Номер 37 (884), 05.10.2007

У легендарного режиссера Романа Виктюка немало добрых воспоминаний об Одессе. Наверное, потому он охотно приезжает в наш город, привозит свои спектакли - старые и новые. Встретившись с Романом Григорьевичем на пресс-конференции, я решил напомнить ему некоторые моменты его биографии, связанные с Одессой. Реакция была просто восторженной...

- В конце 1970-х в нашем Русском театре вы поставили спектакль "Самозванец" по пьесе Льва Корсунского - тогда это была просто невиданная сенсация...

- Это одна из моих любимых работ, это такой успех Русского театра, что я был счастлив. Если помните, там играла Лена Аминова и играла она замечательно. Корсунский, когда приехал, был счастлив, потому что это была, пожалуй, первая работа о людях которые из себя ничего не представляли для Системы, но в душе то были удивительно духовные, потрясающие люди. Поэтому я очень любил этот спектакль.

Я помню, как реагировала на него народная артистка Дегтярёва. Она когда-то играла во Львовском театре музкомедии, но когда театр перевели в Одессу, она осталась во Львове, играла в армейском театре. Так вот, когда она увидела "Самозванца", то сказала мне после спектакля: "Я буду сидеть и ждать, чтобы увидеть, что тебя ещё не забрали".

- Еще хочу напомнить вам о спектакле "Уроки музыки" по пьесе Петрушевской, который вы привозили в наш Дом актера. Тогда одесситы вообще впервые познакомились с этим драматургом.

- Я всё идеально помню. Тогда была удивительная директор Дома актёра - Ирина Григорьевна Кузнецова; я и дочку ее знал, и мужа, всю семью. Она была удивительный человек, позволяла себе делать то, что делать не позволял никто. Мы с Люсей Петрушевской были у неё несколько раз.

А попасть в Дом актёра нельзя было - битком зрителей, умоляли пропустить их... Это был глоток чистого воздуха. Я помню, когда КГБ здесь говорил обо мне: "К нам приехал так называемый режиссёр".

И Кира Муратова тогда была опальная. Я помню, как приехал на Одесскую киностудию, где директором был приехавший из Киева человек, комсомолец, такой молодой, нахальный, безграмотный, но знал, что он - Руководитель. Вы его не помните? Слава Богу! И вот он, не лично, конечно, а через других, меня предупредил: "Муратова работает в библиотеке и тот, кто будет ходить к ней в библиотеку, работать с ним не будет". Это было категорическое его условие. Конечно, первое, что сделал я, - пошёл к Кире Муратовой. Она закричала: "Что вы делаете? Вы меня не видели, вы случайно сюда вошли!". Я говорю: "Кира, я вас люблю!". И вы знаете, я к ней ходил и даже потребовал показать мне фильм по рассказу Короленко, который она сняла, но он был запрятан. А мэр ваш, забыл, как его звали, замечательный человек, сказал: "Всё будет, как вы хотите". Он позвонил и устроил директору такую взбучку! И тогда я заставил ввести Киру в худсовет, я был счастлив, я до сегодняшнего дня ее обожаю.

Все-таки то было счастливое время, и Одесса была тем островком свободы, где можно было приложить голову.

- Тогда я напомню вам о еще одном спектакле в Доме актера в 1983 году. В нем участвовал начинающий тогда Ефим Шифрин. Спустя двадцать лет я спросил у него, помнит ли он это выступление, так у Шифрина загорелись глаза, и он сказал, что это самое лучшее воспоминание в его жизни.

- Фиму я учил, выучил, он замечательный артист, я его обожаю и сейчас.

Никто не помнит, но Фима, когда учился у меня, вместе с Леночкой (она уже давно в Париже) читал Жванецкого. Они выступали в Москве, в Доме актёра, после этого знаменитый драматург Арбузов, сказал, что он на свой день рождения никого из артистов не хочет, а хочет тех двух, которые так прекрасно читали "про воробья".

Я потом ставил спектакль по миниатюрам Жванецкого в Московском театре миниатюр, который теперь "Эрмитаж". Там впервые Карцев и Ильченко сыграли про раков "по три и по пять". Этот спектакль имел тогда бешеный успех. Когда приходили работники органов, они вычёркивали нам многие номера. А я подходил к директору перед началом спектакля и говорил: "Они сегодня есть в зале?". "Кажется, нет". И я говорил: "Играем все номера". И мы играли. Дебилы есть дебилы и их, каменнолобых, надо уметь обходить.

- Говорят, вы когда-то собирались ставить спектакль в нашем Театре музкомедии, но так и не поставили. Что тогда случилось?

- Да, пьеса называлась "Супружеская идиллия". Должны были играть Галя Жадушкина и её муж. Мы даже ногами все прошли, всё сделали, но директор из театра ушёл, и вы же понимаете: Мне очень жалко, что спектакль не состоялся , потому что репетировали они очень хорошо.

- Вам недавно исполнилось 70 лет. Можете ли вы подвести, как говорят, "предварительные итоги творческой деятельности"?

- Да что вы! Какие итоги?! Если человек подводит итоги, то он должен взять гробик, доски и вколачивать тогда гвозди... Это глупость величайшая! Я знаю таких, которые говорят: "Уже вот подвожу итоги". Ну, тогда - на кладбище и похоронный марш.

- Что вы не любите в режиссёрах, актерах?

- Конечно, бездарность! Особенно - воинствующую бездарность, которая утверждает, что она - гений. Я уже видел столько "гениев" - проходит год, а про "гения" все забыли.

- Как вы работаете со "звёздами"?

- Не имеет никакого значения, потому что в каждом молодом организме - "звезда". Если ты этого в них не ощущаешь и не развиваешь, то тогда иди домой.

Я всегда говорю и верю в это: если на даче вечером лампочка горит - то бабочки слетаются. Правда, есть бабочки, которые сразу на лампочку - хотят быть "звездой", но обжигают крылья да и улетают. А есть такие бабочки, которые понимают, что своим светом могут стать частью твоего света. И тогда, если есть свет - то нет карьеры, нет денег, нет предателей - есть только свет. Свет ухватить нельзя. Именно поэтому, сколько бы меня ни обличали, ни ублажали - я всегда приходил и улыбался. Не понимали - почему, а мне было всё равно.

- Когда-то вы сказали, будто в театр добираетесь на метро. А папарацци не боитесь?

- Я их не опасаюсь. Они такие, как и вы. Люся Петрушевская когда-то говорила, что она должна ездить на метро, в противном случае она не будет знать жизнь людей. Потом вдруг перестала ездить. Жалко.

- Есть ли актёры, с которыми вам сложно общаться?

- Я с такими не общаюсь. Зачем, я же выбираю.

- Как вы чувствуете, что пришло время ставить именно этот спектакль?

- Всё очень просто. Понимаете, есть гении, которые воображают, что сегодня надо ставить "Женщину с двумя головами". Им всё равно, что ставить. Они знают, что животное начало в человеке сильнее всего, и массовая культура вбивает, что человек низок, на коленях ползает. Вот они на этом низменном начале и работают: выбирают, придумывают, кого-то раздевают, кого-то одевают - что хотите! Сейчас же к вам приезжают из Москвы, всё это показывают, всё это вам известно. При этом попадаются и замечательные мастера, которые думают, что они на этом зарабатывают.

Знаете, как было в советские времена? Тогда говорили: "Ты, наверное, ставишь четыре спектакля в год. Значит, один для себя, ну, иногда, два - для себя, а два - для "этих": про партию, про "Молодую гвардию", про Ленина. И всё будет хорошо". Другие, "народные", меня убеждали, что надо ставить для "этих" все четыре, Бог с ними. "Они идиоты, но, понимаешь, квартира будет, за границу поедешь", и т. д., и т. д.

Вот Софронов, бывший редактор "Огонька", Герой Соцтруда, звонил, привозил ящики водки, еды, накрывал стол. С ним какая-то молодая дама, да на черта вам это имя запоминать! И он говорил, что будет читать пьесу. Мне стало нехорошо. Я понял, что нужно так напиться, чтобы ничего не слышать. Но куда ж его перепить: он пьёт - и ничего, пьёт, и я от страха пью. И думаю: "Мама, что же будет!". И он начинает читать. И вся трагедия в том, что первый акт - хороший, и написан хорошо. Я думаю: "Мама, как врать?". Ну, думаю, не может же так хорошо? Думаю, может, это у меня водка какая-то в голове? Вот, зараза, взял, подпоил побольше. Не-ет, водка хорошая. Зато второй акт - говно. Я так обрадовался. Всё заканчивается, и вдруг он мне говорит: "А вот Алиев (он тогда был в Политбюро) уже всё решил: квартира у тебя будет, что тебе ещё надо?". А я всё забыл, что мне надо, и говорю: "Ничего не надо". Кошмар, вижу квартиру и уже ничего не понимаю. И короче, снова дали "Хенесси". Ну и, Софронов говорит: "Знай, я это уже ставлю во МХАТе". А я говорю: "Первый акт.." - и рассказываю. Потом - "второй акт...". И вдруг его сожительница говорит: "А я тебе говорила, не надо было переписывать, как тебе написали второй акт, так и надо было оставить, а не переписывать". Вот я тогда сел. И конечно, я не поддался. Так Алиев мне ничего и не дал.

- Роман Григорьевич, а как вы относитесь к Кириллу Серебренникову и вообще к режиссерам этого поколения?

- Они все говорят, что они у меня учились. Поэтому я их люблю.

Материалы подготовил Александр ГАЛЯС.