Номер 25 (770), 01.07.2005

ДЕСЯТЬ ОДЕССКИХ ИСТОРИЙ

Я люблю все улицы и переулки старой Одессы, но регулярно заставляю себя бродить по улице Безликой, которая существует только в моем воображении. В самом начале этой улицы стоит величественное здание Основного театра, где еще пять лет назад почти каждый вечер на сцену выходила великолепная Таня Амбросова...

Как она здорово играет на сцене Основного театра, все зрители от нее в восторге, но никто не знает, что именно мне разрешено провожать ее домой. Амбросова выходит из тетра усталой и счастливой. Она спрашивает: "Гарик, не слишком долго меня ждал?" – "Не слишком, – отвечаю ей, – ведь пока не успел состариться". – "Ты никогда не состаришься, – утешает меня Амбросова. – Тебе вечно казаться женщинам молодым и неотразимым".

Охранять Таню мне поручил наш общий друг Геннадий Казановский. Он уехал на три месяца в Варну. Перед своим отъездом он попросил меня: "Охраняй Амбросову. Только тебе я могу ее доверить. Напоминай ей почаще обо мне". – "Почему ты мне доверяешь? – спросил я. – Может быть, я ловелас почище Наполеона. Я сам не знаю: можно мне доверять в таком щекотливом деле или нет?" – "Можно, – беспечно говорит Генка. – Мы с тобой дружим сто лет и я знаю, что у тебя недостатков больше, чем достоинств, но на предательство ты, Гарик, никогда не пойдешь".

Шесть раз в неделю я провожаю Амбросову из театра домой. Я стараюсь смотреть не на нее, а на дома, потому что давно пленен старинной архитектурой. Таня мне кажется чересчур неприветливой и заносчивой, а еще она постоянно наносит мне удары исподтишка, размышляя о душевных качествах Казановского. Он мне симпатичен, но она явно преувеличивает его достоинства. И неправда, что он всегда остроумен. И совсем у него не величественная осанка. И нет на его лице маски возвышенного страдания.

Амбросова на десятую нашу встречу начинает со мной кокетничать. Делает вид, что она обижена моей холодностью и нарочитой отчужденностью. Она позволяет себе иногда чересчур резко разговаривать со мной, при этом она так близко от меня, что я улавливаю ее дыхание. Навстречу нам движется масса людей, и мне неприятно знать, что многие мужчины завидуют мне, ведь они не знают, что к Амбросовой я не имею никакого отношения. Я нетерпеливо отбрасываю от себя их завистливые взгляды.

Я говорю Тане:

— Никогда не прощу Генке, что он заставил меня провожать тебя. Будто у меня никаких других дел нет. И совсем я не милый человек, а могу огрызаться.

На лице Амбросовой появляется гримаса недовольства.

— Я сама найду дорогу домой, – говорит она. – Ты, Гарик, мне надоел. Мне совсем не доставляет удовольствие идти по Одессе с таким надутым типом, как ты. Можешь любоваться на здания, но оставь меня в покое! Не заставляй меня себя ненавидеть.

Я не был готов к такому повороту событий. Я, как чокнутый, стал считать свои вины перед Амбросовой. Их не набролось больше двух. Следовало на нее больше обращать внимания. Надо было рассказывать ей о своей жизни, в которой ничего особенного не происходило. Она считает меня эгоцентриком, но я им никогда не был. Я смущенно спросил:

— Почему ты так рьяно на меня набросилась?

— Я понимаю, – решительно сказала Таня, – что давно наскучила тебе, и ты даже не пытаешься выглядеть снисходительным. Ты ведешь себя со мной слишком рассудительно, из чего я сделала вывод, что тебе не нравлюсь. Твое благородство меня отпугивает. Генка уехал, обещал мне звонить и писать, но пока от него нет ни звонков, ни писем. Мне нужны положительные эмоции, но ты, Гарик, меня их лишаешь. И твоя постная физиономия мне надоела.

Мысли торопливо забурлили в моей голове. Я знал, что надо сказать какую-то дурацкую шутку, чтобы исправить создавшееся положение. Амбросова строго смотрела на меня и я в ее взгляде не уловил ни одной капли сочувствия. Ее критика была справедливой, а я не ощущал в себе желания оправдываться. Следовало вести себя решительно, но я размяк, как последний слюнтяй. И все-таки я смутно чувствовал, что следует попросить прощения у Тани.

(Окончание следует.)

Игорь ПОТОЦКИЙ.