Номер 28 (875), 3.08.2007
Пятое августа - одна из самых известных и драматических дат в истории нашего города. В этот день 67 лет назад началась оборона Одессы. Впервые с июня 1941 года фашистские войска вынуждены были задержаться у стен города на целых 73 дня, без малого два с половиной месяца. И затем, в период оккупации, одесситы не мирились с фашистским режимом, вели упорную борьбу против него.
Воистину "этих дней не смолкнет слава", но, увы, все меньше и меньше остается тех, кто был свидетелем, а тем более участником этих событий. Потому так важны для нас любые их свидетельства. Мы предлагаем вниманию читателей фрагменты из воспоминаний ветерана войны Сергея Никитина.
- В самом начале войны я был зачислен в военно-морскую спецшколу. Когда началась эвакуация, нам объявили, что мы остаемся в Одессе, чтобы в тылу врага выполнять подрывную работу. Но, как оказалось, это касалось не всех, и многие такого объявления не слышали. Много лет спустя, беседуя со Славой Белозоровым, ставшим капитаном первой атомной подводной лодки, я узнал, что он, например, об этом
не знал. Не знал и другой наш тогдашний соученик по школе, с которым мы вместе проходили медкомиссию. Правда, фамилии его я не помню, знаю, что потом он стал капитаном II ранга, и, выступая по одесскому телевидению в передаче, посвященной 50-летие со дня рождения Яши Гордиенко, вспомнил один забавный эпизод, который произошел со мной во время осмотра на медкомиссии. При измерении объема легких я так усердно дунул в прибор, что из него вылилась вся вода...
С Яшей Гордиенко я встретился в самом начале оккупации. Я вспомнил, что видел его во дворе военно-морского госпиталя, где мы проходили медкомиссию. Он был с тремя незнакомыми парнями. По его поведению можно было заключить, что он претендует на лидерство, хотя по своему возрасту вряд ли сможет быть настоящим подпольщиком, и рискует быстро провалиться, потянув за собой других. Почему я сделал такой вывод? Да потому что Яша кричал на многолюдной улице, что оккупантов надо убивать, как бешеных собак, и ставил мне в вину, что я этого не делаю. Я намекнул ему, что так не следует вести себя подпольщикам, но он не понял.
Яшу Гордиенко я затем встречал еще несколько раз в районе железнодорожного вокзала. Дело в том, что после того, как подпольщики установили со мной связь, я получил задание: наблюдать за тем, сколько в Одессу прибывает эшелонов с вражескими войсками, каков род этих войск, где они размещаются и т.д. Возможно, Яша Гордиенко выполнял такое же поручение.
Потом, когда я уже работал на лакокрасочном заводе, то встретил там парня, который тоже был курсантом военно- морской спецшколы, только годом старше. Он был арестован, сидел в тюрьме вместе с Яшей Гордиенко и рассказывал, что Яша, несмотря на пытки, подвешивания к потолку (т.н. "аэроплан") и другие жестокие меры, не отвечал на вопросы карателей. А когда его били, пытался отвечать тем же. Но каратели на это не обижались, говорили: "физкультура - бун (хорошо)", - и опять продолжали пытки.
Курсанту, который это рассказал, мы доверяли. Я делился с ним рассказами, как убежал из тюрьмы, другие говорили о своей ненависти к оккупантам. Но после
освобождения Одессы оказалось, что он был агентом полиции, хотя нас почему-то не предал. Не называю его фамилию, он был арестован и вскоре умер в заключении...
А вот моя первая связь с подпольщиками прервалась после одной трагической истории. В оперном театре проходило важное совещание оккупантов, на котором присутствовали высокие военные чины. Нам с одним товарищем поручили проникнуть в театр для диверсии, причем я должен был отвлечь часового. К сожалению, моя попытка не удалась, и румынский часовой заколол штыком парня, который пытался пройти в театр. Так закончился первый этап моей подпольной деятельности...
Еще один эпизод, относящийся к первым месяцам оккупации.
На Слободке, где я живу, фашисты создали еврейское гетто. К нам в дом подселили две семьи: двух пожилых одесситок и молодую супружескую пару, учителей из Румынии. Каждый день группу евреев этапом гнали в Березовку, где их расстреливали. Жители Слободки к этим людям относилось по- разному: одни откупались, чтобы к ним не поселяли евреев; другие старались скорее от них избавиться; третьи вообще заявляли румынам, что у них долго засиживаются евреи, которые подкупают румынских солдат; но немалая часть населения относилась к нежданным постояльцам сочувственно. Евреи, которые были у нас, также подкупали румын, чтобы не попасть в группу тех, кого увозили на расстрел. Я старался им помочь: покупал на рынке продукты, приносил воду. Как-то одесские еврейки попросили меня пойти на Садиковскую улицу, где они жили, с запиской к соседям, у которых одна из них оставила новые туфли. Приходилось рисковать: гетто было оцеплено, и в тех, кто пытался из него выйти без разрешения, стреляли. Но мне удалось добраться до Садиковской, однако соседи сказали, что никаких туфель никто и не оставлял, хотя записку не вернули... Наши евреи покинули гетто среди последних, погрузив свой скарб на мои салазки, а в благодарность супружеская чета подарила мне на память две румынские фарфоровые чашечки с блюдцами. Они сохранились до сих пор...
Однажды ко мне пришел мой товарищ и сосед Саша Лаврученко. Сестра его матери была замужем за сотрудником из "органов". Еще до оккупации города Лаврученко предложил мне пойти к ним в гости на ул. Софиевскую. Нас угостили, разговор был о родителях, о жизни. Теперь Лаврученко мне рассказал, что незадолго до начала оккупации он был у родственников и дядя Костя сказал ему, что нам следует делать в оккупации. Саша сказал, что завтра мы с ним должны пойти устраиваться на работу. На следующий день мы пришли на ул. Гоголя, 12. Здесь охранка превращала здание в свой офис. Работали мы чернорабочими и наблюдали за теми, кто посещал здание, кто здесь работает. Все данные передавали Сашиному отцу. Руководил работами военный инженер в зеленой офицерской форме, говоривший по-русски, а бригадиром была пожилая немка из местных. Но мы здесь не только таскали камни и выносили мусор, но и вели антинемецкую пропаганду, отговаривали рабочих ехать на восстановление взорванной дамбы. Среди рабочих был местный немец, он меня и предал. Меня уволили. Вскоре за мной приехал "черный ворон". Я успел спрятать свои документы. Меня отвезли в сигуранцу. Немцы передали меня своим румынским коллегам. Привели в сигуранцу, потребовали документы, я сказал, что сдал их на продление. Меня обыскали, все, что нашли, забрали, записали фамилию, имя и адрес, посадили в этот же "черный ворон" и отвезли в городскую тюрьму. Здесь все повторилось, но регистратор, спросив мою фамилию, переспросил, назвав какую-то другую. Я сказал "да" и был записан под другой фамилией, а адрес уже сам частично изменил. Тюрьма была переполнена, меня посадили в карцер, пол был цементный, и я застудил легкие, они больны до сих пор. Вскоре при отправке заключенных на работы мне удалось бежать...
Материал подготовил Андрей РАЙКОВ.