Номер 26 (771), 08.07.2005

ДЕСЯТЬ ОДЕССКИХ ИСТОРИЙ

(Окончание. Начало в №  25.)

Я только собрался выполнить задуманное, как Амбросова подошла ко мне вплотную и поцеловала меня. На улице Безликой, которой тогда не существовало в Одессе, да и сейчас ее нет. Поцелуй Тани был неправдоподобно коротким. Она же доверчиво рассмеялась, отпрянув от меня. Потом спросила:

— Тебя не покоробила моя решительность?

— Ты мне доверяешь? – вздохнул я. – Не представляешь, кем я себя сейчас ощущаю.

— Только не говори, – попросила меня Амбросова, – что у тебя выросли крылья. И что ты почувствовал трепетание моего тела. И прочую чушь задержи в себе.

Больше всего я боялся, что Таня проверяет меня на крепость. Или просто мстит Генке Казановскому. И что сейчас она бросит на меня испепеляющий взгляд, говорящий, что я не выдержал испытания. Оскандалился, проявил себя законченным психом. Не отверг сексуальной активности Амбросовой, что должен был сделать решительно и бесповоротно.

— Я тебя оглушила своим натиском? – поинтересовалась Таня. – Ты, поверь мне, достойно справился с испытанием. Чем исправил мое дурацкое настроение. Теперь ты должен признаться, что давно хотел меня поцеловать. Но это я себя вела недостойно, а не ты.

Мы дальше пошли по Одессе, и я обнял ее за талию, но мягко и благородно, словно во мне проснулось желание защитить молоденькую артистку от жестокого внешнего мира, от сырого осеннего вечера, от нестерпимой хандры. Ее близость будоражила мое воображение и я представил внезапно, что делать совсем не следовало, темный мысик ее волос под животом. Я знал, что у Тани – видел ее однады в купальном костюме на пляже – стройные ноги и красивые бедра. Она была самой привлекательной девушкой в Одессе, а я был горд, что именно я обнимал ее за талию и что она не прятала в глубину себя обычной своей сдержанности.

— Пойдем в гости к моему режиссеру Владу Тихоновичу, – попросила меня внезапно Амбросова. Мне показалось, что она слишком быстро и отрывисто произнесла его имя, что меня насторожило.

Я не стал отказываться, ведь мне совсем не хотелось оставаться одному. Я просто кивнул головой. И мы отправились в гости к режиссеру.

Он обрадовался внезапному вторжению в его квартиру Тани, а меня он встретил довольно прохладно, одарив мрачной улыбкой.

— Спасибо за неожиланную радость встречи, – сказал он Амбросовой. – Люблю сюрпризы.

Сюрпризом был я, но Таня произнесла с плохо скрываемым вызовом:

— Гарик меня уговорил навестить моего режиссера.

Мы выпили с режиссером бутылку молдавского вина, потом он разговорился и начал нам рассказывать сплетни о московских знаменитостях, но ни одна из его историй не была затянута. Таня сдержанно ему поддакивала и мне понравилось, что она не заискивала перед ним.

— Вы талантливы, – говорил Влад Тихонович Тане, – но пока не до конца вам удается раскрыться на сцене. Иногда переигрываете, а порой не доигрываете. Надо бы вам дать пару уроков наедине, но в театре тогда поползут сплетни, а мне бы этого не хотелось. Режиссер обязан быть чище жены цезаря в глазах своих театральных сотоварищей. Вот мне и приходится давать вам наставления в общей актерской массе...

Был он лыс и бородат, но глаза его таинственно сверкали, ноздри носа подрагивали, словно он был охотником, увидевшим молоденькую косулю. А потом Влад Тихонович начал неожиданно заниматься самоистязанием:

— Я все время должен приспасабливаться к труппе, а не она ко мне. Труппу я не должен рассматривать, как мою помощницу в спектакле, потому что она – не однородная масса, а состоит из моих друзей и врагов. Я должен сотню раз объяснять свой замысел, еще и еще, словно женщина, коиторая расписывает свои добродетели толпе родственников своего жениха. Вот с вами, Татьяна, мне легко, но Кисина и Самойлова меня презирают, в них вечно таится угроза моему замыслу. – Его глаза наполнились возмущением. – Наметилось расслоение труппы. А ведь у меня обязательства перед Одессой, и мне их необходимо выполнить.

Амбросова вежливо кивала, но в ее глазах появилась рассеянность, словно она воздвигла высокую стену между собой и режиссером. Она, хрупкая и слабая, сидела на стуле, а я любовался ее миловидным лицом и размышлял: именно сейчас следует рвануться на помощь или чуть позже? Я бы многое дал, чтобы стереть с Таниных губ вымученную улыбку.

— Давайте переменим тему разговора, – попросил я надоедливого режиссера. Я говорил тихо, надеясь, что мои слова прервут неимоверно длинный каскад его слов, его излишнюю активность, подавляющую собеседников.

Влад Тихонович опешил от моего нахальства, ведь он никак не ожидал, что я смогу напомнить о себе. На его лице проступило изумление, словно он воспринял мои слова как личное оскорбление. Я приготовился к ответному удару, ощутив возбуждение от предстоящей схватки, но Таня, решив разрядить обстановку, приблизилась ко мне и стала гладить мои волосы. Сценка продолжалась несколько минут, но была разыграна столь стремительно, что застала врасплох и меня, и режиссера. Ее глаза источали нежность и спокойствие, а я пришел в замешательство, не зная, как себя вести дальше. Таня вздохнула:

— Жаль, что у нас не получилось общей беседы.

Я не сразу понял, что Амбросова нахально навязала Владу Тихоновичу свою независимость, неповиновение, словно показала ему: ею нельзя овладеть против ее воли. И сейчас она нанесла решительный удар:

— Мы торопимся, и нам, к сожалению, следует покинуть вас, Влад Тихонович.

...Я с облегчением вышел на улицу. Таня шла за мной, весело насвистывая отчаянную мелодию осенней листвы под неспокойным ветерком. Я спросил:

— Я не испортил твоей театральной карьеры?

— Ты – разрушитель иллюзий, – сказала Амбросова. – Таким и оставайся. Только не говори мне о своей проницательности. – Возбуждение ее еще не покинуло. – Мне нравится, что ты бросаешься на амбразуру.

Мы шли по Одессе, и мне казалось, что все здания стали зрителями и бросают на нас с Таней восхищенные взгляды. И что совсем скоро пауза будет взорвана ликующими аплодиментами. Словно эти здания знают, что таких актрис, как Амбросова, больше в Одессе нет. Я тогда не знал, что она через две недели уедет в Москву и затеряется в маленьком театрике, о котором в столичных газетах и журналах ничего не пишут. А Влада Тихоновича через год с треском выгонят из театра. А я потеряю еще одного своего друга.

Игорь ПОТОЦКИЙ

Рисунок А. КОСТРОМЕНКО.