввоенсовета Республики Rруда, бывший член Политбюро ЦК товарищ Лев Троцкий был выслан из СССР через Одессу. Он покидал нашу страну и наш город на борту этого самого "Ильича", поднятого с мутного дна революции в Одесском порту девяносто лет назад. Как поётся в одной корабельно-детской песенке: "Чайки седые. Волны крутые. Доля такая у кораблей: судьбы их тоже чем-то похожи, чем-то похожи на судьбы людей..."

И два слова о судьбах тех, кто почётно, ответственно и руководяще принимали подъём этого судна в Одессе двадцать первого года. Я ведь, припомните, своевременно предупреждал - некое проклятие над этим плавсредством в конце концов всех их причислило к несчастным мира сего. Товарищ Аверин Василий Кузмич был замучен насмерть в якутском лагере, в год победы. Товарищ Дробнис Яков Наумович смотрит на нас с уже известной фотографии, запечатлевшей лидеров левой оппозиции перед высылкой из Москвы. В центре - Л. Троцкий, рядом - П. Серебряков, К. Радек, М. Богуславский, А. Белобородов, Л. Сосновский.

Вот тот, который между Христианом Раковским и Александром Белобородовым, и есть он, Дробнис, бывший одесский градоначальник-21. Секретаря Одесского губкома товарища Сырцова Сергея Ивановича нет на этом фото. Не был он в левой оппозиции. Но дата смерти всё равно: тридцать седьмой. То же - председатель Одесской губЧеКа-21 товарищ Дейч Макс Абелевич. То же - товарищ Сааджая Калистрат Григорьевич. Все погибли в конце тридцатых, в местах, достаточно отдалённых от центра СССР. За исключением Л. Троцкого - убит ударом ледоруба по затылку агентом Коминтерна Рамоном Меркадером в начале сороковых, в Мексике. И кроме С. Дукельского, оказавшегося среди них самым жизнеспособным (место и дата естественной смерти - Москва, 1960 год). А пароход "Ильич", хоть и в дальнейшем терпел аварии, продержался на плаву ещё долго...

(Продолжение следует.)

Ким КАНЕВСКИЙ.